Брак как общественно-полезное устройство — это понятно; откровенный цинизм института приданого или калыма просто фиксируют отнюдь не ро­мантическую правду традиционного замужества: у вас товар, у нас купец. И все было бы тихо, прилично и совсем уж беспросветно, и никакие Трис­таны с Изольдами и Ромео с Джульеттами не беспокоили бы воображение подрастающего поколения, если бы...

Если бы в этом общественно-полезном раскладе не было еще одной фигу­ры, о которой пока речь не заходила. Еще одной могучей силы, которая вмешивается от века и по сей день в дела и помышления как мужчин, так и женщин, позволяя им все-таки пережить несовершенство человеческих от­ношений — как в браке, так и вне его. Ну да, речь о ней. О любви. О див­ной способности на какое-то время забывать обо всем на свете, включая собственную персону, и считать существование другого человека более важным, чем существование озоновой дыры, идиота-начальника и неопла­ченного телефонного счета.

В сущности, эволюционное излишество, но какое! Не это ли имеют в виду, называя ее "чудом" — то есть тем, чего быть не может? Подумайте сами: ни с того ни с сего думать о совершенно постороннем человеке день и ночь, более всего на свете желать его увидеть, услышать, а если очень по­везет, то и потрогать — такое возможно? Теоретически — не должно бы... Однако почти каждая из нас по личному и близких подруг опыту знает, что не только возможно, но и почти обязательно. Душа, не пережившая этой счастливой тоски, этого нормального умопомешательства — обыкновенно­го чуда, чего-то очень существенного о себе и о мире не знает.

Позвольте, так мы все-таки о любви или о браке?

Вот тут-то и парадокс, тут-то и источник множества недоразумений. Если, к примеру, считать брак исключительно "организацией", чья задача — эко­номический союз с целью выживания, выращивания детей, заботы о стари­ках, то все выглядит довольно уныло, но по меньшей мере понятно. В этом случае функция чувств — сугубо служебная, как в поговорке "стерпит­ся — слюбится".

Наши далекие предки понимали под счастьем вообще не состояние души, а везение, случай: "двери, по счастью, не были заперты" или "не было бы счастья, да несчастье помогло". И только. И все. И когда сказка или иной сюжет заканчивается тем, что такая-то пара стала жить-поживать и добра наживать, это и есть "старинное" понятие счастья в браке: достаток, здоро­вье и, самое главное, отсутствие бед. Не овдоветь, не похоронить одного за другим детей, не покинуть этот мир в родильной горячке, оставив детей сиротами, — ну не счастье ли? Дожить до старости в нашем понимании этого слова выпадало немногим.

Кстати, вас никогда не удивляло обилие мачех в сказках? Одна сторона этого феномена — символическая: черная тень матери, ненавистная часть самой важной в жизни ребенка фигуры. Но другая-то упирается в практи­ку, быт: надо же кому-то вести хозяйство и присматривать за оставшимися после покойницы детьми! Жена хороша здоровая и смирного нрава, не сварливая, а если хороша собой — еще лучше. Само собой, небезразлично приданое и статус семьи, с которой породнился. "Повезло с женой, — ска­жут тогда соседи, — посчастливилось". Женское счастье — "устроить свою судьбу". Конечно, лучше с милым, чем с немилым, но выбирать могли дале­ко не все и не всегда.

Вопрос о счастье в современном смысле как бы и не возникает, если толь­ко муж не полное хозяйственное ничтожество (в благородном вариан­те — мот и игрок) или не патологически жесток, властен, скуп. В первом случае грозили голод и лишения для себя и детей, во втором — побои и притеснения, то есть

несчастья.

Если бы мы спросили у Василисы Пре­мудрой или ее европейских сказочных сестер что-нибудь про счастье в браке, имея в виду определенные переживания и чувства, нас бы, боюсь, просто не поняли...

Любая сваха в уездном городишке позапрошлого века знала, что при всех практических соображениях все-таки лучше, если "товар" и "купец" друг другу приглянутся. Мороки меньше, перспективы лучше, станут жить-по­живать и добра наживать, веселым пирком да за свадебку. Но даже во хме­лю никакая Авдотьюшка не полагала, что в ее ремесле подбора "парочек — баранов да ярочек" любовь — основное. Авдотьюшка бывала обычно тет­кой практичной, природу брака как организации понимала как никто, ну, а уж если для особо разборчивой купеческой дочери надо было галантерей­ности подпустить, давала соответствующие инструкции. Между прочим, ритуалы ухаживания — дело вполне функциональное, обратите внимание на само слово: за кем еще, кроме женщин, "ухаживают"? Правильно, за детьми, болящими, цветочками — за теми, кто сам о себе позаботиться не может. В ритуалах этого рода фиксируется важнейшее сообщение: "он" может — и, кажется, непрочь — обо мне заботиться, может быть внимате­лен к моим потребностям. Для полностью зависимой в рамках традицион­ного брака женщины это, согласитесь, крайне важно. Пока еще можно хоть что-то выбирать, это ее последний шанс заподозрить неладное: а ну как жаден, а ну как груб? Упустишь момент, только и останется, что полагаться на "стерпится-слюбится"...

Идея или мечта о том, что брак может быть "счастливым" не только обсто­ятельствами, возникла довольно поздно, когда сами браки стали больше заключаться по свободному выбору или, как стало принято говорить, по любви. Тут-то и начинается путаница. Все больше людей разделяют мысль о том, что счастье — это способность к определенному видению жизни, а не сами ее обстоятельства: возникает психологическое, "душевное" изме­рение. А это означает, что начиная с тех пор и по нынешнее время счастье в браке прочно связывается со способностью видеть нечто бесконечно привлекательное в привычном, ежедневном. Да и живут теперь люди все дольше и дольше...

С другой стороны, романтическая любовь-влюбленность, имеющая ограни­ченный "срок годности" с легкой руки литературы объявляется единствен­ной разновидностью этого чувства, если оно претендует на "интересность". В давние суровые времена за типичным браком стояли принужде­ние, житейская необходимость, долг — никто и слыхом не слыхивал о бра­ке как удовольствии, таких требований к нему и не предъявляли... А ведь весь довольно невеселый опыт прошлого — прошу прощения, уже поза­прошлого — века с его скучающими у семейного очага героями и страдаю­щими у него же героинями — это длительная и тяжкая попытка совмес­тить уклад и чувства, социальный институт и чувства, совместное ведение хозяйства — и опять же чувства... С тех пор человечество перепробовало все: "свободную любовь" и возврат к традиционным ценностям, полную честность в отношениях и полное ханжество, материальную зависимость и таковую же независимость от спутников жизни... Рецепта счастливого со­вместного существования, который бы позволил без боли и потерь пере­жить первую — по определению краткую — фазу "мечтаний и желаний", не нашлось. Между прочим, в свое время алхимики искали рецепт фило­софского камня еще дольше — несколько столетий. Тоже не нашли, зато сильно продвинулись в том, что потом стало химией и медициной.

Современное сознание категорически не желает видеть в браке его сер­мяжную неласковую подкладку, требует одновременно все и сразу: роман­тической любви, хозяйственных совершенств, родства душ, сексуальной гармонии и товарищеской "командности", розочек и сердечек Дня святого

Валентина прямо в наваристом борще. Как говорится в той же интернетов­ской коллекции, "Настоящая жена — это женщина, которая умеет закаты­вать три вещи: банки, глаза и истерику". Даже монархи, которым вообще "не положено по должности" потакать своим чувствам, желают жениться исключительно по любви. А романтическая традиция к тому же предписы­вает считать Любовью только первую ее фазу — так сказать, "острую". Протекающую в накале чувств, в угаре страсти, с высокой температурой и нарушениями ориентации в пространстве и времени. Вот и получается престранный набор марьяжных ожиданий: чтоб все как в первый день — гром с молнией, розы-грезы, во власти страсти, — но чтоб навсегда! А ина­че — типичное "не то".