– Чего тебе надо, проклятый? Чего лезешь, как бешеный бык? – сердито закричала Шолпан.

– Ты не бойся. Я не съем тебя, – пророкотал Остап.

Шолпан, оставив Загипу, перепрыгнула на другую сторону очага. Но тут ее настиг Захар.

Сильным движением Шолпан вырвалась, отбиваясь локтями. Хорунжий показался ей намного тоньше и слабее черного Остапа.

«С этим-то я справлюсь!» – подумала она. Но Захар оказался сильнее, чем она предполагала. Он снова схватил ее и, уже не разжимая крепких объятий, стал жадно целовать в губы.

– Проклятый! – закричала Шолпан, вырываясь. – Пусти, окаянный, слюнявый дьявол! – и презрительно сплюнула.

Хорунжий, гордо выпятив грудь, сказал как мог ласково:

– Не бойся. Ты очень хорошая девушка и сразу приглянулась мне. Ты похожа на наших девушек. Ты сильная, ты красивая…

И тут Шолпан ухитрилась наконец схватить клещи. Потрясая ими, она заговорила:

– Ты думаешь, что от одного страха прижму тебя к своей груди? Да будь ты проклят! Да чтоб тебе пусто было! Видел вот это? – она взмахнула клещами. – Хочешь жить – замри. Иначе последние мозги вышибу из башки!

А в это время Остап переключился на Загипу. Девушке показался просто чудовищем этот щетинистый верзила, с плоским лицом, потрескавшимся от ветра, с налитыми кровью бычьими глазами. Загипа забилась в угол, а Остап, растопырив руки, двигался к ней. Почти потерявшую сознание девушку Остап поднял одной правой ручищей и отнес в соседнюю комнату, что-то рыча себе под нос.

Шолпан же подошла вдруг к хорунжему с улыбкой, словно была готова обнять его.

– Хорошо! – кивнула она головой, с ужасом прислушиваясь к стонам Загипы, доносящимся из другой комнаты. – Иди поближе…

Захар подошел.

– Ах, – сказала Шолпан, уцепившись за шашку хорунжего, – ну зачем тебе эта штука? Носишься с ней, ровно овца с палкой, которую ей привязывают на шею, чтоб не чесала свои раны…

Хорунжий стал покорно снимать шашку. Он и шинель бы снял в эту минуту!

Шолпан с силой ткнула его в грудь острым концом щипцов. Удар пришелся прямо против сердца, и хорунжий бессильно согнулся и присел на пол. Тогда Шолпан еще раз ткнула его в грудь железными щипцами. Потом схватила обеими руками бочку с закваской для выделки кож, что стояла в углу, и вылила ее содержимое на полулежащего хорунжего, пока он не пришел в чувство.

В одну минуту Шолпан оказалась у себя дома. Она даже не бежала, а прыгала, точно заяц. Никто ее не успел заметить. Она вспомнила про выемку у стога сена, в которую утром провалилась овца. Сейчас это место казалось ей самой надежной крепостью, которую не знает ни одна живая душа. Отправившись в свое убежище, Шолпан прихватила лом, которым пробивала обычно лед на реке, чтобы напоить своих овец.

Внутри «пещера» была глубока и просторна. Немного отдышавшись, она прислушалась к тому, что происходит снаружи, и проговорила:

– Ну-ка, сунься, окаянный! Вот этим ломом я тебя огрею похлеще, чем щипцами!

Снаружи все было тихо. Мерно жевали сено котные овцы. Эти звуки окончательно успокоили Шолпан.

Расстояние между домом учителя и своим показалось Хахиму бесконечным. Он хотел одного – скорее первому добраться до дома и успеть спрятать револьвер, что лежит под подушкой, и переметную сумку, в которой были листовки.

Пожилой солдат показался ему не слишком рьяным конвоиром. Он ехал, рассеянно поглядывая в сторону степи, и у него было доброе лицо простого крестьянина. Хаким подумал, что его острый нос и остроконечная бородка указывают в сторону степи, точно два пальца. Всю дорогу он молчал, а ведь настоящий казак мог много успеть выпытать за это время… Хаким первым нарушил молчание:

– С какой стороны Анхату вы перешли? Или со стороны моста?

Гречко не ответил.

«С какой же целью и откуда едут эти казаки? – размышлял Хаким. – Едут к Бударину, Солянке. Значит, пришли сверху, может от Уральска? Тогда выходит, что их центр разгромлен и они бегут из города. Это похоже на правду – едут спешно, лошади заморенные…»

Подъехав к дому, Хаким весь похолодел от неожиданной догадки – а что, если их много, этих казаков, другие, может, уже перевернули весь дом вверх ногами, нашли оружие, переметную сумку…

Сердце его замерло – у южной подветренной стороны была привязана оседланная лошадь.

«Так неожиданно и глупо попасть в руки врага! Неужто и над моей головою занесена шашка?» – пронеслось в голове Хакима.

В сенях топтались чужие люди. Они, деятельно орудуя ножом, обдирали шкуру с овцы, подвешенной за задние ноги к поперечной балке. Здесь же на полу, запачканном кровью, валялись баранья голова и внутренности.

Хаким поспешно вошел в дом. Двое бритоголовых казаков, точно хозяева, сидели у очага и, макая поджаренный хлеб в сливки, с жадностью поедали, чавкая. Один из них соорудил себе вместо стула целую башню из подушек и одеял. Еще один казак развалился на полу возле печки, подстелив хорошее одеяло, и курил.

Бедная старушка дрожащими руками подкладывала кизяк в печь, и губы ее шептали молитву. Увидев сына, она громко, во весь голос зарыдала.

– Перестань, мама, не плачь! – обнял ее Хаким. – Это безобидные казаки. Они нас не тронут. Тише, мама, тише.

– Господи! – воскликнула мать. – Да я ж думала, тебя заберут, за тобой пришли. Все, все разнесли в пух и прах, даже Коран истоптали ногами. А твои бумаги, сыночек, что были в хурджуне, порезали на курево. Видишь, какой чад-то!..

– Тихо, мама, тихо…

– Белолобую овечку зарезали…

И старуха Балым снова залилась горючими слезами.

– Не зарезали они, – сердито проговорил Адильбек, – долбанули по голове обухом – и все. По-поганому убили. Попала в русские ручищи овца!

Адильбек, обняв Хакима за шею, горячо зашептал:

– Я запрятал твой алтыатар[122]… И остатки твоих бумаг тоже…

Хаким кивнул, прикусив губу: молчи, мол!

– Хозяин, что ли? – спросил тот казак, что лежал на боку у печки. – Откуда?

– Да, хозяин, – смело отвечал Хаким. – Ходил к табунам в степь. Лошади далеко на тебеневке, в тридцати верстах отсюда…

– А много лошадей?

– Да, есть.

– Ты грамотный джигит, да?

– Учусь в Уральске. А сейчас вот дома – школа ведь закрыта.

Еще издали Хаким увидел свою сумку. Пачка листовок была рассыпана по полу.

Тот, что сидел на одеялах и подушках, взял одну листовку, порвал, свернул большую цигарку и стал внимательно разглядывать арабские буквы.

– Эй! Что здесь написано? – спросил он.

Хаким был уверен, что казак не знает казахского языка, на котором была отпечатана листовка. К тому же и держал он листок вверх ногами.

– Это рекламные бумаги компании «Караев – Акчурин». Здесь напечатано об их товарах. В эти бумаги приказчики заворачивают мыло. Знакомые торговцы дали мне бумагу для курева, – Хаким говорил небрежно.

Услышав имена известных богачей-миллионеров, казак покачал головой и не задавал больше вопросов.

Пришли Остап и Захар. Все казаки, топая сапогами, вошли в комнату, а Хаким вышел седлать коня. Вскоре во двор вышел его недавний конвоир с бараньей тушей на плече. Он долго возился, привязывая ее у седла. Запах свежей крови вызывал у Хакима тошноту…

Прикрутив тушу сыромятными ремнями, Гречко не спеша приблизился к Хакиму.

– Ты – большевик? – спросил он тихо по-казахски. – Так знай: плохое дело затеяли они, – он кивнул в сторону дома, – убьют тебя – вот что, как подъедут к Бударину…

Хаким с удивлением взглянул на него. Слова доходили до его сознания с трудом.

…Группа всадников двинулась по направлению к устью Солянки. Цокали копыта по замерзшей земле, облака морозного пара окружали людей…

В морозную степь отправилась группа людей, более лютых, чем мороз. Сухо скрипел снег под копытами коней. Холод перехватывал дыхание казаков.

А позади остался растоптанный, беззащитный аул. Остались перепуганные женщины и дети.