– Бедна наша жизнь, а в песнях – красивая, – проговорил учитель, с наслаждением слушая песню. Бодрая мелодия проникала в сердце учителя, волновала и радовала, уводила в мир веселья и счастья. Учитель смотрел на всадника, и приподнятое настроение джигита передавалось ему. Всадник свернул с тропинки и, подъехав к самому берегу, остановился напротив Халена. И хотя певец был теперь весь на виду, голос его слышался приглушенно и слабо, – джигит, узнав стоявшего у яра учителя, смутился и стал петь тише. Хален с трудом разобрал слова последнего куплета:

Еще издали, по голосу, учитель определил, что это едет джигит Аманкул. «Знаю, дружок, чему ты радуешься, к кому едешь…» – подумал учитель, приветливо и ласково глядя на всадника и улыбаясь. А всадник, ловко спрыгнув на землю, начал расседлывать лошадь.

Аманкул был младшим братом батрака Рахманкула и доводился дальним родственником учителю. Летом он пас табуны богатого и известного в округе хаджи Шугула. Сейчас Аманкул возвращался домой из аула Шугула, что располагался километрах в пятнадцати вниз по течению реки.

Шугул редко отпускал Аманкула домой, но джигит все же ухитрялся по нескольку раз в неделю бывать в родном ауле. В разное время приезжал он: то вечером, то поздней ночью, а то и днем, как сегодня. Он был аульным весельчаком – шутником и острословом, без него не проходило ни одной свадьбы и ни одного празднества в округе. Он словно по запаху угадывал, где в этот вечер будет веселье, и всегда успевал приехать к самому разгару торжества. Первым узнавал Аманкул разные степные новости, значительные и незначительные, и рассказывал их своим одноаульцам. Люди его любили, всегда ждали его приезда.

Обрадовался и Хален приезду Аманкула. Он с нетерпением ждал, когда джигит переправится на эту, сторону. Но джигит не торопился, он спрятал седло под развесистый ивовый куст, привязал лошадь арканом и пустил пастись на лужайку. Затем выволок из камыша лодку, слил из нее воду и спустил в реку. Постояв еще немного на берегу, словно раздумывая, как лучше переплыть реку, он сел наконец в лодку и стал наискось пересекать быстрину. Хален неторопливо пошел по пологому песчаному берегу к тому месту, где должна была пристать лодка.

– Ассаламуалейкум, Хален-ага! – крикнул Аманкул, изо всей силы налегая на весла.

Плоскодонная казахская лодка, подпрыгивая на волнах, быстро приближалась к песчаному откосу. Вода вспенивалась за кормой, разбегаясь двумя кружевными волнами. Но вот днище заскрипело о песок – лодка почти на аршин выскочила на берег.

– Ассаламуалейкум, Аманкул! Как здоровье?

– Ничего, пока не жалуюсь, ага, – весело ответил джигит. Он выпрыгнул из лодки и за цепь вытащил ее на песок. – Как ваше здоровье? Все ли в порядке дома, как поживает аул?

– Все благополучно. Тебя вот только давно не было, соскучились. Ждем.

Аманкул, заметив лукавую улыбку, нарочито обиженно сказал:

– Ох, Хален-ага, вы всегда подшучиваете надо мной. Вас не поймешь, то ли вы правду говорите, то ли нарочно… Если ждут меня, то что ж… вот приехал.

– Нет, нет, Аманкул, шутки в сторону, я сам тебя первый жду. Одевайся и идем в аул.

Аманкул посмотрел на свои босые ноги, засученные до колен брюки и покачал головой. Как разулся он на том берегу, разыскивая в камышах лодку, так и не обувался. Кожаные сапоги, сшитые на прямую колодку, лежали в лодке. Он быстро обулся, отряхнул полы теплого, на верблюжьей шерсти, чекменя и вместе с учителем зашагал по тропинке к аулу.

– Прямо от Шугула или заезжал по пути в какие-нибудь другие аулы? – спросил Хален. Ему хотелось поскорее услышать от Аманкула новости.

– Ни в какие аулы я не заезжал, Хален-ага. Еду прямо из Мыншукыра с пастбищ, от табунов. Даже к Шугулу не заглядывал, а то разве бы он отпустил меня. Хоть умри, ни за что не отпустит. Прямо от табунов и сюда… Ехал по-за Ханжуртами… Правда, в аул Сагу заезжал, но там я был совсем недолго, даже с лошади не слезал. А еще к зимовке Жунуса подъезжал, не к самому Жунусу, а к Кадесу. Еду, значит, смотрю: на кстау[41] Жунуса кони оседланные стоят. Дай-ка, думаю, узнаю, чьи это кони, вот и подвернул к Бекею. Спрашиваю: «Кто это приехал к хаджи и откуда?» – «Сын, – отвечает, – из Теке…» Это Хаким, значит. Да-а, а Кадес говорит, что сын Жунуса теперь будет большим начальником!.. Там сейчас пиршество вовсю идет. Барана закололи, но я не стал ждать, пока мясо сварится, его только при мне в котлы заложили… Я же знал, что меня здесь в ауле ждут, вот и поспешил приехать, – шутливо докончил Аманкул.

– Постой, постой, ты так тараторишь, что тебя трудно понять. Хаким, значит, приехал? Каким же он начальником хочет быть? Ты что-то тут путаешь…

– Хален-ага, ничего я не путаю. Лопнуть мне на этом месте, если я вру. Это мне Кадес говорил, что сын Жунуса теперь будет большим начальником. А почему бы ему и не быть начальником? Ведь старик Жунус только и мечтает об этом. Сын Шугала Ихлас держит в своих руках весь Кзыл-Уй, вот и Жунус хочет, чтобы и его сын был таким же. Да, да, не смотрите на меня так, Хален-ага, я как раз говорю про Хакима, который приехал из Теке, а не про кого другого. Таким стал важным, мимо прошел и даже не посмотрел, – дескать, что с тобой здороваться… Не узнает своих земляков. Конечно, ему можно задирать голову, ведь отец его – хаджи Жунус! Почти что Шугул!.. Именно почти что… и только. Я скажу, никогда не догнать этому неотесанному чурбаку и грубияну Жунусу Шугула. И за что только люди его называют хаджи? Тоже мне хаджи, разговаривать-то как следует не умеет. Ведь он как со мной говорил?.. Увидел меня и, вместо того чтобы поздороваться, кричит: «Эй ты, шугуловская гончая, откуда едешь?» Хм, значит, я – гончая собака. За что он меня так, а? Будто я ему молоко испортил, – сказал Аманкул, хмурясь. Он был недоволен стариком Жунусом и его сыном и теперь всячески старался очернить их перед учителем.

– Ты, я вижу, здорово обиделся на Жунуса. Разве ты до сих пор не знаешь характера старика? Если и сказал он тебе: «Эй ты, шугуловская гончая…» – так вовсе не желал тебя оскорбить, он просто злится на Шугула, только и всего. Но он не такой, как Шугул, намного беднее его, да и человечности в нем больше. Как ты ни говори, а хаджи Жунус умный человек, он много делает добра людям. А каким начальником хочет стать Хаким? Этого не сказал тебе Кадес?.. Странно, неужели Хаким и в самом деле этого хочет? Странно. Нет, Аманкул, ты все-таки что-то напутал.

– Эх, Хален-ага, вы все стараетесь обелить хаджи Жунуса, потому что он ваш друг. А вообще-то он противный человек, и хвалить его не за что. Оно, может быть, и верно, что Жунус не такой, как Шугул, но какая для нас, батраков-пастухов, разница, Шугул ли это, или Жунус, или еще кто другой, – все равно нам от них нечего добра ждать. Большебек – вот кто может помочь бедным людям, вот кто может защитить нас, пастухов… Да, чуть было не забыл, Хален-ага, приказчик Байес передавал вам большой привет. Сказал, что скоро вместе с Абеке приедут к вам в гости. Знаете, кто такой Абеке? Вот он – настоящий человек! Когда я зашел в лавку к Байесу, он был там. Подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал: «Ты, джигит, не унывай, что пасешь лошадей Шугула. Скот будет принадлежать тем, кто его пасет, а земля – кто ее обрабатывает. Скоро, говорит, придет рабочая власть, которая будет защищать бедных и заботиться о них». Вот это действительно умно сказано. Да, Байес попросил меня передать вам лично в руки кое-какие бумаги. Так и сказал: «Лично!» Я ему ответил, что вы доводитесь мне родным ага и поэтому беспокоиться совершенно не следует, бумаги будут переданы лично в руки… Умные люди, – я говорю про Абеке и Баке, – справедливые. – Аманкул не спеша вынул из-за пазухи сверток желтой бумаги, перевязанный сученой ниткой, и передал его Халену.