Перед глазами возникла мать, схватила за плечи и слегка тряхнула.

— Дочь моя, ты меня слушаешь?

Эвелин растерянно заморгала. Они стояли в покоях матери, где Эвелин мерила подвенечное платье.

Готовясь к церемонии, Робина подняла на ноги весь замок. Не менее шести женщин занимались шитьем, чтобы свадебное платье было готово вовремя.

— Что ты делала за стенами? — с тревогой спросила Робина. В ее глазах отражалось не только беспокойство за дочь, но и искреннее любопытство. — Ты должна научиться сдерживать свои порывы, — наставительным тоном продолжила она. — С Грэмом Монтгомери не шутят. Не знаю, что бы он сделал, если бы ты нарушила приличия таким образом в его замке. Нам неизвестно, что он за человек. Он клянется, что не имеет привычки обижать женщин, но характер мужчины познается не сразу. Ты должна это понять.

При этих словах Эвелин нахмурилась. Рассмотрев Грэма как следует, она уже не считала будущего мужа чудовищем. Черты его лица были словно высечены из камня. Люди могли бы сказать, что такой, как Грэм, способен разорвать человека на части за один кривой взгляд. Однако Эвелин ощущала в нем нечто иное, но пока не разобралась, что именно. Одно знала точно — к ней он проявил чрезвычайную доброту и терпение. Не упрекнул за нелепое вторжение. Не потребовал, чтобы она удалилась.

Не обиделся на излишнюю смелость. Говорил с ней мягко. Монстр, замысливший худое по отношению к будущей жене, не мог бы произнести таких слов. В этом Эвелин не могла ошибаться.

Правда, она не слишком хорошо разбиралась в людях. Нельзя отрицать, что она намеренно избегала людей, не желая видеть их страх, ощущать насмешки. Круг ее близких составляли только родители и братья. С посторонними она почти не общалась.

Тем не менее Эвелин была уверена, что не ошиблась в отношении Йена Макхью, и постоянно напоминала себе об этом, а ведь Йен сумел обвести вокруг пальца даже ее отца, не говоря уже о братьях.

Эвелин взяла мать за руки и притянула их к своему сердцу. Робина удивленно нахмурилась. Дочь стиснула ей руки, потом наклонилась и поцеловала в щеку. Когда Эвелин отстранилась, Робина с тревогой заглянула в ее лицо, но вдруг ее осенило:

— Ты ведь хочешь этого, правда? Хочешь выйти замуж за Грэма Монтгомери?

Эвелин снова сжала ей руки и медленно кивнула.

Робина бессильно опустилась в кресло возле маленького столика.

— Никогда бы не подумала. Я так боялась. Мне не хочется, чтобы ты уходила от нас, лишилась нашей заботы. Ты ведь наше дитя, Эвелин.

Мать выглядела такой несчастной, что у Эвелин защемило сердце. От жалости у нее опустились уголки губ.

— Мне следовало догадаться, — продолжила Робина. — Следовало понять, что ты захочешь того же, чего хотят все нормальные девушки, — мужа, детей, самостоятельной жизни. Но я не могла себе представить, что ты на это способна — способна осознать свой долг. Ты действительно все понимаешь, Эвелин?

Мать подняла на нее встревоженный взгляд, стараясь прочесть правду по лицу дочери, по выражению глаз.

Эвелин понимала, что многого не знает. Конечно, она справлялась с бытовыми проблемами, но кое-какие вещи ей никогда не объясняли. Однако ей не хотелось огорчать мать еще больше, и она не стала отрицательно качать головой. Ведь замужество не может быть таким уж сложным делом, правда? Она всю жизнь видела перед собой пример отца и матери. Мать твердой рукой вела домашнее хозяйство и умела справляться с отцом так, как ей было нужно. Конечно, у самой Эвелин не было опыта, ей не доводилось применять свои знания в жизни, но ведь это не значит, что она к этому не способна.

Эвелин посмотрела на мать и просто кивнула. Пусть думает что хочет.

Робина вздохнула и устало потерла лоб.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива. И подумать боюсь, что здесь ты счастлива не была. Мы пытались тебя защитить. Надеюсь, ты это понимаешь?

Эвелин улыбнулась, надеясь, что ее лицо сумеет выразить всю любовь, которую она испытывала к матери. Робина тотчас вскочила с кресла, порывисто шагнула к дочери и крепко обняла.

Теперь Эвелин не могла прочесть по губам слова матери, но это и ни к чему. Все, что нужно было знать, объяснили эти объятия.

— Нам надо поговорить, Армстронг, — заявил Грэм, стоя лицом к лицу с отцом Эвелин.

Тэвис ответил ему настороженным взглядом. Впервые за все время Грэм ощутил тень сочувствия к старшему противнику, но тут же подавил его. Армстронги не заслуживают его сочувствия. Они не проявляли милосердия к людям его клана, и сам Грэм тоже не знал жалости к ним.

— Садись. Выпьем эля, и ты выскажешь, что у тебя на уме.

Грэм сделал знак братьям оставаться на месте, а сам прошел с Тэвисом к большому столу на помосте в торце зала. Его удивила нежданная любезность Армстронгов — они решили усадить его на место, куда приглашают только почетных гостей.

Появилась служанка с кувшином эля и двумя кубками, поставила все на стол и тут же исчезла. Мужчины остались наедине.

Граф Данбар удалился. Видимо, полагал, что больше не будет никаких враждебных действий. Боуэн и Тиг стояли в противоположном конце огромного зала и с воинственным видом смотрели на двоих братьев Эвелин. Грэм бросил на них острый взгляд и мотнул головой на один из столов поменьше, показывая, что им следует сесть, потом обратил все свое внимание на лэрда Армстронга.

— Мы оба знаем, что ни один из нас не желает этого союза.

Тэвис стиснул зубы и хотел было заговорить, но взгляд Грэма его остановил.

— Но я буду обращаться с твоей дочерью хорошо, — продолжал гость. — Я окажу ей больше уважения, чем ты или твои люди выказывали моему клану.

Глаза Тэвиса гневно сверкнули, но он продолжал слушать Грэма, не проронив ни слова.

— Беседуя с леди, вашей женой, я сказал правду. Я не воюю с невинными, а ваша дочь, возможно, более невинна, чем большинство из нас. Ясно, что она другая. Можете не опасаться дурного обращения с моей стороны. У нее будет все, что ей нужно. Однако вы не должны считать наш брак приглашением являться в мои владения.

— Я должен отослать свою дочь и никогда ее больше не видеть? — грозно спросил Тэвис. — Как я узнаю, что ты держишь слово, если не увижу доказательств?

— Я позволю ей наносить вам визиты, но только когда это будет удобно и когда я буду знать, что не столкнусь с нечестной игрой. Но ни один из Армстронгов, исключая Эвелин, никогда не переступит наших границ. Я клянусь в этом самой страшной клятвой. Если случится иначе, прольется кровь.

— Тогда знай, что ни один из Монтгомери, кроме единственного сопровождающего для моей дочери, не вернется на мою землю. Сегодняшний день считай исключением, вызванным только повелением нашего короля, — сквозь зубы процедил Тэвис.

— Ясно, — отозвался Грэм. — Мы подпишем договор. Король получит то, что желает, но мы друг друга поняли. А теперь расскажи побольше об Эвелин. Она всегда ведет себя так странно?

Тэвис стал хмуриться, но Грэм поднял руку.

— Я не имею в виду ничего оскорбительного. Ты сам видел, что она подошла ко мне без страха. По вашему виду я решил, что это для нее необычно.

Тэвис мрачно кивнул.

— Необычно. В жизни не видел, чтобы она себя так вела. Эвелин очень застенчива и предпочитает быть одна. Должен сказать, меня это устраивает. Не все в нашем клане проявляют терпимость к ее недугу. Разумеется, я не допущу, чтобы над ней насмехались или еще как-нибудь обидели те, кто считает ее инструментом дьявола.

Брови Грэма поползли вверх.

— Инструментом дьявола?

— Ты же понимаешь, что люди думают, сталкиваясь с такими, как Эвелин. Глупо рассчитывать, что в твоем клане будет иначе. Для твоих людей у моей дочери два порока. Первый — то, что она Армстронг. Ее возненавидят за одно только происхождение. Второй — ее станут считать ненормальной, тронутой, порченой. Будут и другие слова — похуже. Опасная ситуация. Тебе придется быть начеку. Если глупые люди сочтут Эвелин исчадием сатаны, ее могут просто убить.