— А она правда такая? Ненормальная? — бесстрастным голосом спросил Грэм.

— Не знаю, — устало ответил Тэвис. — Иногда мне кажется, что она прекрасно понимает все, что происходит вокруг. Реагирует, когда мы говорим с ней. Разбирается в трудных ситуациях. Но бывает и по-другому. Тогда кажется, что мы для нее не существуем, что она живет в каком-то своем мире.

— Она вообще не говорит?

Тэвис кивнул.

— С того несчастного случая и последовавшей горячки — ни слова. Не знаю почему. Может, у нее была мозговая лихорадка, которая что-то повредила… А может, тот случай так ее напугал, что она даже говорить о нем не хочет. — С обеспокоенным видом Тэвис вдруг подался вперед. — Она не может ездить верхом. Не пытайся ее заставить.

Грэм нахмурился.

— Не может ездить верхом? Почему вы не позаботились о том, чтобы научить ее? У нас нет с собой повозки, чтобы доставить Эвелин в мой дом. Но, черт возьми, я не заставлю ее идти пешком!

— Дело не в том, что ее не учили. Когда-то она была прекрасной наездницей, лучшей и представить себе было нельзя. С самого раннего возраста она очень ловко управлялась с лошадьми. Они просто тянулись к ней. Эвелин могла заставить их сделать все, что угодно. И носилась на них быстрее ветра. Бывало, страшно меня пугала. Босая вскакивала на неоседланную лошадь и носилась по лугу с развевающимися волосами. Я всегда боялся, что она убьется, но девочка так радовалась, что у меня не хватало духу запретить ей. — Тэвис вздохнул. — А потом произошла эта история. Как раз этого я и боялся. Она упала. Жеребец испугался чего-то и сбросил Эвелин. Она скатилась в глубокую расселину и ударилась головой. Мы нашли ее только через три дня. К тому времени она уже была больна. Горячка не проходила две недели. После болезни Эвелин так и не стала прежней. Теперь она страшно боится лошадей. Ты должен это знать, чтобы никогда не пытаться посадить ее в седло.

— Черт возьми! Как же я отвезу ее в свой замок?! — воскликнул Грэм.

— Я дам повозку, — сказал Тэвис.

Грэм с досадой вздохнул. Еще одна головная боль! Король задумал этот брак, чтобы остановить кровопролитие, но Грэму он казался смертным приговором.

— Не знаю, станет ли она когда-нибудь тебе настоящей женой, — пробормотал Тэвис, и в его голосе Грэму послышались просительные нотки. — Не спеши с этим делом. Я готов на что угодно, только бы ее не обижали. Мы ею очень дорожим. Тебе достается настоящее сокровище, лэрд. Поверишь ты мне или нет, но ты получаешь нечто более драгоценное, чем золото.

Грэм поднялся в свои покои. Как почетному гостю, ему предоставили комнату в верхнем крыле, тогда как его братьям отвели место в большой общей спальне, где вдоль стен стояли кровати для многих воинов.

Комната Грэма располагалась рядом с помещением для графа Данбара, и Грэм решил, что именно граф настоял, чтобы нежеланному гостю оказали эту честь. Армстронги, разумеется, предпочли бы, чтобы он со своими людьми встал лагерем за стенами крепости. А еще лучше, чтобы Монтгомери никогда не ступали на их землю.

Грэм распахнул дверь, надеясь поскорее упасть в постель и отдохнуть после трудного дня. Завтра он женится и отправится домой, навстречу неизбежному будущему. Или его отсутствию. Грэм был не из тех, кто замыкается на мрачных мыслях, но сейчас он впервые испытал отчаяние. Рухнула мечта о наследнике, о том, чтобы передать свой титул и власть собственному сыну. Рухнула и надежда отомстить клану, виновному в смерти отца.

Шагнув в комнату, Грэм с удивлением понял, что свечи уже горят, а в камине пылает огонь. И удивился еще больше, увидев, что на краю постели сидит Эвелин и напряженно вглядывается в его лицо.

На ней было то же самое платье, что и днем. Леди Армстронг оделась подобающим образом, чтобы почтить гостей, пусть и незваных. Эвелин же встретила его в простом платье, которое ничем не отличалось от одежды других женщин клана Армстронгов. Но повседневный наряд не испортил впечатления, а лишь подчеркнул контраст между простотой платья и красотой девушки. Грэм решил, что в мире не существует одежды, которая могла бы повредить внешности Эвелин.

Казалось, Эвелин беспокоится, что ее вторжение рассердило Грэма. И он должен был рассердиться, ведь она нарушила его покой, а кроме того, неприлично девушке являться в покои жениха накануне свадьбы. Ее родственники придут в бешенство, если узнают, где она находится. К тому же может пострадать его собственная честь, которую Грэм так ревностно охранял.

Тем не менее он не мог заставить себя выказать незваной гостье свое неудовольствие. Еще не решив, что делать дальше, он прошел в комнату, закрыл за собой дверь и с минуту смотрел на Эвелин в мягком свете канделябров. На щеках его невесты вспыхнул легкий румянец.

Она была ангельски прекрасна. Грэм никогда такой не видел. И дело даже не в том, что он не встречал женщин красивее Эвелин. Нет, она была самой… Грэм нахмурился. Самой — какой?

Было в ней нечто такое, перед чем нельзя было устоять и что Грэм не сумел бы выразить словами. Ей недоставало умелой грации более зрелых женщин, но в то же время Эвелин не казалась слишком юной девушкой, на которую мужчина еще и не взглянет. Она была… такой как надо.

О Боже, неужели невеста вызывает в нем вожделение? Грэм рассердился. С ней следует обращаться мягко, по-доброму. Ясно же, что с девчонкой что-то не так, пусть он и не знает, до какой степени. А он сейчас смотрит на нее как на будущую жену со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Пусть она Армстронг! Нельзя же наказывать девушку за грехи родственников. Вероятнее всего, она вообще не сознает того, что происходит вокруг.

Разумеется, Грэм не желал считать кого-либо из Армстронгов жертвой, но у него хватало ума понять, что она не больше его самого заслужила, чтобы ей навязали этот брак.

Эвелин заберут из дома — единственной безопасной гавани, которую она имела. Разлучат с теми, кто любил и защищал ее, а Грэм уже понял, что в семье ею дорожили. Эвелин окажется во враждебном окружении. Разве может кто-либо из Армстронгов найти себе подобающее место в клане Монтгомери? Как бы он ни поступил, впереди одни трудности. Он сам получает нежелательную жену и сомнительное перемирие с Армстронгами, но Эвелин теряет больше всех.

Казалось, гостья устала от его пристального взгляда, слегка нахмурилась, затем встала, подошла ближе к Грэму и протянула руку к его лицу.

Грэм непроизвольно отшатнулся.

Обида затуманила глаза Эвелин. Уголки ее губ опустились. Она отдернула руку.

Раскаиваясь в том, что невольно причинил ей боль, Грэм взял ее руку и поднес к своему подбородку — месту, которого она только что почти коснулась. Он не понял ее намерения, но решил посмотреть, что получится.

Эвелин улыбнулась, и Грэм был опять поражен тем, как преобразилось ее лицо — как будто осветилось лучами солнца. Ее пальцы осторожно скользнули к его губам и шевельнули их вверх-вниз. С расширившимися глазами Грэм стоял и не понимал, что происходит.

Увидев, что он не реагирует, Эвелин нахмурилась, положила обе ладони ему на щеки и надавила так, что его губы выпятились.

Нахмурив лоб, она пристально смотрела ему в глаза, как будто пыталась сказать: «Ты что, не понимаешь?» Грэму стало ясно, что Эвелин хочет, чтобы он заговорил. Он едва не рассмеялся. Все относятся к ней как к дурочке, а тут она ведет себя так, как будто бессмысленный болван — он.

Она хочет, чтобы он заговорил. Грэм понятия не имел о чем, одно было ясно — надо что-то сказать.

— Эвелин, тебе не следует здесь находиться, — ласковым тоном сказал он. — Так не полагается. Если об этом узнает твой отец, то наверняка объявит мне войну, которая, без сомнения, приведет в негодование нашего короля.

Сдвинув брови, Эвелин бросила на него сердитый взгляд, потом качнула головой и подняла руки, как будто сказала: «А кто узнает?»

Она снова коснулась его губ, но на сей раз Грэм уже понимал, чего она добивается. Вздохнув, он подвел ее к креслу у очага и жестом пригласил сесть. Потом подтащил от окна небольшую низкую скамейку и устроился рядом.