Во время сильного ветра или на быстром ходу фалы натягиваются и звенят. Действительно как струны. И звон их чем-то напоминает музыку, строгую и печальную.
На сердце у Коли было и тревожно, и радостно. Ведь вокруг воды Центральной Балтики. Именно здесь почти четыре года назад, в июне сорок первого, шли первые бои Великой Отечественной. Балтийцы в числе первых приняли на себя удары немецких, армад. Здесь — под Либавой, в Ирбенском проливе, у Моозундских островов — советские моряки нанесли врагу первые ощутимые удары.
Иногда Коля бросает взгляд на боцмана Семенова — тот у второго пулемета вахту несет. Наверное, тоже волнуется. Да и как не волноваться! Войну он встретил на эсминце «Сердитый» рядовым сигнальщиком. Как раз в этих водах. Утром, когда проходили вблизи Ирбенского пролива, боцман, вообще-то человек неразговорчивый, вдруг оживился, тронул за плечо стоявшего рядом с ним на палубе Колю, тихо сказал:
— Слышь, юнга, тут вот, — он обвел рукой горизонт на востоке, — наш «Сердитый» в паре с «Сильным» немецкие эсминцы повстречали. Как сейчас помню: шестого июля дело было, на постановку мин мы выходили. Ну, само собой, артиллерия заработала. И наша, и немецкая. Один ихний эсминец мы ко дну все же пустили.
— А мины поставили? — полюбопытствовал Коля.
— Поставили. На «Сильном»-то наш Толя Рамзин служил, он и ставил. Заметил, у него пальцы на руках покалеченные? Мина у них на борту тогда загорелась и пришлось ее в воду сбрасывать. Пальцы-то и пострадали… А потом — отступление. Берегом фрицы нас обходили.
Сейчас Коля смотрел вокруг и пытался представить, как все происходило. Тогда, в сорок первом. Так же, наверное, светило солнце, и дул легкий ветер, и катились за горизонт неторопливые волны.
— Уланчик, как настроение? — У командира, видно по всему, отличное.
Дотошный он. Будто видит, что у юнги в душе творится.
— Нормально, товарищ командир! — Голос, кажется, не дрогнул.
— Не прозевай сигнал с флагмана.
Не надоедает ему напоминать об одном и том же? Ведь наблюдение за флагманским кораблем — первая забота сигнальщика, поскольку оттуда поступают самые главные распоряжения.
— Есть не зевать!
Думы думами, а служба службой. Еще во время учебы в Школе юнг — год назад дело было, в Кронштадте — Коля твердо усвоил: у хорошего сигнальщика в море и соломинка незамеченной не проскочит.
Красивое это зрелище — двенадцать кораблей на полном ходу идут двумя колоннами. Двенадцать алых вымпелов полощутся на ветру. Двенадцать флагов. Мерно гудят моторы, настороженно по секторам нацелены стволы пушек и пулеметов. И десятки пар глаз обшаривают, прощупывают, измеряют все вокруг.
Сигнальный прожектор на флагманском замигал неожиданно.
— Уланчик, нас вызывают, — подсказывает командир.
Но Коля и сам увидел.
— Есть, принимаю.
Доля секунды — и прожектор включен. Взялся за ручку, раздвигающую шторки — жалюзи, автоматически выбил: «Ясно вижу».
И снова на прием.
«Слева двадцать… Неопознанные суда… — передавали с флагманского катера приказание командира отряда. — «Сорок первому», «сороковому» и «четверке» задержать… Доставить в порт Либава».
Значит, Либава уже освобождена!
Коля передал текст сигнала капитан-лейтенанту Васильеву.
«Лево на борт! — последовала команда. — Боевая тревога! Самый полный вперед!»
Послышалась тревожная трель звонков, звякнул машинный телеграф. Катер круто отвалил влево, вырвался из общего строя и взял курс на сближение с противником. «Сороковой» и «четверка» последовали за ним.
Вскоре за дымами из-за горизонта выросли мачты и трубы, а затем и корпуса больших и малых судов.
«Десятка два, — прикинул Коля, оглядывая растянувшуюся цепочку каравана. — Курс держат на запад. Значит, в Швецию драпают, хотят спасти шкуру в нейтральной стране».
Он непрерывно докладывал командиру обо всем, что открывалось перед ним.
— Эх, добавить бы оборотов! — забеспокоился боцман. — Уйти могут.
Недавно отлаженные моторы тянули бойко, но хотелось идти быстрее.
— Не уйдут, догоним, — заверил Васильев.
Но нетерпение прорывалось и в его голосе.
Первым настигли огромный пассажирский транспорт. Он шел без флага, без сигналов. Только дым из большой трубы клубился за кормой.
— Комендорам держать под прицелом мостик, пулеметчикам — палубы! — распорядился Васильев. — Щербаков, предупредительный супостату: «Застопорить машины!».
— Есть!
Пушка Щербакова выстрелила. Снаряд разорвался под самым носом у транспорта.
Судно остановилось. С верхней надстройки свесились две белых простыни.
— Вот так-то лучше.
Васильев, оставив «сороковой» и «четверку» поодаль, подвел свой катер поближе. Вскинул мегафон: «Вызываю капитана!»
На какие-то мгновения все вокруг будто замерло.
Коля с нескрываемым интересом разглядывал незнакомое тысячетонное судно. Палубы его до отказа были наполнены людьми, главным образом мужчинами, одетыми в штатское… Все необычное, чужое.
Больше всего поражали взгляды пассажиров. Сотни пар глаз смотрели на советских моряков сверху вниз в напряженном ожидании. Сквозили в них и страх, и барское презрение.
Однако внешне пассажиры вели себя благопристойно. Не было с их стороны ни выкриков, ни жестов нетерпения или возмущения.
— Видал: маскировка! — раздался снизу голос Жени Бурмистрова. По боевой тревоге он занял свое место в расчете кормового орудия.
— Переоделись, сволочи! — зло добавил Ярковой.
Реплики комендоров были понятны Коле. У Жени в Ленинграде погибли почти все родственники. Ярковой получил тяжелое ранение от осколков немецкого снаряда.
На крыло ходового мостика транспорта вышел невысокий грузный моряк с коротко остриженной бородой, полукольцом обрамлявшей его одутловатое лицо.
«Я есть капитан, — сердито начал он. — По какому праву…»
Васильев не дал ему договорить.
«Приказываю лечь на обратный курс и следовать в Либаву», — твердо сказал он.
«У меня есть документ», — пытался возражать капитан.
«Там разберутся, — махнул рукой Васильев. — В случае неподчинения буду стрелять».
Скупым, но выразительным жестом он показал на своих комендоров и пулеметчиков, которые держали транспорт на прицеле. В полной готовности маневрировали неподалеку и «сороковой» с «четверкой».
Капитан транспорта что-то проворчал про себя, но возражать Васильеву больше не стал, ушел в рубку. Через минуту винты транспорта заработали, и вскоре его громадный корпус стал медленно разворачиваться, оставляя за кормой полукруглую дугу пенного следа.
— Порядок, — удовлетворенно произнес Васильев. — Следуем дальше.
В течение часа охотники обошли все суда этого необычного каравана и завернули их на обратный курс. Были тут и большие транспорта, и малые, и сухогрузы и наливные, и даже яхты — с белоснежными, голубыми и алыми корпусами. И на всех при подходе советских катеров появлялись белые флаги.
— Понятливые, — басил боцман, критически оглядывая эту необычную флотилию.
Враг сдавался, и казалось, делу конец. Для сопровождения пленных судов Васильев выделил «четверку». «Сорок первый» и «сороковой» продолжили поиск.
— Пройдем еще немного и будем возвращаться, — сказал Васильев, когда был остановлен и отправлен в Либаву головной корабль растянувшейся колонны. — Доложим, что задание выполнено.
Облачко дыма появилось в западной части горизонта внезапно. Его можно было принять за случайную тучку, за мираж или испарение — солнышко как раз стало припекать сильнее. Но Коля Уланов определил точно: «Дымнуло» судно.
— Прямо по курсу неизвестный корабль! — доложил он.
— Где-где? — насторожился Васильев и прильнул к окулярам бинокля. — Та-а-ак… Верно, Уланчик, что-то там дымит.
— Неизвестный корабль, — уверенно подтвердил Коля.
— Проверим, какой такой неизвестный, — сказал Васильев и взялся за ручки машинного телеграфа. Катер дернулся вперед и ускорил ход. — Семафор на мателот: «Вижу противника».
