– Вы отобрали у нас почти три метра коридора! – заорал ему вслед начальник, заметив кражу. – И это не считая кабинетов!

– Ну что. – Люся задумчиво потыкала окурком в цветочный горшок. – Хлопот будет много, но новый офис того стоит!

– Конечно! – горячо воскликнула Сати. – Даже «Интим-газета» в новый офис переехала! С окнами пластиковыми, с кондиционерами! Одни мы… Стыдно даже!

– Будет. Будет и у нас новый офис! – твердо сказал начальник.

– Будет, как же… – скептически проговорил ответственный секретарь, аккуратно складывая листы в папку. – Гостевой стул только спрятать не забудьте.

Все вздрогнули.

«Гостевой стул» был изобретением корреспондентов. Это они раздобыли на складе развалившийся деревянный стул-инвалид, склеили скотчем и развлекались тем, что периодически подсовывали в разные отделы. Несколько раз «гостевой стул», ко всеобщей радости, с треском разваливался под неосторожным сотрудником, но однажды во время планерки на него уселся сам шеф. Последствия были самые печальные.

– Да, «гостевой стул» лучше бы спрятать подальше, – произнес после долгой паузы начальник отдела рекламы. – В прошлый раз нас же всех премии лишили из-за этого…

– Вот-вот, – кивнул секретарь. – Премия-то – это что! Глядите, как бы в этот раз офиса не лишили!

– Спрячем мы его, – пообещала Сати. – Так спрячем, что и сами потом не найдем!

– А где сейчас это начальство? – поинтересовалась Люся, прикуривая новую папиросу.

– В Голландии, – отозвался секретарь. – В этом… как его… Амстердаме!

Начальник рекламы на мгновение задумался.

– Светлана! – голосом полководца отчеканил он. – Сегодня к вечеру достать карту Голландии и повесить… – Начальник обвел взглядом комнату. – Повесить вот на эту стену! На войне, как на войне! И если мы, как следует подготовившись, не вырвем новый офис, это будет позор не только нашей редакции. Это будет позор всей нации в целом!

– Эк загнул, – покачал головой секретарь и захлопнул папку. – Нации…

Покинув рекламный отдел, Сати отправилась было в редакцию, но на втором этаже задумалась и решительно направилась к кабинету ответственного секретаря. По давней традиции каждое утро он вывешивал на дверь кабинета листок с каким-нибудь изречением, иногда смешным, иногда вполне серьезным. Поэтому по утрам на втором этаже бывало довольно оживленно: все хотели узнать, что секретарь припас на день сегодняшний. Сати не раз замечала, что изречения бывают необыкновенно созвучны общему настроению всей конторы, а иногда даже таинственным образом определяют события целого дня!

Оказавшись возле кабинета, она прищурилась и прочитала вполголоса:

– «Пржевальский умер, но лошади его живут!»

Сати подумала, с недоумением пожала плечами и перечитала еще раз.

– «Пржевальский умер, но лошади его…» Гм… это он к чему? – озадаченно пробормотала она и пошла в редакцию, размышляя над изречением.

В Театре музыкальной комедии шла генеральная репетиция оперетты «Летучая мышь». Из открытого окна репетиционного зала летела в холодное осеннее небо волшебная музыка.

Как только раздался звучный голос примы театра актрисы Похвальбищевой, исполнявшей партию Розалинды, из кустов под окном вылезла рыжая дворняга Альма, отряхнулась, уселась поудобнее и завыла.

Некоторое время репетиция продолжалась. Похвальбищева изо всех сил делала вид, что не слышит собачьего воя, но в конце концов сдалась: конкурировать с Альмой было все-таки нелегко.

– Вот! Опять! Опять эта собака!

Примадонна в костюме, гриме и парике наполовину высунулась в окно и погрозила Альме кулаком.

– О-о-о… – многозначительно протянул Сидор, по достоинству оценивший декольте сценического платья, в которое была облачена прима: он питал слабость к женщинам с пышными формами.

Приятели, ночующие по своему обыкновению в скверике возле театра, проснулись еще с час назад. Первым пробудился Сидор, до сих пор не изживший деревенской привычки вставать на заре. Он поежился – ночи становились все холоднее и холоднее, – полюбовался, как над тихими пока улицами и осенними парками поднимается неяркое солнце, потом растолкал остальных.

– Эх, жаль, это самое, петухи в городе не поют, – сокрушенно говорил Сидор, пока Тильвус и Серега, сидя на земле под деревьями, протирали спросонья глаза. – Хорошо, значить, когда петухи с утра… выйдешь, бывало, на крыльцо, а они ну так заливаются!

Он подергал себя за длинный ус и вздохнул.

– Петух только в супе хорош! – категорически не согласился с ним городской житель Серега, шаря по полиэтиленовым пакетам в поисках съестного. – Ты, Сидор, пожевать чего-нибудь припас? Пожрать-то у нас есть? Блин, холодно как… Я ночью чуть дуба не врезал! Все, кончилось лето… пора в подвал куда-нибудь прибиваться. Зима на носу!

– Есть, как не быть, – ответил хозяйственный Сидор. Он тоже порылся в кульках и вытащил промасленный сверток, от которого сильно пахло перекаленным растительным маслом.

– Хычины? – догадался Тильвус, натягивая продранную джинсовую куртку. – Нюхом чую! С луком? Это хорошо! Были б они еще горяченькие…

– Плохо, это самое, чуешь, – заметил Сидор. – На хычины с луком не заработали пока. А это… как их? Вот черт, слово забыл…

Он развернул заляпанную жиром газету и облизал пальцы.

– Так это что, просто тесто, в масле жаренное? – разочарованно сказал Серега, разглядывая угощение. – Пончики, что ли? И всего четыре штуки?

– Во! Точно! – обрадовался Сидор. – Пончики, только, значить, без начинки. Лопай, Серега. Нечего, это самое, нос воротить! Кофею в постель никто тебе не принесет.

– Да чего там – «кофею»… – Серега вонзил зубы в черствый пончик. – Макарончиков бы с тушенкой… или каши гречневой. Сто лет уж не ел!

– Ничего, день длинный, успеем заработать на кашу. Быстрорастворимую купим, в коробке. Кипятка б только где добыть? Ну да найдем! – бодро говорил Тильвус, жуя пережаренный пончик. У холодного жесткого теста был отвратительный вкус, но великий маг не обращал на подобные мелочи никакого внимания. – Эх, жаль, лето прошло. Пива граждане стали пить гораздо меньше, ну и бутылок, само собой… Если только в пивняк какой на набережной попробовать заглянуть? За бутылками-то, а? Насобираем и…

– …и менты снова морды нам набьют, – закончил Серега, запихивая в рот пончик. Он очень боялся встреч с милиционерами, которые терпеть не могли, когда по нарядной набережной шлялись бомжи. – Чего, прошлого-то раза не хватило, что ли?

– Ну может, их там и нет еще, ментов-то, – успокоил его Тильвус. – Ты, главное, не паникуй раньше времени.

– Точно! Лучше слушай, это самое, музыку. – Сидор, жуя, кивнул в сторону окна. – Не иначе репетиция у них начинается. Песни сейчас петь будут! А музыка ничего… веселая. Кто сочинил, интересно?

– Штраус, – рассеянно отозвался маг, выбирая пончик помягче.

– Не-э-эт, это у нее личное! – продолжала бушевать прима, звучным, хорошо поставленным голосом перекрывая городской шум и сверля взглядом рыжую дворнягу. – Это у нее ко мне какие-то претензии! Конкретно ко мне!

– По части вокала? – озабоченно спросил актер Дудницкий, играющий в оперетте Генриха Айзенштайна. – А может, ей не нравится твоя трактовка? Дорочка, давай продолжать, я выхожу из образа! Мне сегодня трудно сосредоточиться, я сегодня не звучу, совершенно не звучу…

В окне блеснула загорелая лысина режиссера труппы.

– Ах, опять эта гыжая, – понимающе кивнул он. – Как хогошо, как славно, что у нее нет пгетензий по постановочным вопгосам! Пгодолжим!

Актеры скрылись. Альма пошевелила лохматыми ушами, уставилась в окно и замерла, выжидая, когда раздастся голос примадонны Похвальбищевой.

Тильвус хмыкнул и покачал головой.

Завтрак приятелей подходил к концу. Серега и Сидор по-братски поделили последний пончик и принялись бурно обсуждать, в каком из трех близлежащих ларьков лучше всего сдать бутылки: в одном киоске продавщица не принимала бутылки темного стекла, в другом – принимала, но требовала предварительно их хорошенько вымыть и ужасно придиралась к каждому пятнышку, а в третьем…