Целую тебя. Евгения».

Осмотрев пирамиды и сфинксов, Евгения снова поднялась на борт «Эгл» и отправилась к берегам Порт-Саида, где 16 ноября должно было состояться торжественное открытие канала.

В свите императрицы был один странный человек — ее духовник магистр Бауер.

Этот прелат, достигший высокого сана, имел весьма запутанное прошлое. В его жилах текла еврейская и венгерская кровь, он сменил профессии художника, коммивояжера и фотографа, прежде чем стал священником. В новом качестве он быстро снискал успех у дам как проповедник. Один из его биографов простодушно замечает, что его «могучий властный дар проникал в самую глубину их существа».

Вдохновленный быстрым успехом, магистр Бауер становится своего рода щеголем. «Он обратил на себя внимание, — пишет Флери, — жеманностью манер и довольно странным для духовного лица поведением. Он прибывал в Сен-Клу для того, чтобы отслужить мессу, одетый в фиолетовую сутану, в повозке, которую тянули два пони, украшенные бубенчиками, в сопровождении двух огромных борзых, резвившихся вокруг упряжки. Он ездил на лошади в костюме, напоминавшем наряды щеголей времен Регентства: низкая широкополая шляпа, фиолетовый галстук под отложным воротничком, редингот, обтягивающий тонкую талию, бархатные брюки и мягкие сапоги со шпорами».

Повстречавшись как-то утром в Булонском лесу с полковником Галифе, магистр Бауер счел уместным отдать ему честь. Изумленный военный ответил ему широким благословляющим жестом…

Его скандальная репутация не помешала императрице пригласить его присоединиться в Египте к свите и продемонстрировать свое красноречие на торжественном открытии канала.

На борту «Эгл» магистр Бауер был принят довольно холодно. Его ужимки и «туалеты» не понравились всем, и особенно второму капитану месье Сибуру.

Как-то вечером, в начале обеда, духовник императрицы внезапно спросил его:

— А вы не родственник магистра Сибура?

Капитан ответил:

— Я его сын!

Наступило молчание. Все уткнулись в тарелки, силясь не расхохотаться.

Над этой шуткой смеялись еще несколько дней.

Магистр Бауер еще не раз давал своим спутникам повод для веселья.

Стало известно, что он был любовником одной молодой египтянки с берегов Красного моря, которой изменил с крестьянкой из семьи феллаха в Дельте, и вскоре некоторую часть его тела — которая не называлась впрямую — прозвали «малым Суэцким каналом».

Его же самого величали «Порось-Сеид».

При Второй империи знали толк в каламбурах.

17 ноября 1869 года в Порт-Саиде в присутствии австрийского императора, кронпринца Пруссии, принца Нидерландов и многочисленной публики, прибывшей со всех сторон света, Евгения торжественно открыла Суэцкий канал.

Магистр Бауер произнес цветистую речь, и аудитория, настроенная игриво, заметила, как заблестели его глаза, когда он заговорил о «юных египтянках, которые отныне могут любоваться своим отражением в смешанных водах двух морей».

Вечером над каналом был устроен фейерверк, а на следующий день «Эгл» взял курс на Исмаилию. Хедив устроил роскошный обед, и многие решили, что он сделал это неспроста.

Во время обеда он щедро отпускал императрице изысканные комплименты и, как отмечают очевидцы, «его увлажнившийся взгляд подтверждал искренность слов». Растерявшаяся свита слушала, как египетский монарх сравнивает Евгению с «нежной газелью», утверждает, что ее губы имеют вкус меда, и настаивает на том, что ни одно море в мире не таит в своих водах раковин, которые могли бы сравниться по форме с ушами императрицы.

Короче, никто не сомневался, что он влюбился. Смущенная императрица делала вид, что она принимает все эти почести всего лишь за форму восточного гостеприимства. Она любезно улыбалась, так как ей не хотелось, чтобы этот чудесный вечер закончился скандалом.

К несчастью, хедив вообразил, что ее улыбка — знак поощрения. После обеда он отыскал ее в гостиной. Перепуганная императрица собрала вокруг себя всех дам из свиты, и завела разговор об истории пирамид.

Хедив был разочарован, когда понял, что французская императрица не примет его во дворце, который он для нее построил. Тогда, как сообщает Ирене Може «он, не надеясь на большее, пожелал поцеловать ей руку, и стоило невероятных трудов убедить его в том, что это непозволительно».

Вечером, вернувшись к себе, императрица написала Наполеону III: «Представляю, что с тобой было, если бы ты услышал, что говорил мне хедив».

Это письмо повеселило императора, который подробно обсудил его с мадам де Мерси-Аржанто.

Евгения вернулась в Порт-Саид, чтобы подтолкнуть месье де Лессепса, которому было шестьдесят четыре года, в объятия двадцатилетней невесты, Луизы-Элен Отар де Брагар. Это был последний приятный период в жизни Евгении. Ее ждала Франция, в которой бушевала оппозиция.

Тюильри поразил ее. Император, больной, встревоженный, казалось, постарел на десять лет. Он проводил часы, молча раскладывая пасьянсы или высекая щипцами сноп искр из углей в камине.

После солнечных праздничных дней в Порт-Саиде Евгения с трудом привыкала к новой обстановке. В мрачном дворце, где капризный, избалованный император молча перебирал игральные карты, «пахло смертью».

Евгения поняла, что нужно действовать. В то время, когда оппозиционная пресса кричала о скором падении Второй империи, когда Энри де Рошфор в «Лантерне», издававшемся в Брюсселе, указывал дату провозглашения третьей республики, она решила вмешаться в политические дела.

Увы! За время ее отсутствия Наполеон III целиком попал под влияние Эмиля Оливье.

— Это единственный человек, который может спасти ситуацию, — говорил он.

2 января 1870 года марсельский министр был назначен Президентом Совета. Наступала новая эра империи, и Евгения лишалась возможности играть хоть сколько-нибудь существенную роль в политической жизни.

В ярости она предрекала императору многочисленные беды. Наполеон III молчал. Не глядя на нее, он бесстрастно раскладывал пасьянс.

В конце мая результаты плебисцита, которые дали 7 336 000 голосов «за», 1 560 000 — «против» и 1 894 000 воздержавшихся, немного успокоили императрицу.

Но ненадолго. Во время распределения премий произошел весьма показательный инцидент, возродивший ее пессимизм. Лауреаты получали премии из рук наследного принца. Когда жюри назвало имя молодого Кавеньяка, сына давнего противника Наполеона III, лауреат отказался подняться на эстраду.

По пути в Тюильри Евгения сказала погрустневшему принцу:

— Бедный мой мальчик, мы уже ничего не значим в этой стране.

Она заперлась в спальне. С ней случился истерический припадок.

С этого дня тревога не отпускала Евгению. Призрак Марии-Антуанетты преследовал ее, и она, выезжая в Париж, дрожала от страха.

— Всякий раз, когда я спускаюсь по лестнице, — говорила она, — ужас окутывает меня. Покидая дворец, я спрашиваю себя, суждено ли мне вернуться живой.

Как-то, проезжая по Елисейским полям, она, охваченная внезапной паникой, отменила прогулку по Булонскому лесу и приказала ехать обратно в Тюильри.

Этот случай приобретает особый смысл, если учесть, что все произошло в нескольких метрах от дома, где жила женщина, многое сделавшая для падения империи.

Эта женщина была маркиза де Пайва.

Уже несколько лет эта куртизанка жила с неким богатым немцем, близким другом Бисмарка, графом Генкелем де Доннемарк. Несмотря на высокое покровительство, Пайва не была принята ни в Тюильри, ни в обществе, и «досада точила ее». Как-то, обедая в своем роскошном особняке, она провозгласила:

— Если бы мне предложили участвовать в высшем суде над этими чванливыми французами, я бы не стала отказываться!