6-го числа императрица узнала о поражении в Виссембурге. 7-го, в одиннадцать часов вечера, когда она собиралась ложиться спать, Пепа, ее горничная, доложила о приходе месье де Пьена.

— Пусть войдет!

Камергер держал депешу, которую императрица вырвала из его рук. Земля ушла у нее из-под ног. В нескольких строчках сообщалось, что Фроссар потерпел поражение в Форбахе, Мак-Магон разбит в Фрешвилере, французские войска отступают, Эльзас взят, и над Парижем нависла угроза.

Императрица окаменела.

— Династия приговорена, месье. Теперь нужно думать лишь о Франции.

В полночь она навсегда покинула дворец в Сен-Клу, где она провела лучшие годы жизни, и приказала отвезти ее в Тюильри.

В три часа она собрала Совет и объявила, что намерена созвать Парламент.

Эмиль Оливье протестовал:

— Ваши права не позволяют вам созывать Парламент!

Евгения сухо возразила:

— Сейчас не время заниматься этикетом. Речь идет о спасении Франции! Мы должны обратиться к народу. К тому же парижские батальоны следует отправить к месту боевых действий. Не стоит держать их здесь. Мне они не нужны.

Министры, пораженные ее решительностью, уступили.

В пять часов Евгения легла спать. Когда в восемь она проснулась, до нее долетел странный гул с улицы. Она подбежала к окну и увидела толпу парижан у ограды. Кто-то заметил ее. Послышались крики:

— Долой! Долой!

Евгения преклонила колени в своей часовне. Справившись с минутной слабостью, она составила прокламацию, которая вскоре украсила все стены столицы.

«Французы, война началась для нас неудачно, мы потерпели поражение. Так не дрогнем же перед невзгодами и попытаемся исправить положение. Соберемся в одну партию, партию Франции, под одно знамя — знамя национальной чести!

Евгения».

Двумя часами позже она помешала Эмилю Оливье совершить еще одну ошибку. Первый министр, напуганный волнением парижан, собирался арестовать главу республиканцев, Гамбетту, Жюля Хавра, Жюля Ферри и Араго…

В полдень она встретилась с Трошю, который, расставшись с ней, воскликнул:

— В этой женщине течет кровь римлянки!

Потом она телеграфировала императору:

«Я очень довольна теми решениями, которые принял Совет министров… Я уверена, что мы вышвырнем прусские войска за пределы наших границ. Мужайся, при некоторой энергии инициатива перейдет в наши руки. Сейчас я в Париже. Целую вас обоих, Евгения».

Увы! Стойкость была недостаточным оружием против многочисленного, хорошо вооруженного дисциплинированного войска.

Кроме того. Наполеон III, который с момента прибытия в Мец страдал кровотечениями мочевого пузыря, был не в состоянии принимать решения. Он следовал за войсками.

12 августа принц Наполеон, видя, как он стоит, опершись о дерево, бледный от боли, сказал:

— Вы больше не командуете армией. Вы больше не правитель. Так что вы делаете здесь? Или вы корреспондент от газеты «Тайме»? Возвращайтесь в Париж!

Ругер, который в тот день заезжал в генеральный штаб, прибыв в Париж, сообщил императрице, что Наполеон III подумывает о том, чтобы вернуться в Тюильри.

Евгения вскочила.

— Что? Император в Париже? Но это же произведет революцию! Такое возвращение неотличимо от бегства! Его место в действующей армии! Он может прибыть в Париж только победителем!

Власть была в ее руках, и она не собиралась отдавать ее. Даже если речь шла о жизни императора.

Последние дни августа стали тяжелым испытанием для императора. Войска бежали, он, забившись в карету, кончаясь от боли, усиливавшейся при тряске, ловя жалостливые взгляды солдат, мечтал лишь об одном — погибнуть в сражении.

Сколько раз он стоял под пулями, одинокий и неподвижный, но ему не суждено было умереть, как солдату, в бою.

31 августа он был в Седане.

1 сентября произошла настоящая бойня, и Наполеон III, сочтя, что бесполезно вести дальнейшие военные действия, сказал офицерам:

— Месье! Слишком много крови уже пролито. Хватит! Я мечтаю о перемирии.

В четыре часа генерал Рей передал Вильгельму письмо:

«Месье, Мне не суждено было сложить голову в бою, и поэтому мне остается только положить шпагу к ногам Вашего Высочества.

Примите приношение из рук вашего брата. Наполеон».

На следующий день император был взят под стражу.

3 сентября в три часа дня министр внутренних дел Энри Шевро вошел в кабинет императрицы. Он был бледен. Не произнеся ни слова, он протянул ей только что полученную из Седана телеграмму. Евгения развернула ее и прочла:

«Армия разбита, мне не удалось погибнуть вместе с моими солдатами, ради спасения остатков войск я сдался в плен.

Наполеон».

Императрица, отшвырнув депешу, закричала:

— Нет! Не может быть!

Потом она кликнула своих секретарей, Конти и Фичона, голосом, каким «обычно зовут на помощь».

Те тут же прибежали и нашли императрицу растрепанной, с безумным взглядом, дрожащей от ярости.

Она закричала:

— Вы слышали, в чем они хотят меня уверить? Что император сдался! Что он капитулировал! Разве можно всерьез принимать такую галиматью!

Секретари, пораженные и напуганные, молчали.

Она угрожающе надвинулась на них:

— Ведь вы не верите в это?

— Мадам, — промямлил Конти, — бывают такие обстоятельства, когда даже самые храбрые…

Евгения оборвала его и «страшным голосом» возопила:

— Нет! Император не капитулировал! Чтобы Наполеон капитулировал?! Он погиб! Вы слышите: он погиб и от меня хотят это скрыть!

«Искаженными чертами лица, блуждающим взором она напоминала Эринию», — пишет Морис Палеолог, которому обо всех деталях этой сцены рассказывал сам Конти.

Она потрясала кулаками:

— Он погиб!

Ее мысли мешались. Через секунду она кричала:

— Почему его не убили! Почему он не остался лежать там, под стенами Седана! Какой позор! Его сыну останется запятнанное позором имя!

Внезапно ее гнев утих, она, заливаясь слезами, упала на колени и, мысленно обращаясь к императору, произнесла:

— Прости меня! Прости меня!

И потеряла сознание.

Через час, успокоившись и собравшись с силами, она созвала министров.

— Вероятно, вот-вот вспыхнет восстание, — заявил Шевро. — Сразу после того как стало известно о капитуляции императора, в пригороде начали формироваться отряды. Мне сообщили, что видели группы людей, которые кричали: «Да здравствует Республика!» Не сегодня, так завтра они направятся к Тюильри. Что делать?

Евгения была спокойна:

— Что бы ни случилось, солдаты не должны стрелять в народ.

Несколько часов ушло на выработку необходимых мер для того, чтобы остановить продвижение прусской армии к Парижу.

В десять часов пришло письмо от императора. Императрица распечатала его, трепеща, как в те времена, когда Наполеон III посылал ей любовные записки. Она прочла следующее:

«Штаб, 2 сентября, 1870.

Моя дорогая Евгения, не могу передать тебе, как я падал все это время и как страдаю. То, что мы совершили, противоречит здравому смыслу. Катастрофа была неизбежна, и она произошла. Я предпочел бы смерть столь бесславной капитуляции, но при теперешних обстоятельствах это единственный способ избежать гибели шестидесяти тысяч человек.

Если бы меня терзало только это! Я думаю о тебе, о нашем сыне, о нашей несчастной стране, да хранит ее Бог! И что произойдет теперь в Париже?

Только что я видел короля. Слезы выступили у него на глазах, когда он заговорил о тех муках, которые я испытываю. Он предоставил в мое распоряжение один из своих замков в Гессе-Кассель. Но мне все равно, где быть. Я в отчаянии. Прощай, нежно целую тебя, Наполеон».