Да, и в этом случае любовь сыграла не последнюю роль в истории.

24 мая армия, выступившая из Версаля, захватила Монмартр и всю западную часть Парижа. Коммунары решили поджечь столицу.

Естественно, бывшие проститутки впали в почти истерическое воодушевление при мысли о поджоге Тюильри и Отель де Виль. В ход пошли бутылки с керосином. Женщины заливали керосином подвальные помещения, крича:

— Сотрем Париж с лица земли!

На улице Руаль, на площади де ля Конкорд и в Тюильри особенно отличились три женщины: Флоранс Вандеваль, Анн-Мари Мено и Аврора Машю.

Максим Дюкам сообщает, что «эти особы, в своем страшном безумии, разжигали мужчин, обнимали и целовали наводчиков, проявляя невиданное бесстыдство».

Пожары лишь распаляли их неистовые сладострастные души. Среди домов, объятых пламенем, они, «в сбившейся одежде, полуобнаженные, переходили от одного мужчины к другому».

Они ликовали, когда заложники были расстреляны у Рокет…

29 мая Париж, превращенный в руины, покрытый слоем пепла, перевел дух: Коммуна закончилась.

Бойня, нелепица, насилие, ненависть, продолжавшиеся два месяца, остались позади. Историки могли приступить к составлению патетических трактатов.

Коммунары и коммунарки, опьяненные борьбой, наложили кровавый отпечаток на историю благородной Франции. Но об этом не принято говорить…

Наполеон III с болью следил за событиями в Париже.

— Франция осталась без правительства, — вздыхал он.

Он стал подумывать о подготовке «возвращения с острова Эльба».

— Я зафрахтую яхту и отправлюсь во Фландрию. В Шалоне остались верные мне офицеры, и мы двинемся на Париж.

Он воспрянул духом.

— Я уверен, что французы с радостью примут меня, — добавлял он. — И те, кто год назад отдали за меня свои голоса во время плебисцита — а их семь миллионов, — и другие. Само имя — Наполеон — воодушевит их, и они восстанут и провозгласят империю…

Друзья робко пытались намекнуть ему на рискованность такого предприятия. Экс-император улыбался:

— Республиканцы совершают ошибку за ошибкой. Этим они помогают мне. Кроме того, у Франции нет другого выхода.

Евгения не разделяла этих необоснованных взглядов. Она исподволь старалась склонить Наполеона Щ отречься в пользу наследного принца.

Но, неисправимый заговорщик, экс-император и слышать не хотел об этом. Он отсылал письма одно за другим, сочинял листовки, готовил воззвания, составлял списки «надежных людей», изучал карты, выявлял удобные для прохода границ места. Ему не терпелось шагнуть навстречу опасностям.

Как-то вечером его старинный друг, доктор Конно, сказал:

— Вам уже не двадцать лет, Сир. Сомневаюсь, что государственный переворот будет вам по силам.

Наполеон III ответил:

— Дорогой мой, я не так стар, как вы полагаете. Меня еще любят женщины.

Это было действительно так.

Несмотря на его шестьдесят пять лет, пошатнувшееся здоровье, физический и моральный упадок, женщины любили его. И эта мысль придавала ему смелости.

Некая молодая особа писала ему страстные письма, прикладывая к ним банкноты достоинством в пять фунтов, которые предназначались для «нового восхождения на престол». Другие посылали ему стихи и поэмы.

И, наконец, одна пятидесятилетняя экзальтированная дама, пугавшая собак крикливой расцветкой своих туалетов, увенчала собой любовную карьеру экс-императора.

Послушаем Джорджа Гринхэма, инспектора полиции, которому английское правительство поручило обеспечить безопасность изгнанника, рассказывающего об этой «белокурой Офелии», как прозвал ее Г. Флейшман:

«Одна вдова, весьма эксцентрическая особа лет пятидесяти, возомнила, что Наполеон III влюблен в нее. Каждое утро она приносила к парадному его дома букет цветов, в который была запрятана нежная записка. Она носила одежду, причудливо сочетавшую яркие, крикливые тона. На ней всегда были белые перчатки, явно не подходившие ей по размеру, так что лишняя материя свисала с пальцев и закручивалась спиралью. Ее лицо и сальные волосы в колтунах красноречиво говорили о стойкой неприязни, которую она питала к воде, гребенкам и щеткам. Но однажды портье, действуя в соответствии с полученным приказом, не взял у нее ни букета, ни записки, и вдова стала проводить целые дни у парадного в ожидании своего псевдовозлюбленного. Завидев его, она бросалась ему наперерез и пыталась всучить цветы и письма».

Эта потерявшая рассудок женщина была последней в ряду покоренных Наполеоном III сердец.

В начале осени состояние здоровья экс-императора резко ухудшилось, его мучили камни в мочевом пузыре. Он пригласил доктора Конно:

— Мне стало трудно ходить. Мне необходимо как можно быстрее вылечиться. В таком состоянии я не смогу организовать своего возвращения во Францию.

В декабре английские медики решили попытаться размельчить камни. 2 января 1873 года была сделана первая операция. Она прошла успешно. Вторая операция была назначена на 18 января. Но 9-го утром Наполеон III, страдавший от болей, начал бредить. Он бормотал:

— Конно, ведь мы не струсили тогда в Седане?

Евгения взяла его за руку. В 10 часов 45 минут он умер.

Смерть Наполеона III, как пишет Пьер Бюве, «изумила французов». Многие еще оставались бонапартистами и мечтали о возвращении императора. «Его не воспринимали, — сообщает Фернан Жиродо, — как низверженного императора. Казалось, что он лишь временно покинул политическую арену, чтобы вернуться с новыми силами в недалеком будущем. Франция не совершала Сентябрьской революции, она только позволила ее совершить, она не предоставляла всех полномочий власти авторам этого переворота, а просто-напросто терпела их произвол. Наполеону III нужно было умереть, чтобы стало понятно, какое место он занимал в политической жизни Европы».

Похороны, состоявшиеся в Числхерсте, собрали всех имперских сановников, прибывших из Парижа.

Но на церемонии присутствовало меньше народу, чем ожидалось. Близкие ко двору персоны «выворачивали себе шеи, стараясь разглядеть лица дам».

Общее резюме гласило:

— Была только одна: мадам Валевска!

Из всех фавориток только графиня прибыла на похороны. Она покинула Бельгию, чтобы преклонить колени у могилы своего любовника, и так плакала, что графу Валевски, ее мужу, пришлось долго ее успокаивать.

Через несколько дней после траурной церемонии в Числхерсте появилась еще одна женщина. Она приехала тайно, и вряд ли о ее пребывании в Числхерсте стало известно, если бы не бдительность одного сторожа, внимание которого она привлекла своей изысканной внешностью. Пока она находилась у могилы императора, он побежал сообщить об этом некой даме из свиты экс-императрицы. Та осторожно прокралась к месту захоронения и узнала в незнакомке Маргариту Беланже…

Из ста пятидесяти или двухсот любивших императора женщин только две сочли необходимым побывать в Числхерсте.

Да, только две, так как, вопреки распространенному мнению, графиню Кастильскую воспоминания не толкнули в путь…

У Вирджинии были другие заботы.

Она стала служительницей странного культа и поклонялась, как идолу, собственному телу. Ее окружали преданные люди, которым она иногда позволяла, повинуясь своему капризу, любоваться той или иной частью тела, которую медленно обнажала. Восторженные поклонники лицезрели ступню, часть ягодицы, грудь, подмышечную впадину. Были и избранники, имевшие право беглым взглядом окинуть покрытые пенным белым пухом прелести графини. И лишь единицам даровалась исключительная возможность продемонстрировать свою страсть. Это превращалось в настоящий ритуал. Вирджиния, лежа на черных простынях, открывала свое тело счастливцу, который должен был, преисполнившись почти религиозного чувства, целовать каждую его клеточку, прежде чем проникнуть в святая святых…