Слезы катились по щекам Евгении.

— Несчастный! — прошептала она.

В эту минуту она, забыв о своем негодовании, думала лишь о больном, поверженном и отчаявшемся человеке, женой которого она была.

Всю ночь императрица жгла личные бумаги, в то время как толпа с факелами окружила дворец с криками: «Да здравствует Республика!»

4 сентября в семь часов она отправилась к мессе. Потом она зашла в больницу Тюильри, где разместили раненых из Арденн.

В половине первого во дворце появилась делегация Депутатов, настроенных про имперски.

Месье Бюффе, возглавлявший делегацию, обратился к императрице:

— Мадам, следует незамедлительно вступить в переговоры с оппозицией, если мы хотим сохранить хоть какую-нибудь толику власти. В руках Вашего Высочества судьба императорской династии.

Тогда, как пишет Андре Кастело, «эта светская Дама, которую случай и любовь вознесли на трон», дала депутатам истинно королевский ответ:

— Будущее династии теперь не имеет для меня Качения, я думаю лишь о Франции. Главное для меня сейчас — выполнить долг, к которому меня обязывает мое положение. Для меня ясно, что я не имею права дезертировать… Что же касается народного представительства, то их долг еще более очевиден: забыть о межпартийных ссорах и сплотиться вокруг меня, чтобы преградить дорогу захватчикам. Исход войны в их руках.

Увы! Волнения в Париже нарастали. Вскоре императрице сообщили, что толпа сорвала орлов с Пале-Бурбон, что площадь де ля Конкорд черным-черна от враждебно настроенных масс и что войска приведены в боевую готовность.

В три часа Евгения взяла театральный бинокль стала рассматривать толпу, собравшуюся у дворца.

В половине четвертого появился запыхавшийся префект полиции:

— Мадам, решетки не выдержат напора толпы!

Меттерних, посол Австрии, и Нигра, посол Италии явились во дворец.

— Мадам, — сказал Меттерних, — вам следу уехать отсюда! Здесь нельзя оставаться больше ни минуты.

— Нет, — и императрица топнула ногой.

На улице бесновалась толпа:

— Долой испанку!

Приблизился Конти.

— Вы не хотите отречься, мадам. Что ж! Через час вы будете в руках людей, которые силой заставят вас это сделать, и вы лишитесь прав, которыми обладаете. Если же вы согласитесь уехать, то вы увезете ваши права с собой…

Этот довод заставил Евгению задуматься.

— Вы действительно так полагаете?

Ответа она не услышала. Его заглушил рокот, волной окативший Тюильри. Решетка была опрокинута.

— Быстрее! Быстрее! — нервничал Меттерних.

Евгения сдалась, обняла находившихся с ней дам, надела шляпку, легкое манто, сунула в карман миниатюру, на которой был изображен ее отец, и покинула голубой салон.

Мадам Каретт подробно описала бегство императрицы по коридорам Тюильри и Лувра.

«Императрица миновала личные апартаменты, спустилась по лестнице на первый этаж, чтобы выйти через покои наследного принца, находившиеся в правом крыле Тюильри.

Небольшая двухместная карета стояла на своем обычном месте, кучер ожидал, готовый в любую минуту выехать из дворца. За ним послали, но Меттерних заметил, что кокарда кучера и императорская корона на дверцах кареты могут привлечь внимание толпы.

— Мой экипаж стоит на набережной, — сказал он. — Безопаснее подогнать его поближе.

Адъютант вызвался пойти за экипажем. Он вышел, а императрица села в вестибюле. Адъютант быстро пересек метров шестьдесят, которые отделяли дворец от решетки. Но в тот момент, когда он собирался проскользнуть за решетку, бунтовщики, прорвавшиеся через пять главных ворот Лувра, заполонили площадь Карусель. Они выкрикивали угрозы. Отступление стало невозможным. Адъютант бегом вернулся назад, чтобы предостеречь императрицу, которая могла бы двинуться в ту сторону. Он уже входил на половину принца, когда многочисленная толпа бросилась на решетки и с воплями принялась сотрясать их.

Адмирал Жюрьен один вышел к толпе, чтобы начать переговоры и тем самым оттянуть время.

Решетка, несмотря на натиск, не поддавалась.

— Императрица покинула Тюильри, — сказал адмирал, обращаясь к тем, кто стоял в первых рядах. — Ваши усилия бессмысленны.

В этот момент подоспел отряд национальной гвардии, и офицер, державшийся мужественно и почтительно, спросил у адмирала, каковы будут его приказания.

— Нужно помешать им сломать решетку, иначе все здесь будет разгромлено, — сказал адмирал. — Императрица покинула дворец.

— Вы можете рассчитывать на нас, месье.

Офицер попытался начать переговоры с толпой, но его никто не слушал. Тогда отряд ударами прикладов стал отгонять собравшихся от решетки, и толпа рванула к другому входу.

Императрица, видя, что Тюильри окружен мятежниками, решила подняться в свои апартаменты, пересечь Лувр и выйти на площадь Сен-Жермен-л'Оксеруа.

Она бегом проделала тот же маршрут, которым еще совсем недавно следовала с мужем и сыном посреди пышной свиты, чтобы выслушать в Государственном зале обнадеживающие результаты плебисцита.

Подходы к Государственному залу были загромождены, и пришлось расчищать проход. Процессия пересекла зал, но дверь в музей оказалась запертой. На стук и крики никто не отозвался. С улицы доносили шум. Наконец месье Телин, императорский казначея узнав, куда направилась императрица, догнал ее ключом, которым можно было открыть любую дверь во дворце.

Миновав картинные галереи, они стали спускаться по лестнице, ведущей в ассирийский музей.

С Ее Высочеством остались мадам Лебретон, Меттерних, который держал ее под руку, и месье Нигра.

Они собирались выйти через ворота, выходящие на площадь Сен-Жермен-л'Оксеруа, но и здесь уже появились мятежники. Все подходы были перекрыты. В какой-то момент толпа хлынула к церкви, и площадь на мгновенье опустела. Беглецы воспользовались этим чтобы выйти из Лувра.

Меттерних и Нигра бросились искать экипаж. Мадам Лебретон остановила фиакр, втащила в него императрицу и назвала адрес своего друга, месье Бессона государственного советника.

В тот момент, когда экипаж тронулся, какой-то мальчишка крикнул:

— Смотрите, императрица!

Но фиакр уже вез сквозь толпу двух дрожащих женщин.

Месье Бессон жил на бульваре Османн. Фиакр двигался через толпу мятежников. Улица Риволи сотрясалась от криков: «Долой!», «Долой!» С фасадов срывались императорские гербы.

Какой-то рабочий, приоткрыв дверцу, просунул голову в фиакр и закричал:

— Да здравствует Франция!

Он не узнал Евгению. Фиакр продвигался вперед. Забившись в глубь экипажа, покачиваясь, словно на волнах разбушевавшегося моря, беглянки молились, по подножке фиакра кто-то ударил палкой. Мадам Лебретон вздрогнула.

— Не бойтесь, — бесстрастным тоном сказала императрица.

На углу бульвара Капуцинов она грустно опустила голову. Солдаты из императорской гвардии, с трубками зубах, присоединились к бунтовщикам и тоже кричали: «Да здравствует Республика!»

Экипаж, миновав Мадлен, въехал в тихий пустынный квартал. Казалось, что все парижане, мятежники и зеваки, собрались у Тюильри. Фиакр двигался по бульвару Малешерб к бульвару Османн. Наконец он остановился перед домом месье Бессона. Мадам Лебретон, у которой было с собой пятьсот франков (весь багаж Евгении состоял из двух носовых платков), расплатилась с возницей и отпустила его.

— Нам нужно на четвертый этаж, — сказала императрица.

Дамы поднялись, позвонили и стали ждать. Никто не открывал. Вероятно, советник тоже был около дворца.

Евгения и мадам Лебретон, разочарованные, сели на ступеньки. Через четверть часа императрица поднялась.

— Я не могу больше оставаться здесь. Уйдем!

На улице дамы стали советоваться, в какую сторону двинуться.

— Пойдем этой улицей, — решила императрица.

Они направились к площади Этуаль. Внезапно раздавшийся шум приближающегося экипажа заставил их обернуться. Позади них двигался крытый фиакр. Мадам Лебретон остановила его. Евгения назвала адрес месье де Пьенна, жившего на улице Ваграм, и дамы устроились на синих подушках.