13 февраля 1881 года:

«Что же касается высшего залога моей любви, то он в твоих руках: скажи только одно слово, и мы шагнем на обетованную землю. Ты слышишь — обетованную…»

В марте Леони посоветовала ему жениться на какой-нибудь богатой наследнице, чтобы упрочить карьеру. В ответ на это он писал:

«Нет, пусть лучше моя рука отсохнет. Можешь не сомневаться: она принадлежит лишь тебе. Когда ты, наконец, решишься?»

6 апреля 1892 года:

«Ты забываешь, что есть человек, готовый принять тебя в свои объятия, дать тебе свое имя… Я живу лишь тобой, лишь в тебе, лишь для тебя. Я хочу владеть тобой, отныне и навсегда».

Позже, вспоминая о том периоде жизни, Леони Леон писала: «Я все время вижу перед собой бедного Гамбетту — он стоит на коленях, в слезах, в сотый раз умоляя меня выйти за него замуж. А я, одержимая гордыней и страхом перед кампанией, которая могла бы подняться против него в газетах, снова и снова отказываю, откладываю решение. День свадьбы так и не наступил».

В июле одно событие заставило Леони изменить свое отношение к предложению Гамбетты: у него умерла мать. Видя горе своего возлюбленного, Леони пожалела его. Как-то вечером она пришла к нему и сказала, что согласна стать его женой.

Гамбетта, плача, обнял ее. И, поскольку он не мог упустить случая произнести красивую фразу, воскликнул:

— Любимая, у меня кружится голова, ибо я на вершине блаженства!

Из соображений приличия церемония была назначена на конец года. Гамбетта был счастлив. Он занялся приготовлениями, обустраивал Жарди, отдал распоряжение построить конюшни и мечтал о будущем блаженстве.

19 ноября он писал:

«Любимая, как, мне не терпится покончить с этой неустроенностью. Меня утешает мысль о том, что уже не за горами то время, когда мы будем вместе.

Целую тебя и бесконечно люблю».

Увы! Судьба распорядилась иначе, и Гамбетта так и не ступил на «обетованную землю».

27 ноября 1882 года, около десяти часов утра, депутат проводил до ворот генерала Тума, который приезжал к нему с визитом. Стояла сухая, холодная погода, и Гамбетта хотел было немного прогуляться по саду, но передумал, вернулся в дом и прошел в свою комнату. В доме еще спали.

Без четверти одиннадцать раздался выстрел.

Четверо слуг — Поль Виолет, лакей, Луи Роблен, кучер. Франки, садовник, и Зидони, кухарка, — всполошились.

Гамбетта после неудачной дуэли с месье де Фурту почти каждый день упражнялся в стрельбе из пистолета. Но для этого он всегда уходил в сад. Выстрел же прогремел в доме.

— Господи, что это? — воскликнула Зидони. — Уж не случилось ли несчастья?

Все бросились к комнате Гамбетты. Дверь была открыта. Они вошли и увидели, что их хозяин «удивленно смотрит на свою правую руку, по которой текла кровь».

Леони Леон, плача, стояла рядом со своим возлюбленным, который пытался успокоить ее. Мертвенная бледность залила ее лицо, она дрожала.

— Не бойся, дорогая, это пустячная рана.

Револьвер лежал на полу. Поль хотел поднять его.

— Не прикасайтесь к нему! — закричал раненый. Леони повернулась к кучеру:

— Луи, езжайте за доктором, а вы, Зидони, принесите теплой соленой воды.

Она усадила Гамбетту, из раны которого хлестала кровь.

— Ты уверен, что пуля задела только руку?

— Да, да, только руку.

Он посмотрел на Поля и Франки, потерявших от испуга дар речи:

— Сам не знаю, как это произошло. Я взял револьвер, там оставалась одна пуля, я совсем забыл об этом…

Он кивнул на свою ладонь.

— Пуля вошла сюда. Ее легко извлечь.

Вошла Зидони с тазиком теплой воды. Она помогла Гамбетте снять пиджак и завернула рукав рубашки.

В пяти сантиметрах выше запястья темнело кровавое пятно.

— Смотри, — сказала Леони, — пуля вышла здесь.

Гамбетта опустил руку в воду, а Поль стал внимательно изучать стены комнаты.

— Вот она! — воскликнул Поль. Пуля вошла в стену рядом с портретом Мирабо. Поль выковырял пулю ножом и отдал Леони, которая со слезами на глазах стала рассматривать ее.

— Она могла убить тебя! — прошептала Леони.

Гамбетта притянул ее к себе больной рукой.

— Не думай об этом…

В четверть двенадцатого прибыли доктор Жиль и доктор Герда, которые остановили кровотечение и перевязали руку. В час из Парижа приехал хирург Ланелонг. Пощупав запястье, он покачал головой:

— Вам повезло, — сказал он. — Пуля вошла почти в середину ладони и не задела мускулы.

Он зафиксировал руку, привязав ее к дощечке, и предписал постельный режим и полный покой.

— Хорошо, что в доме не жарко… Покажите-ка ваш язык… О-ля-ля! Как и все политические деятели, вы любите плотно поесть… Придется посадить вас на диету.

— А когда рука заживет? — спросила Леони.

— Ну, возможно, через неделю.

— Через три дня должна состояться наша свадьба, — сказал Гамбетта. — Что ж, мы немного отложим церемонию, только и всего.

Он пошевелил безымянным пальцем левой руки и улыбнулся:

— Главное, что этот палец цел и невредим.

Потом он лег. Когда хирург уехал, Гамбетта позвал Леони.

— Дорогая, я хочу продиктовать тебе несколько строк, отправь их в редакцию «Ля Репюблик Франсез» для завтрашнего номера. Пиши: «Вчера утром месье Гамбетта случайно ранил себя выстрелом из пистолета. Пуля попала в руку. Рана не представляет никакой опасности для его жизни».

И он добавил:

— Таким образом я не дам моим политическим противникам возможности разукрасить событие тенденциозными комментариями.

Но, вопреки оптимизму Гамбетты, уже на следующий день весь Виль-д'Аврей гудел слухами.

Рассказывали, что в Жарди произошла душераздирающая сцена и что Зидони сама слышала, поднимаясь по лестнице, крик: «Боже, я его убила!» Одни утверждали, что Леони выстрелила в Гамбетту в припадке ревности, другие считали, что это дело рук ее соперницы, третьи намекали на то, что преступление было совершено по приказанию масонов английской Палаты лордов, наконец, четвертые говорили, что покушение — дело рук бывшей любовницы Гамбетты, дочери какого-то изобретателя. Короче говоря, народ, падкий на драмы, отказывался верить в несчастный случай.

Вечером деревенский мясник высказал свое мнение:

— Я думаю, — сказал он, — что мадемуазель Леон в припадке безумия решила покончить жизнь самоубийством и что месье Гамбетта ранил себя, пытаясь отнять у нее оружие.

Эта гипотеза попала на страницы газет.

1 декабря Энри де Рошфор писал в «Л'Антранзи-жан»: «Во всем происшедшем есть что-то фатальное, но рок — злейший враг Республики — всегда лукав. Говорят, что трибун стал жертвой мести, имевшей под собой интимную основу…»

2-го издатель «Ля Лантерн» позволил себе пуститься в детали: «Разлад между мадам Л. и месье Гамбеттой начался уже давно. Но в последние несколько месяцев сцены, которые им провоцировались, протекали особенно бурно. В прошедшее воскресенье мадам Л. была в Виль-д'Аврей. Произошло объяснение, мадам Л. кипела негодованием и, придя в состояние крайнего возбуждения, схватила со стола пистолет. „Осторожнее! — воскликнул Гамбетта. — Он заряжен!“ Он протянул руку, чтобы выхватить у нее оружие, и в ту же секунду прогремел выстрел…»

На другой день Рошфор уточнял: «Мы предполагаем, что причиной этой едены было решение Гамбетты вступить в брак».

Каково было Леони читать эти строки!

И сколько еще подобных строк ей предстояло прочесть!

Иная версия драмы возникла в кругу реваншистов, которые продолжали считать Леони агентом Бисмарка.

Эта версия была подхвачена некоторыми историками, и против нее отчаянно сражались поклонники Леони Леон. Позволим себе изложить ее так, как это сделал Леон Доде в книге «Драма в Жарди».

По мнению писателя, тщательно опросившего всех домашних Гамбетты, утром 27 ноября сразу же после ухода генерала Тума почтальон принес знаменитому трибуну какое-то письмо. Предоставим слово Леону Доде: