— Договорились! — в один голос заявили трое собеседников Луаня.

Оставим на время четырех забияк — пусть себе намечают очередные убийства. Оставим и процессию, что медленно тянется к Шартру. Обратим внимание, дорогой читатель, на небольшую закрытую карету, едущую позади крестного хода.

Экипаж эскортировала дюжина вооруженных всадников. Вид у охраны был очень грозный, так что даже самые любопытные предпочитали держаться подальше.

В карете ехали две дамы: Фауста и Мария де Монпансье. Они вели неспешную беседу, и в данный момент их мысли занимал некий таинственный человек.

— Так где же он? — спросила Фауста.

— Шагает в толпе паломников. Думаю, мечта расправиться с царем Иродом не оставляет его ни на минуту…

— Монах вовремя придет в Шартр? Вы уверены?

— Я его собственными глазами видела, — успокоила Фаусту герцогиня.

Фауста вздохнула и прошептала:

— Значит, Пардальян сказал мне правду. Жак Клеман свободен и идет навстречу своей судьбе. Генрих Валуа обречен! Ему не спастись!

— Я не ослышалась, сударыня? — оживилась Мария де Монпансье. — Вы, кажется, произнесли одно имя… господин де Пардальян…

— Вы не ослышались… А в чем дело? — насторожилась Фауста.

— Видите ли, последние три-четыре дня мои братья без конца твердят об этом человеке.

— Вам это не нравится?

— Мне? Мне, право, все равно! — рассмеялась Мария.

Молоденькой и хорошенькой герцогине было весело. Она болтала, что-то напевала, поминутно выглядывала из кареты и беззаботно играла своими миниатюрными золотыми ножницами. Предстоящее убийство Генриха III она воспринимала как очередную забаву, и настроение у нее было вполне праздничное. Фауста же, обычно бесстрастная, на этот раз выглядела встревоженной.

— Вам, герцогиня, может, и все равно, — задумчиво произнесла Фауста, — но ваш брат Генрих де Гиз вот-вот осуществит свои великие замыслы. Никто и ничто не должно ему мешать. Лучше, если герцог навсегда забудет о Пардальяне…

— А это значит?.. — с улыбкой заметила Мария.

— А это значит, что Пардальян до Шартра не дойдет. Передайте вашему брату, пусть не беспокоится: Пардальян мертв, и убила его я!

Фауста опустила голову, прикрыла глаза и откинулась на подушки кареты. Она больше не желала беседовать; ей надо было подумать. Видимо, эту женщину одолевали мрачные мысли… Ее неподвижное лицо напоминало маску смерти…

Итак, крестный ход живой змеей тянулся по Орлеанской дороге. Отметим, где находились наши герои: Гиз, с братьями и со свитой, верхом — впереди процессии; рядом с герцогом — по обыкновению беззаботный Менвиль и мрачный Моревер, тревожно озиравшийся по сторонам; Бюсси-Леклерк, видимо, кого-то искал в толпе и носился на коне вдоль всей процессии, появляясь то тут, то там.

Позади свиты Гиза, в некотором отдалении, шел сам крестный ход: вереницы монахов и священников, за ними — сторонники Лиги, нищие, бродяги. Потом шла компания во главе с Жуайезом, изображавшим Христа и беспрерывно кричавшим, что гугеноты избивают Иисуса, Сразу же за ними брели Луань, Сен-Малин, Монсери и Шалабр в одеждах паломников.

В самом конце колонны одиноко шагал какой-то монах. Капюшон рясы закрывал его лицо, в руках он судорожно сжимал огромный кинжал — это был Жак Клеман.

Наконец, довольно далеко от толпы двигалась карета Фаусты.

В деревнях вдоль Орлеанской дороги узнавали о приближении крестного хода по надвигавшемуся шуму: над процессией постоянно висел глухой рокот; молитвы, псалмы, пьяные песенки, крики и смех сливались в неразборчивый гул. Люди из городков и деревушек стекались к дороге, чтобы полюбоваться на невиданное зрелище.

Процессия шагала четыре дня, и мы не будем сопровождать ее все это время. Скажем лишь, что на четвертый день часов в одиннадцать утра крестный ход подошел к Шартру, обогнул городскую стену и остановился около ворот Гийом. Но прежде чем мы, читатель, присоединимся к паломникам, нам следует рассказать об одном событии, которое произошло накануне прибытия толпы в Шартр.

Через три дня после выхода из Парижа паломники остановились в деревне Латрап, где все уже было приготовлено для привала. Распоряжался там оружейник Крюсе, назначенный на время похода чем-то вроде интенданта. Паломники прибыли часа в четыре пополудни и тотчас же принялись за обед, разместившись на обширном лугу, прямо на траве.

Свита Гиза, естественно, заняла лучшие в Латрапе дома. Местные крестьяне вовсю хлопотали на лугу, стараясь угодить гостям. Добрые хозяева напекли кучу хлебов, выставили три десятка бочек сидра и вина и разожгли костры. Над огнем крутились на вертелах целые бараны, свиньи и разрубленные на четвертины говяжьи туши, а также жарился целый полк куриц и индеек.

После этого пира (к сожалению, у нас нет времени достойно описать его) паломники разошлись по лугу, и каждый, завернувшись в плащ, как мог устроился на ночлег. Уже стемнело, и последние стаканы допивались при свете факелов под крики: «Смерть гугенотам! Долой д'Эпернона! Долой наемников царя Ирода!» Потом огни погасли. На маленькой деревенской колоколенке пробило десять.

К этому времени в одном из домов Латрапа уже спали, растянувшись на сеновале, двое мужчин. Точнее, одному из них не спалось, его, видно, мучила бессонница, так что он вздыхал и переворачивался с боку на бок. Зато другой спал за двоих, что называется — без задних ног…

В том же доме, но, конечно, не на сеновале, а в лучшей комнате, на приличной кровати спал еще один человек. Он храпел не хуже Генриха Наваррского, а тот, как известно, мог перехрапеть любого. Каждый, кто подошел бы к дому, узнал бы по этому громкому храпу одного из преданнейших и храбрейших дворян герцога де Гиза, самого господина Бюсси-Леклерка.

Итак, на колоколенке пробило десять, когда к дому приблизились четыре человека: четверо верных слуг Генриха III, смешавшихся с участниками крестного хода для того, чтобы выбраться из Парижа. Монсери, Сен-Малин, Шалабр и Луань уже давно искали случая, чтобы посчитаться с Бюсси-Леклерком. Поскольку Бюсси по праву признавали лучшей шпагой королевства, друзья решили, что раз уж представился случай, то надо действовать наверняка и явиться вчетвером, чтобы справиться со знаменитым фехтмейстером.

Дом, где расположился Бюсси, находился на краю деревни, у большой дороги. Даже если бы началась драка (а слуги Генриха III надеялись провернуть свое дело тихо), никто в деревне ничего бы не услышал. Все четверо решительно направились к дому.

— Ты уверен, что он здесь? — спросил Сен-Малин.

— Я его из виду не терял, — ответил Шалабр. — Не сомневайся: зверь в норе.

Они остановились у самого дома и принялись совещаться.

— Как будем действовать? — спросил Монсери.

— Я хочу драться с ним! — заявил Сен-Малин. — Это мое право!

— А если он убьет тебя?

— Вы отомстите…

— Согласны! — в один голос воскликнули Шалабр и Монсери. — Драться так драться!

— Господа, господа! — охладил их пыл Луань. — По-моему, вы потеряли голову. Нам тут еще дуэли не хватало! Нечего разыгрывать благородство! Этот мерзавец и так над вами поиздевался, когда вы были в Бастилии, а теперь вы хотите, чтобы он нам, каждому по очереди, выпустил кишки!..

Луань был постарше остальных. Хладнокровный, профессиональный, убийца на жаловании у короля, он не знал, что такое жалость или угрызения совести. Надежный удар кинжала — вот что ценил Луань!

Трое остальных по молодости лет еще сохранили кое-какие предрассудки. Конечно, и на их счету были удачные удары ножом в спину из-за угла, но до достойного восхищения совершенства Луаня им было еще далеко. Им пришлось примириться с мудрым советом старшего товарища и наставника.

— Так что же будем делать, Луань?

— Очень просто. Вызовем сюда Бюсси — скажем, что его, мол, герцог ждет. А когда выйдет, аккуратненько его подколем.

Надо сказать, что трое молодых безумцев, смирив благородные порывы, тут же согласились с гениально простым планом Луаня.