Он злился на самого себя, понимая, что не воспользовался своим преимуществом и не выстрелил вовремя, а теперь, кружа по двору, словно играет в кошки-мышки, являясь объектом охоты в той же мере, в какой и охотником. Он будто свалился с дерева, но тигр бродит пока недостаточно близко, чтобы его обнаружить.

Паскью продвигался в глубину лодочной станции, осторожно, словно по краю пропасти, пока не наткнулся на столик, опрокинув его.

И Софи и Зено обернулись на звук.

Отключив свет, Зено пошел тем же путем, но чуть раньше Софи. Стоя позади лодок, Паскью отрезал Зено путь к сараю, не давая ему выбраться на улицу. Отключив свет, Зено как бы призывал Паскью: иди этой дорогой, продвигайся дальше. Именно так и поступил Паскью, и Зено оказался между ним и воротами.

«Ну и умны же вы оба, и ты, Софи, и ты, Сэм, — размышлял Зено. — А до чего храбрые! Даже готовы сыграть роль наживки. И непредсказуемые — явились сюда с пистолетом. Мне и в голову не могло прийти, что вы способны дать отпор. Но Софи всегда была отчаянной, а Сэм даже собирался взорвать поезд».

Зено обогнул корму моторной лодки и посмотрел в ту сторону, откуда сквозь ворота просачивался размытый свет с Дьюэр-стрит.

Софи пыталась отгадать, что означал этот шум. То ли двое дерутся. То ли Сэм обнаружил Зено и схватил его. То ли Зено упал, раненный, ослабевший, а Сэм стоит, склонившись над ним. Еще минута — и она услышит голос Паскью. Сможет вздохнуть полной грудью. Она ступила в глубину двора, словно Паскью уже позвал ее.

От шепота сердце замерло в груди. Он только произнес ее имя: «Софи», прильнув к самому ее уху, потому что ни с кем не хотел делить этот момент. И они в последний раз закружились в вальсе — вечер подходил к концу. Кавалер наклонился к ней для прощального поцелуя.

Услышав, как она вскрикнула, Паскью стал пробираться в темноте среди разного хлама и обломков.

Он дважды падал, налетел на беспорядочно разбросанные ящики и выронил пистолет. Где-то в темноте Софи издавала странные звуки, судорожно глотая воздух.

Она сидела у ворот, держась рукой за шею, со склоненной под каким-то немыслимым углом головой. Колени были задраны вверх, как у ребенка. Она повторяла:

— Пойдем, прямо сейчас, хорошо? Можем мы сейчас уйти? Думаю, нам лучше сейчас уйти, ладно? Сэм... ты не против?

Он взял ее за руку и рывком поставил на ноги. Другую руку она так и не оторвала от шеи.

— Я потерял пистолет, — сказал он.

— Давай уйдем?

— Я выронил пистолет, — повторил он, — нам нужно его найти. И еще кое-что я хочу прихватить.

Он пытался отнять ее руку от шеи, чтобы взглянуть на рану, но она передернула плечами и отвернулась.

— Не трогай! — последовал ее вопль, полный боли и гнева; в нем явственно слышалось: «Не трогай, не смотри, не спрашивай!» Паскью отдернул руку, словно ужаленный. Его пальцы были влажными от крови.

Столик был сделан из бамбука и ротанга. На кассетном магнитофоне карманного размера осталась вмятина в том месте, где Паскью на него наступил. Цветы оказались замаскированной под букет тростью. Шляпа была пуста.

Еще минут десять Паскью прохаживался по площадке с фонариком, стараясь найти следы Зено. Софи шла за ним, но ничего не искала.

Он вытащил нож, застрявший в доске. Второй из тех, что метнул Зено. Первый так и не удалось найти.

Затем Паскью направился к воротам и тут наконец увидел пистолет.

— Я должна уйти, Сэм, прямо сейчас, хорошо? — Софи избегала его взгляда. Она стояла неподвижно, потупившись, не отнимая руки от шеи. — Пойдем, ладно? Мне действительно нужно идти.

Говоря это, Софи остановилась на месте. Теперь Паскью взял ее за руку и вывел на улицу. Там не было никого, кто мог бы услышать, как плачет Софи.

Неоновый свет заливал вестибюль. В конторке, за регистрационной доской, звонил телефон, но трубку снять было некому. Столик из бамбука и ротанга Паскью не стал брать с собой. Магнитофон лежал у него в кармане вместе с ножом. Он нес цветы и шляпу, словно отвергнутый ухажер, которого подвели его аксессуары.

— Не важно, когда подстрелить тигра: до того, как он перегрызет козлу горло, или после того. — Софи перестала плакать и судорожно вдохнула воздух. — Главное — убить его, этого проклятого тигра, чего бы это ни стоило.

В комнате Паскью стоял круглый кофейный столик, крытый стеклом. Он выложил, что принес, на поверхность и, отойдя немного, окинул это оценивающим взглядом, как посетитель картинной галереи — полотна сюрреалистов. На дне цилиндра прилип птичий помет. Немного погодя они вместе с Софи прошли в ванную.

Она разглядывала себя, наклонившись к зеркалу, поворачиваясь из стороны в сторону, по-прежнему зажимая рану рукой. На шее виднелась багрово-красная бабочка — след страстного поцелуя. Капельки крови сочились из крохотных капилляров, расположенных в ее крыльях. А сама бабочка находилась в кругу, очерченном губной помадой, но не сплошной, а прерывистой линией.

Она посмотрела на отражение Паскью, появившееся рядом с ее собственным.

— Он не успел убить меня и вместо этого поцеловал.

— Я не должен был тебя отпускать, — сказал Паскью. — Прости меня.

«Он охотился за мной. Подстерегал меня». Это означало: «Не надо извиняться — теперь это не имеет никакого значения». Но, говоря по правде, лучше бы Паскью ее не отпускал. Наполнив раковину водой, Софи принялась смывать помаду. Бабочка запестрела разными цветами, стала ярче, новые капельки крови выступили на коже — от воды кровь пошла сильнее. Паскью протянул руку, чтобы дотронуться до раны, но Софи отпрянула. Тогда он с силой привлек ее к себе, и руки их сплелись.

Он поцеловал ее нежно, не рассчитывая на ответный поцелуй.

— Это исчезнет, — пообещал он. — Это скоро пройдет. — И поцеловал ее снова, прежде чем отпустить. Он вышел, а она продолжала стоять так, как стояла, когда ее целовал Зено.

— Софи...

Закрыв глаза, она восстановила в памяти этот момент — этот голос, зазвучавший у нее в ухе, его губы, прильнувшие к ее шее, то, как он втягивал через нос воздух, когда впился в нее. Паскью, услышав ее крик, пробирался по площадке, натыкаясь на что-то и падая. Зено яростно мотал головой, высасывая из нее кровь, терзая ее зубами. Когда Паскью рухнул в очередной раз, Софи тоже упала. И если бы глаза ее были открыты, она увидела бы Зено, бегущего по направлению к горной тропинке.

Она слила воду из раковины и держала руки под холодной струей до тех пор, пока они не занемели. В спальне заиграл вальс Штрауса.

Паскью сидел на полу возле кофейного столика, в одной руке он держал магнитофон, в другой нож, который лежал, покачиваясь, на вытянутом пальце. Он сказал:

— Кто бы это ни был, но он большой любитель повеселиться. Настоящий артист. Ему бы на сцене выступать.

— Извини, — сказала Софи, — что-то мне не хочется аплодировать.

Паскью перемотал пленку вперед, потом снова поставил на воспроизведение, включив музыку в том месте, где быстрый темп, все нарастая, достиг своего пика.

— Когда он целовал тебя, с ним все было в порядке?

Она посмотрела на него пристально, видимо не понимая, что он имеет в виду.

— Я ведь выстрелил в него, помнишь? Я не ранил его?

Она покачала головой:

— Вряд ли можно ранить океан выстрелом из лодки. — Пленка снова запищала, когда он нажал кнопку ускоренной перемотки. — Интересно, лодочная станция принадлежит ему?

— А ты как думаешь?

— Думаю, нет.

— Нет, но ему может принадлежать одна из лодок. — Паскью поставил еще одну часть записи: казалось, мелодия вальса движется к финалу: звучали только духовые инструменты и барабаны. Он нажал на кнопку.

— Я, пожалуй, выпью. — Софи произнесла это так, словно собиралась выполнить некую утомительную обязанность. Она налила им обоим шотландского виски, потом направилась в ванную, чтобы долить воды. Когда она проходила мимо Паскью, он опять включил магнитофон, и голос на пленке прошептал: «...мертва».