Странную группу составляли это прелестное, нежное создание и суровый обитатель теокали на вершине опустошенного холма, при грохоте грома и ослепительном блеске молнии.

Белая Газель, увидев его, побледнела и снова упала без сознания.

Сын Крови вгляделся в окружающую его ночную мглу и, убедившись, что все кругом спокойно, опять склонился над девушкой.

Бледная, словно белая лилия, поверженная грозой, с закрытыми глазами, она даже не дышала.

Сын Крови поднял ее дрожащими руками, перенес на другое место и положил на расстеленном плаще у подножия развалившейся стены. Голова несчастной бессильно лежала на его плече.

Он долго не спускал с нее глаз.

Душевная боль и жалость отразились на суровом лице Сына Крови.

Он, жизнь которого до сих пор была всего лишь нескончаемой беспросветной драмой, который не знал, что такое сердце, нежное чувство и любовь, он, Мститель, истребитель бандитов, — он был взволнован и ощущал, что внутри его поднимается какое-то новое, незнакомое ему чувство.

Две слезы скатились по его загорелым щекам.

— О, Боже мой! Неужели она умерла! — воскликнул он с тревогой. — Я подло и жестоко поступил с этим слабым созданием, и Бог карает меня за это!

Имя Бога, упоминаемое им до сих пор только в шутку, он произнес теперь с благоговением.

Это было чем-то вроде молитвы, крик, вышедший из самого сердца.

Этот неукротимый человек был наконец побежден: он уверовал в Творца.

— Как помочь ей? — спрашивал он себя.

Дождь, ливший потоками на молодую девушку, наконец заставил ее очнуться.

Она приоткрыла глаза и произнесла слабым голосом:

— Где я? Что произошло со мной? О, я думала, что уже умерла.

— Она говорит… жива… спасена! — воскликнул Сын Крови.

— Кто здесь? — спросила она, с трудом приподнявшись.

При виде смуглого лица охотника ею овладел ужас, и она снова упала навзничь с закрытыми глазами.

Она начинала припоминать все то, что приключилось с ней.

— Успокойтесь, не бойтесь, дитя мое, — произнес Сын Крови, стараясь смягчить суровый тон своего голоса. — Я ваш друг.

— Мой друг? Вы?! — воскликнула она. — Что значит это слово в ваших устах?

— О, простите меня, я был без ума, я не знал, что делать!

— Простить вас! Почему? Разве я не рождена для страданий?

— Как же она должна была страдать! — прошептал Сын Крови.

— Да, — продолжала девушка точно в бреду, — да, я много страдала. Жизнь моя, хотя я еще очень молода, была до сих пор сплошным нескончаемым страданием. А между тем я припоминаю, что когда-то, очень, очень давно, я была счастлива. Но теперь воспоминание об этом счастье причиняет мне величайшую боль.

Вздох вырвался их ее стесненной груди, она закрыла лицо руками и горько заплакала.

Сын Крови слушал ее, стараясь не пропустить ни единого слова из сказанного Белой Газелью и не спуская с нее глаз.

Этот голос, эти черты — все, что он видел и слышал, зародило в нем подозрение, которое мало-помалу превращалось в уверенность.

— О, говорите, расскажите еще что-нибудь, — произнес он с нежностью. — Не припомните ли вы чего-нибудь о вашем раннем детстве?

Молодая девушка взглянула на него, и горькая улыбка появилась на ее губах.

— Зачем в несчастье вспоминать былые радости? — проговорила она, грустно покачав головой. — К чему мне рассказывать об этом, в особенности вам, сделавшемуся моим палачом? Или это новый род пытки, который вы для меня придумали?

— О, — произнес он с содроганием, — неужели у вас возникла такая мысль? Увы! Я был очень виноват перед вами, я сознаю это. Простите меня, умоляю вас! Я отдал бы жизнь, чтобы отвести от вас всякое горе и печаль.

Белая Газель с удивлением и страхом смотрела на этого почти распростертого перед ней человека, суровое лицо которого было орошено слезами. Она не могла понять смысла этих слов, особенно после его жестокого обращения с ней.

— Увы! — прошептала она. — Моя история так похожа на историю всех несчастных. Было время, когда у меня была сестра, делившая со мною игры, и мать, которая любила и ласкала меня. Все это исчезло навсегда,

Сын Крови поднял два шеста, к которым была привязана бизонья шкура, чтобы защитить девушку от бури, начинавшей, впрочем, уже стихать.

Белая Газель посмотрела на него.

— Я не знаю почему, — проговорила она задумчиво, — но я чувствую необходимость довериться вам, который, однако, причинил мне столько зла! Откуда это чувство, которое я испытываю при виде вас? Я должна бы ненавидеть вас…

Она не кончила и с рыданием закрыла лицо руками.

— Так угодно Богу, бедное дитя мое, — проговорил Сын Крови, подняв глаза к небу и с чувством перекрестившись.

— Может быть, — ответила она тихо. — Итак, слушайте. Я хочу — что бы ни случилось — облегчить свое сердце. Однажды я играла на коленях у матери, отец и сестра находились тут же. Вдруг у ворот нашей асиенды раздались дикие крики — на нас напали индейцы. Отец был человек храбрый, он схватил оружие и кинулся к выходу. Что произошло затем, я едва ли в состоянии буду верно передать вам. Мне было не более пяти лет, и та ужасная сцена, при которой я присутствовала, окутана в моем воспоминании каким-то кровавым облаком. Я помню только, что наша мать, со слезами обнимавшая нас, вдруг упала к нам на руки, обливаясь кровью. Напрасно мы старались оживить ее ласками: она была мертва!

Воцарилось молчание. Сын Крови жадно слушал рассказ девушки. Его лоб побледнел, брови нахмурились, он судорожно сжимал рукой дуло ружья, изредка вытирая капли холодного пота, струившиеся по его лицу.

— Продолжайте, дитя мое, — прошептал он.

— Больше я ничего не помню. Люди, похожие на демонов, ворвались на асиенду, схватили меня с сестрой, вскочили на лошадей и умчались в карьер. Увы! С тех пор я не видела кроткого лица матери и доброй улыбки отца. Я была совершенно одна среди бандитов, похитивших меня.

— А ваша сестра, дитя мое, что сталось с нею?

— Не знаю. Между нашими похитителями разгорелся жестокий спор, перешедший в кровопролитную драку. В конце концов они разделились. Мою сестру увезли в одну сторону, меня в другую. Я никогда больше ее не видела.