Она решила не комментировать. Ни к чему. И вообще: лучший собеседник тот, кто умеет слушать…

— Ладно. Давай по делу. Повторю вопрос: объясни, с какой целью ты соврала мне и еще толпе людей?

— Когда? Я не понимаю… — Такие обвинения, как минимум, оскорбительны. Но, возможно, где?то закралась ошибка, которую нужно исправить…

— Минут десять назад. Когда подтвердила, что Палыч любит собрания. Мы же оба знаем, что это не так… Рассказывай, почему не сказала правду?

— Денис Игоревич, я похожа на самоубийцу?

— Нет… А что, должна быть? К чему это клонишь?

— К тому, что только малахольный рискнет на совещании вслух сообщить всем, что вы неправы.

— Это почему еще?

Вера начала ощущать под ногами знакомую твердую почву. Язвительность — наше все, когда больше нет вариантов….

— Потому что все знают, чем грозит несогласие, тем более — принародное. — Вера помялась немного, но решила признаться. — Если быть честной, то просто не хотела подрывать авторитет. Ваше слово должно быть самым веским и окончательным. Да и смысла не было спорить…

— Что ж… Ладно… А то я, невзначай, подумал, что тебе просто страшно слово мне поперек сказать. Раньше ты мне более смелой казалась.

— Нет. Я вам объяснила причины. Теперь, надеюсь, могу быть свободна?

Она уже готова была сорваться с места и — бежать, бежать… Чтобы не продлевать эту пытку неоднозначными вопросами, на которые так сложно выбрать верный ответ. И совсем не хотелось ощущать себя мышкой, с которой забавляется большой, матерый, взрослый кот. Ему, наверное, вообще неважно, чем игра для мышонка закончится — успеет сбежать восвояси, или испустит дух… Денис происходящим, видимо, забавлялся. А Вера боялась, что не сможет придти в себя, после таких развлечений…

— Торопишься? Или боишься меня? Что происходит, Вика? Неужто, ты думала, что я тебя звал ради одного вопроса?

— Ничего не происходит. Спрашивайте, что вас еще интересовало. На все отвечу. — Тусклым, бесцветным голосом. Стараясь не выдать, как задело её за живое участие, мелькнувшее в этих банальных фразах…

— Ну, так расскажи мне правду, Вика. Что с тобой происходит? — Жгучие, внимательные, цепкие глаза будто прощупывали, сканировали мимику, улавливая, казалось, мельчайшие изменения.

— А вы мне кто, собственно, Денис Игоревич? Психотерапевт, духовник, мама, близкий друг душевный, чтобы я вам тут исповедовалась? Вас не устраивает моя работа? Я что?то делаю не так? Ну, значит, укажите на ошибки, ткните пальцем… А что со мной происходит — забота, простите, не ваша. И вас не касается. — Она сама ужасалась наглости слов, что сейчас выстреливали пулеметной очередью. Но сдержаться не могла — слишком уже достала эта нервотрепка. И этот насмешливый, всепонимающий, почти отеческий тон грёбаного начальника. Главный виновник раздрая в душе, прикидываясь божьим агнцем, решил сыграть в заботливого, пекущегося о крепостных барина. Чуть не сорвалось с языка вечное определение всех представителей мужского пола, хоть козлами мужчин Вера никогда не считала. Сдержалась, не произнесла.

— Ошибаешься, моя хорошая. Очень даже. Очень касается. И особенно — меня.

Этот оттенок голоса, неуловимо — вкрадчивый, тон, упавший до грани интимности — еще чуть — чуть, и перешагнет её, эту грань, — заставило прикусить язык, замерев от неожиданности. Внутри, не желая слушать вопли разума, все затрепетало противной дрожью: " Ну же, ну, что дальше? Давай, говори, внимаю, слушаю, готова плавиться…". И от этого еще сильнее заскребли кошки на душе, от той сумятицы, что творилась.

— Зря вы так думаете… — Слова скребли сухую гортань, абсолютно не желая подчиняться. Язык перестал ворочаться. Всего?то, минуту назад, говорила, как по — писаному…

— Нет, Вика, не зря… — Он смущал её взглядом, очень пристальным. Таким, будто надеялся что?то разобрать, вглядеться поглубже.

Она молчала, стараясь молчать и ничем себя не выдать. Не хватало еще растечься карамельной лужицей, прямо у его ног. Не заслужил ничем. Недостоин. А Вера себя не на обочине подобрала, чтоб вот так сдаваться. Ей так хотелось думать, и она так думала, очень напряженно думала. Это почти помогло отвлечься от предвкушения, которое нарастало ежесекундно.

— Вы заблуждаетесь. Мое внутреннее состояние — только мое личное дело. Вам не стоит о нем беспокоиться. — Ох, как она сейчас гордилась тем, что смогла все сказать, практически без запинки…

— Хм… Это, могу тебе сказать, ты очень ошибаешься. Мы с тобой оба прекрасно знаем, кто виноват и причастен к твоему мандражу… И не надо рассказывать, что ты от меня не прячешься, и совсем не молчишь там, где раньше спорила… И сейчас ты краснеешь не от того, что я рядом, а просто ни разу не оставалась наедине с начальником… Этакая робость неопытного сотрудника, да? — Вера уже не смотрела на Дениса, а упрямо рассматривала пальцы, стиснутые в кулаки, на своих коленях. Но точно была уверена: он сейчас приближался, навис над ней, обдавая жаром, от которого снова вспыхивало тело, неконтролируемо вздрагивало… — Кого ты обманываешь, Вика?

— Что вы от меня хотите, Денис Игоревич? Почему не оставите в покое? — Это могло бы звучать обвиняюще, но вышло — жалко и жалобно, на полувздохе…

— А я сам не знаю, Вика, чего от тебя хочу… — И аккуратное движение костяшками пальцев, невесомое, по лицу… — Наверное, просто скучаю… Никто не заглядывает вечером в офис, кофе не предлагает…

Простые, ничего не значащие фразы, от которых встает комок в горле, и лицо его — абсолютно спокойное, только ноздри нервно вздрагивают, и зрачки расширены — это все от нехватки света… И жарко от того, что воздух в помещении спертый, дышать нечем…

— Ну, хорошо… Я могу оставаться здесь вечером, мне несложно… Все равно, дома делать нечего, только с Таисией Павловной болтать про сериалы… — Ей, нечаянно, показалось, что небольшой компромисс поможет, а она, уж как?нибудь, переживет эти долгие вечера.

— И ты веришь в то, что вот так легко отделаешься? Да? — Ухмылка, опять снисходительная… Только вот, за ней что?то прячется, знать бы — что…

И уже обе его руки аккуратно касаются пальцами висков, приглаживают невесомые выбившиеся пряди, обводят скулы, касаются контуров губ…

Как мышонок под гипнозом удава, завороженная хамским (конечно же, хамским!) действом, все ещё надеясь на то, что отделается легким испугом, прерывисто шепчет:

— Я… постараюсь…

— Не нужно стараться. Я сам все сделаю. Только не прячься от меня. Все просто.

Эта легкомысленная и такая весомая фраза — "Я сам" — словно отпускает какую?то очень тугую пружину. Глаза распахиваются ошеломленно, а потом смыкаются — в покорности. Ему и себе. И снова губы, память о которых будит ночами, снова — и совсем иначе. Жадно и голодно впиваются, так, что на минутку становится страшно. Но потом, словно опомнившись, сдерживают напор, ласкают бережно и сладко, будто здороваясь после долгой разлуки…

А ей только всего и нужно — вцепиться в его запястья, держаться за них, чтобы совсем не потеряться, не утонуть в омуте… таком запретном… и таком манящем…

Он аккуратно тянул её вверх, заставляя подняться, встать рядом, прижимаясь всем телом. Мысли о сопротивлении возникли, но тут же куда?то пропали, как совершенно лишние…

Его пальцы легко и неуловимо порхали по коже, очерчивая скулы, подбородок, шею… слегка поглаживали ямочку на затылке, заставляя гнуться навстречу невесомой ласке, все острее чувствовать их жар и легкую шершавость…

Денис больше ничего не делал — только целовал и гладил, не позволяя рукам опуститься ниже линии воротника на её блузке, почти по — пионерски… А ей уже не хватало чего?то еще, более смелого, в чем сама себе никогда не призналась бы..

Дэн с трудом соображал, что сейчас делает. Вернее, сам процесс сомнений не вызывал. А вот зачем и с какой целью он снова взялся за соблазнение девушки, он даже себе объяснить не взялся бы…

Приглашая на разговор в закрытом кабинете, он, четко помнил, собирался расставить все точки над "и". Объяснить, что не планирует домогаться до подчиненной против её воли. У него такой привычки никогда не было: если дама против, значит, и нам не нужно. Это и планировал донести. Возможно, немного в более мягкой форме. А потом уже планировал убедить, что Вике от него совершенно не нужно прятаться. ни к чему это. И нормальной работе мешает.