— Я люблю тебя, малыш, — шептал Виктор, осыпая ее поцелуями.

И она отвечала ему срывающимся голосом.

Римма не строила больших иллюзий в отношении их с Виктором романа. Но в дальнем уголке души уже вспыхнула крохотная искорка надежды — надежды на пока еще туманное счастье с горячо любимым человеком. Виктор сам подарил ей эту надежду, она не просила, и теперь маленькая, но яркая звездочка основательно поселилась у нее внутри. Надолго ли? Римма не задумывалась над этим.

— Мы обязательно встретимся, малыш, — обещал он.

И ей очень хотелось ему верить. Она еще никогда и ничего не желала так сильно, как этого совсем небольшого счастья: опять увидеть его. А уж тогда, может быть, они уже никогда не расстанутся. Никогда.

Геннадий Аркадьевич, отец Риммы, еще лет десять назад соорудил к дому небольшую пристройку. Назначение той показалось Раисе Петровне излишней роскошью в их скромном хозяйстве, но Геннадий Аркадьевич, будучи человеком рабочим и твердым в своих решениях, воспользовался правом главы семейства и довел начатое до конца. Пристройка была задумана как баня и по окончании строительства представляла собой уютный деревянный флигелек с единственным маленьким окошком в предбаннике, низкой тяжелой дверью и плоской крышей. Баня получилась на славу, и в конце концов Раиса Петровна оценила задумку и старания мужа. Таким вот образом в семействе Кравцовых и появилась собственная традиция — банная суббота.

Три года назад Римма со Светланой придумали собственную традицию: мыться в бане тридцать первого августа, что должно было символизировать прощание с летом и вступление в новый учебный год. Этот год не стал исключением. Светка появилась ровно в четыре, с увесистым пакетом в руке и широкой улыбкой на загорелом лице. Римма вернулась два дня назад, и они, разумеется, уже успели встретиться и поболтать. Светлана с первого взгляда определила, что у подруги на курорте была любовная интрижка, но насколько это серьезно, узнала лишь со слов самой Риммы.

— Как пар? — Со Светкой в предбанник ворвалась бьющая ключом энергия жизни.

— Привет. — Римма затянула последний узелок на березовом венике. — С паром все тип-топ. И вот с этим тоже. — Она помахала, разгоняя воздух, двумя связками березовых веток.

Раздевшись, они прошли в парилку, плеснули из ковшика на раскаленные камни холодной водой и вытянулись на двух широких скамьях.

— Блаженство! — млея от удовольствия, протянула Светлана.

— Не то слово! — отозвалась Римма. — А еще чуть попозже веничками пройдемся…

— У-у-ух! — выдохнула Светка, прикрывая глаза. — Как пройдемся по спинкам!

Светка принесла четыре бутылки «Жигулевского» пива и козьего сыра, очень, по ее уверениям, полезного. От души попарившись и похлестав друг дружку вениками, они сделали перерыв и, открыв по бутылке, присели в предбаннике. Римма наполнила пивом чашку, с наслаждением сделала два больших глотка.

— Знали предки толк в удовольствиях! — заметила Светка, отрываясь от горлышка.

Римма угукнула, отломила немножко сыра. Пожевала.

Кусочки застряли в горле и категорически отказывались двигаться дальше. И вдруг глубоко изнутри к ним покатила, сжимая желудок, неприятная волна. Римма вскочила и, зажав рот ладошкой, бросилась к стоявшему у стены пустому ведру. Она еле успела добежать, как ее тут же вырвало. Опустившись на колени, она еще какое-то время оставалась над ведром, откашливаясь и отплевываясь.

— Ты это чего? — изумленно проговорила Светка, отставляя свою бутылку в сторону.

— Сыр… — с трудом выдавила из себя Римма и попробовала встать. Ноги слушались плохо, желудок продолжал сокращаться, и она на всякий случай постояла над ведром еще.

— Сыр вроде свежий… — Светка понюхала его, отломила небольшой кусочек, пожевала. — Точно, свежий. Ты случайно… не того…

— Чего — того? — Римма вернулась к столу, вытерла полотенцем губы. Но вот из горла мерзкий привкус соленого не ушел.

— Сама знаешь. — Светлана придвинулась к ней ближе. — Римка, ну ты же спала с этим… своим?

— Ну так что?

— Как — что?! Ты будто вчера родилась!

— Я тебе уже рассказывала. Зачем тогда спрашиваешь?

Но подруга и не думала отставать.

— И давно с тобой такое?

— Говорю же тебе: первый раз! — Римма отхлебнула из чашки в надежде, что пиво забьет неприятный привкус во рту. Это действительно немного помогло. — Пройдет, — повторила уже увереннее.

Но она ошиблась. Миновала неделя, а ее продолжало тошнить чуть ли не каждый день. Однажды вырвало прямо в школе, и она просто чудом успела укрыться в туалете. После этого случая Римма перестала ходить на большой перемене в столовую, а Светлана поглядывала на нее со смешанным чувством раздражения и сочувствия. Римма же внушала себе, что у нее какое-то расстройство, возможно, аллергия или что-то еще. Хотя с каждым новым днем все явственней осознавала, что занимается самообманом. Но самое ужасное случилось дома.

Была суббота. Они с мамой сели обедать. И тут Римма ощутила, как неумолимо подкатывает новый приступ. Но что хуже всего — она не может сдержать его. Выскочив из-за стола, она метнулась к умывальнику и только тут осознала, со всей жестокой действительностью, как сильно она вляпалась.

— Риммочка! Что с тобой? — Мама уже стояла рядом, заглядывала через плечо.

Она повернулась, отчаянно борясь с заполнившими глаза слезами. Раиса Петровна лишь взглянула на нее — и все поняла.

— Догулялась?! Как ты могла?! — Ее рука взлетела вверх, разворачиваясь к удару, но так и замерла, а потом и вовсе безвольно упала вдоль тела.

Римма стояла совершенно опустошенная и растерянная, по щекам длинными непрерывными дорожками текли слезы.

— Как ты могла? — повторяла Раиса Петровна, не отнимая от лица рук, не поднимая головы. Она сразу как будто постарела. — Как ты могла?!

— Я люблю его… — тихо, но твердо сказала Римма и почувствовала вдруг, что от этих трех слов ей стало легче дышать. — Так получилось, прости меня, — уже почти без слез добавила она.

Мама наконец оторвала от лица руки, вскинула голову, произнесла резко, указывая глазами на дверь:

— Любишь?! Скажи спасибо, что отца дома нет. Он бы тебе показал любовь.

С отцом Римме на самом деле повезло: он заступил на смену. В противном случае разразился бы грандиозный скандал и одними слезами не обошлось.

— И где это ты уже успела полюбить? — продолжала Раиса Петровна, и тут догадка отчетливо отпечаталась на ее лице. — Чувствовало мое сердце — не надо было тебе эту путевку покупать. — Голос ее опять сорвался: — Что теперь делать? А? Ты же ребенок еще. Всю жизнь себе испортишь. А школа?

— Не знаю. Я ничего не знаю. — Римма опустилась на соседний стул, уронила голову на руки.

Мокрая ладонь матери коснулась ее волос, тихий, немного успокоившийся голос спросил:

— Долго тебя уже подташнивает?

— С неделю… чуть больше.

— Надо к бабке Прасковье идти. Пока не поздно.

Прасковья Ильинична Дубовая жила в конце улицы. Раиса Петровна повела дочь к знахарке вечером следующего дня. Звезды уже усыпали небо, облепив со всех сторон бледно-голубой полумесяц. Громко пели свои звонкие песни сверчки. Выбравшиеся на охоту летучие мыши проносились бесшумно и стремительно, и их крылатые силуэты казались заблудившимися на темном небе бабочками.

Дом бабки Прасковьи выступил черным пятном, старый, покосившийся и угрюмый. Свет над калиткой отсутствовал: на деревянном столбе не было лампочки, и Римма не помнила, чтобы она там когда-нибудь вообще была. Местная знахарка и гадалка жила замкнутой жизнью и редко появлялась на улице, словно пыталась отгородиться от людей темнотой и густыми зарослями сирени, росшей вдоль правой стороны забора, где тот граничил с соседями. Слева, сразу за домом, уже начинался лес.

Мама толкнула калитку внутрь, и та против ожидания не заскрипела. Даже сверчки здесь не трещали, словно боялись потревожить старую знахарку. И эта тишина вдруг показалась Римме особенно зловещей.