— Скажите, вам нравится Швейцария?

Римма не ожидала такого вопроса. Ответила осторожно:

— Она не может не нравиться.

— Так зачем в таком случае уезжать? — он чуть приподнял брови, как будто никакой проблемы не существовало.

— Но как же я могу остаться? — Она растерялась совсем.

— Выходите за меня замуж…

Они поженились через два месяца, в канун Рождества. А спустя полгода Римма родила девочку. Она Назвала ее Светланой, в честь лучшей подруги и в надежде, что судьба у дочери будет такой же светлой, как и ее имя. Изольда почти не удивилась происшедшему, выразившись по данному случаю так:

— Я с первого дня чувствовала, что в нашей тихой обители поселился ангел.

Теперь Римма жила на окраине Лозанны, в двухэтажном особняке Клауса. Из окон открывался все тот же завораживающий пейзаж: Женевское озеро и громоздящиеся за ним Альпы. Небольшой сад, в котором она гуляла с дочерью, имел лишь один недостаток — в нем не было цветов. Клаус объяснял это тем, что за ними просто некому ухаживать. Оно и понятно: постоянная занятость на работе и вообще затянувшаяся холостяцкая жизнь не способствовали подобного рода занятиям. И Римма решила ближайшей весной обязательно исправить это.

Бабка Прасковья перестала являться по ночам и трясти перед лицом пальцем, напоминая о черном человеке. Кошмарные видения исчезли и больше не беспокоили, они словно отступили перед тем новым и светлым, что появилось в ее жизни.

Клаус оказался внимательным и заботливым мужем и любящим отцом. Смеясь, говорил, что сам не подозревал, что способен на такой «подвиг». Римма все больше привязывалась к нему, обнаруживая, что к чувству благодарности и уважения к этому человеку присоединяется и другое, которое она не назвала бы страстью, но нежностью и, наверное, любовью. Сердце подсказывало ей, что именно такой и должна быть настоящая любовь, открытой и нежной, без бурных всплесков эмоций, которые чаще всего так же быстро, как и всколыхнулись, откатывают назад.

Свободное время, пока дочь спала, она проводила за книгами, учась читать немецких классиков в оригинале. И довольно скоро с немецким уже не возникало проблем ни в чтении, ни в разговоре. Она поставила перед собой задачу овладеть французским и с упорством налегла на учебники.

Как-то в августе Клаус вернулся из клиники озадаченный.

— Сегодня звонили из Москвы, — сказал он, опускаясь в кресло у детской кроватки, — спрашивали о тебе, разумеется.

Римма вздрогнула, как будто получила между лопаток удар плетью. Отложила детскую игрушку, которую хотела подвесить над малышкой, повернула к нему побелевшее лицо.

— И что ты?..

— Велел секретарю передать, что ни меня, ни других врачей в клинике уже нет и чтобы перезвонили завтра утром.

— Зачем?

— Хотел сперва посоветоваться с тобой. Так что завтра сказать?

Римма смотрела в его измученное лицо и внезапно ощутила закипающую внутри злость. Вспомнил (она не сомневалась, кто мог звонить), не прошло и полгода! И теперь заставляет страдать не только ее, а и человека, который стал ей не просто мужем, а самым близким и верным другом, который, наконец, подарил ей вторую жизнь.

И тут ее осенило!

— А как есть, так и скажи, Клаус. Все, как есть!

Он взглянул на нее непонимающе. Римма присела рядом с креслом, опустила подбородок на его колени, посмотрела в затуманенные сомнениями глаза. Сказала спокойно, чеканя слова:

— Я для всех умерла. Кроме родителей, конечно. И пусть больше не звонят.

— Но как я объясню? — Он развел руками. — Это уже не шутки.

— Да никто проверять не будет, уверяю тебя, — успокоила его она. — Сообщи, что скончалась, не приходя в себя… — Подумала и уточнила: — Не мучилась. Тело сожгли в крематории, чтоб дешевле было, а пепел развеяли над озером.

Последняя подробность Римме особенно понравилась. Может, у Виктора все же взыграет совесть. Хотя вряд ли.

Клаус улыбнулся, оценив, наконец, ее тактический и остроумный ход. Коснулся губами лба.

— А ты иногда бываешь маленькой фурией! — проговорил беззлобно, уже потеплевшим голосом.

— Нет, просто иногда вынуждают, — поправила она.

Клаус сделал так, как она попросила, и звонков больше не было. Но все равно несколько недель Римма жила в тревожном ожидании, что их опять начнут беспокоить или, что еще хуже, кто-нибудь появится здесь, начнет наводить справки.

Ничего такого не происходило. А в первых числах октября в Москве опять были баррикады и противостояние, как тогда, в августе девяносто первого. Но теперь шла настоящая кровавая бойня, со стрельбой и разрывами гранат, со слезоточивым газом и уличными потасовками. Теперь уже штурмовали Останкинский телецентр, а Белый дом расстреливали танки. И опять были жертвы. Но на этот раз гораздо большие…

Римма узнавала обо всем из теленовостей, ужасаясь тем кадрам, которые показывали по швейцарскому телевидению. Но странное дело, она не рвалась на родину, не жалела, что в такое время находится не в Москве. Наоборот, поглядывая на играющую в кроватке дочь, вздыхала с облегчением, что она далеко от всего этого хаоса и неразберихи, от этой псевдонародной борьбы за «Великую Идею».

Клаус с интересом наблюдал за ее реакцией, спрашивал мнение по поводу всего происходящего. Римма рассказала ему о тех знаменитых трех августовских днях, которые пережила в столице.

Три года пролетели, как один наполненный ароматами весны день. Римма вновь стала матерью, подарив Клаусу сына. Он радовался, как мальчишка, сразу помолодев лет на десять.

— Братик. — Маленькая Света указала пальчиком на завернутого в пеленки крошку.

— Правильно! — Клаус присел перед ней на корточки. — И ты должна помогать, маме заботиться о нем.

— Бра-атик! — повторила Света и растянула ротик в радостной и глубоко понимающей папу улыбке.

Мальчика назвали Генрихом. Так захотел Клаус, и Римма не возражала. Единственное, что омрачило ей рождение сына, это смерть отца. Когда он умер, она как раз была в больнице. Вылететь на похороны она не могла.

Маленькая Света была точной ее копией, и Римма только радовалась, даже глаза у девочки были нежноголубыми, как у нее.

Прошло еще два года. Римма все больше задумывалась над тем, чтобы занять себя каким-нибудь делом вне дома. Дети подрастали, и у нее появлялось больше свободного времени, которое она хотела реализовывать для блага семьи. Она поделилась своими мыслями с Клаусом.

— Тебе так это необходимо или просто надоело сидеть дома? — поинтересовался он.

— И то и другое. Я всегда хотела приложить где-то свои силы, а не только быть домохозяйкой. Клаус, я ведь далеко не дура.

— Ну, в этом я никогда не сомневался, дорогая. У тебя есть конкретные предложения?

— Сперва я хотела узнать твое мнение.

Он отнесся к ее желанию с пониманием. В тот вечер они долго обсуждали возможные варианты, где бы Римма могла попробовать себя. Но подходящий так и не нашли.

Помог случай.

С Хельги Строуме, норвежским коммерсантом, она случайно познакомилась в клинике мужа, когда заезжала повидать Изольду. Он занимался импортом в Норвегию швейцарских медикаментов, но в клинику попал по банальной случайности: острый аппендицит прихватил во время очередной деловой поездки. Ложиться под хирургический нож в госпитале Лозанны Строуме не захотел и, будучи человеком небедным, изъявил желание прооперироваться в «Хаузер». Его как раз выписали и он беседовал с Клаусом, когда Римма вошла в кабинет мужа. Клаус их познакомил, и маленький подвижный норвежец долго осыпал ее комплиментами.

Деятельная натура Строуме была далека от сложившегося стереотипа скандинава. Предложив Римме прогуляться по саду, он подсказал дельную мысль: заняться туристическим бизнесом. Швейцария — страна в этом плане уникальная. И пусть таких фирм на нынешний день предостаточно, он, Хельги Строуме, может ей посодействовать с выходом на скандинавские турагентства, где у него имеются хорошие знакомые.