— А что с тобой может случиться, Оль?

— Ну мало ли…

— Совсем дура, что ли? Ты о чем думаешь, моя дорогая? Проблемы с мужиком? А у кого их нет? Вот что я тебе скажу — выбрось из головы, забудь о нем.

— Да нет, у нас все нормально.

— Тогда в чем дело?

— Внешне нормально, но я чувствую, он как-то… спокойнее ко мне относится, понимаешь?

— Относись к нему еще спокойнее, а лучше забудь на пару месяцев. Найди себе крепкого мужика… у вас там физкультурники есть?

— Ладно, Тань, я поехала домой.

— Может, махнем в ЦДРИ? Глядишь, да и познакомлю тебя с толковым парнем.

— Нет, дел много. Пока.

Господи, да что же она за дура была, доцент, преподаватель солидного вуза, кандидат наук?! Из-за какого-то задрипанного банкира сотворила такую жуть! Надо было самой поехать с ней на последнее свидание, надо было… Да кто же мог подумать, что все получится так страшно? Но он, гадина, ответит за все! Возможно, совсем скоро. Хорошо бы у этого Пустовалова получилось все так, как он задумал!

У двери павильона она остановилась, глубоко вдохнула, сделала медленный выдох, яростно скрипнула зубами и… улыбнулась. Если уж согласилась, зачем же мешкать? Прямо сейчас и начнет. Так и вошла в павильон с веселой улыбкой на губах. А там был перерыв, съемочная группа перекусывала, кто бутербродами с колбасой, кто чипсами, а кто — сигаретой. Муравьев сидел в кругу актеров, обнимая Марину, о чем-то оживленно говорил.

— Игорь! Можно тебя на минутку? — позвала Сушина и для убедительности кокетливо поманила пальчиком.

Муравьев встал со стула, пошел к ней, вернее за ней, потому что Сушина уходила в самый дальний угол павильона, где никого поблизости не наблюдалось. Марина внимательно смотрела ему вслед.

— Что за проблемы, Тань? — весело спросил Муравьев.

Сушина обняла его за шею, потянулась губами к уху, прошептала с улыбкой:

— Не удивляйся, так надо, чтобы никто ничего не понял. И не стой как истукан, улыбайся, мы ведь друзья. Или ты даже обнять меня не можешь?

Муравьев заставил себя сыграть роль друга, обнял ее, тоже улыбнулся, внимательно слушая ее шепот.

— Игорь, мне сказали… знающие люди, что скоро Стернин предпримет решающие шаги. Он очень зол на тебя. Не знаю, что он сделает, но может многое, а я не хочу, чтобы у тебя были проблемы.

— Не думаю, Тань, он же не враг своей дочери.

— По большому счету мне плевать, что с тобой будет, но я тебя попросила, считаю себя ответственной, понимаешь? Я прошу тебя только об одном — отвези ее сегодня домой, к папаше, пусть они сами разберутся, что к чему. Если все нормально, ты должен встретиться с ним, поговорить, а там… я тебе искренне желаю счастья.

— Извини, Таня, у нас все нормально…

— Это ты меня извини, дорогой. Если тебя покалечат, съемки остановятся, все окажемся не у дел и Марина не станет звездой сериала. Да пойми же ты, я ничуть не ревную, прошу соблюдать элементарную порядочность и осторожность. Ты полагаешь, таким людям, как Стернин, можно плевать в лицо безнаказанно? А ты это делаешь. Ну, поезжай к ней, поговорите с папашей… Не надо дергать тигра за хвост.

— Ты доверяешь своим людям? Они что, прослушивали разговоры банкира?

— Ты совсем отупел, Игорь. Вся Москва судачит о том, что дочка банкира сбежала от папы с непутевым артистом. Народ в кабаках ставки делает, как папаша отомстит тебе.

— Ладно, Таня, я подумаю.

Они говорили, не переставая обниматься, и улыбались, будто только что отведали патентованную лапшу неземной вкусноты. Но когда Муравьев вернулся к Марине, улыбка сошла с его губ.

Девушка смотрела на него с явным раздражением.

— Извини, Маринка, деловой разговор, — сказал он, пытаясь ее обнять.

Марина решительно сбросила его руку со своего плеча.

— Ты всех подряд обнимаешь, да? — резко спросила она.

— Да перестань…

— Это ты перестань, понял?!

Сушина смотрела на это с улыбкой, на сей раз — вполне естественной.

Пустовалов нервно барабанил пальцами по столешнице, однако взгляд его был совершенно спокойным, чего нельзя было сказать об Игнатове. Он сосредоточенно морщил лоб, решая, стоит ему браться за это дело или нет.

Собственно, выбора не было, назвался груздем, как говорится, так полезай… Если откажется — можно прямо сейчас искать другую работу, по нынешним временам — серьезная проблема. Но и соглашаться не хотелось. Черт бы побрал этого наглого придурка! Не может сам укоротить бабу, чего позорится? Дать бы ему в морду и уйти… Но после этого идти было некуда. Разве что в дворники.

— Я вижу, тебе не очень нравится мое предложение, Миша? — спросил Пустовалов. — Жаль, мне ведь рекомендовали тебя как человека жесткого, решительного.

Подмена понятий. Сотрудник спецслужбы, пусть и частной, жестким и решительным должен быть по делу. А его сватают на обычную уголовку, да еще и против кого?!

— Так оно и есть, Валерий Ильич, но ведь он известный в стране человек. Поднимется ор в газетах, зашевелятся менты — мигом выйдут на нас. Поверьте моему опыту.

— В нашей стране никогда не нападали на знаменитых людей? Не пытались их ограбить? Это просто драка, Миша, никакого подтекста, ни слова о связи дамы с артистом. Более того, имитация драки, никто не должен пострадать. Трах-бах — и ушли. Все.

Ни один человек из моей службы безопасности в этом не будет участвовать. Найди двух толковых исполнителей из числа своих друзей. Имитировать бытовуху в темноте за две тысячи баксов, я думаю, многие согласятся.

— Я бы подумал…

— Некогда думать, Миша.

— Хорошо, согласен.

Пустовалов достал из ящика стола два конверта, придвинул их Игнатову:

— Три тысячи баксов тебе, Миша, аванс, еще две получишь завтра, если все пройдет как надо. Четыре тысячи — по две твоим исполнителям. Найди профессионалов, тут нужна ювелирная работа. Никто не должен серьезно пострадать. Сам не высовывайся, жди в машине. Если облажаешься — я тебя знать не знаю, понял? Но если сделаешь как надо — любые проблемы, если возникнут по этому делу, беру на себя, гарантирую.

— Понял, Валерий Ильич.

— Ты плохо понял, Миша. Я человек серьезный, профессионалов уважаю. А преданных мне — вдвойне. В обиду никогда не дам.

Игнатов не сомневался в этом. Сколько работал в фирме, ни один сотрудник службы безопасности не пострадал от правоохранительных органов, даже если на него заводили дело.

— Я верю вам, Валерий Ильич.

— Ну вот и хорошо. А теперь слушай меня внимательно. Все нюансы важны.

Пустовалов достал из ящика листок бумаги, на котором была нарисована схема, махнул ладонью, приглашая Игнатова подойти ближе к столу.

Съемки закончились в восемь вечера, закончились явным неудовольствием Селиванова и раздражением всех участников съемочной группы. Да и было от чего злиться — софиты гасли, декорации ломались, главный требовал снимать по десять дублей самых простых сцен, недовольный игрой всех актеров. Больше всего претензий было к Муравьеву и Марине, Селиванов орал на них, требуя большей искренности, большей самоотдачи и… не верил, не верил их игре! А у них будто какой-то ступор наступил — вроде все делали правильно, но и сами чувствовали — не то, что было вчера, позавчера. Пытались играть лучше, а получалось хуже. В восемь Селиванов отчаянно махнул рукой, прекращая никчемные попытки снять простенькую сцену в квартире Антона.

Муравьев вывел свою «хонду» на Мосфильмовскую, мельком поглядывая на сидящую рядом Марину. Кажется, всерьез обиделась на него, пожалуй, это первая их размолвка. Возможно, он слишком любезничал с Таней на глазах у Марины, но… Таня ведь была права. Не стоит дергать тигра за хвост… Марина должна была подумать об этом давно, как-то договориться с отцом, чтобы они все встретились, поговорили. Но она уверена, что он ничего плохого им не сделает. Честно говоря, если бы у него была дочка и так поступила бы с ним, и даже не позвонила, не предложила встретиться и поговорить, он бы ее парня возненавидел. А Стернин? С его-то возможностями и связями?