— Тогда забрось меня в Кальварион, — тем же напевом произнесла Гелиния.

— Говорю в который раз — не время, вместе пойдем, — как ни хотел, но эта фраза в ритм не уложилась, — тьфу, Солнышко! — Рус разозлился. Больше на самого себя, из-за неопределенности с Силой пятен, чем на привычные просьбы жены-непоседы, — сказал вместе, значит вместе! Уже скоро! — ответил на невысказанный вопрос. Сразу успокоился и «перевел стрелки», — тем более тебя Отиг не отпускает.

— Но в Этрусию же отпускал! — теперь возмутилась Гелиния, — стоит тебе попросить и он все для тебя сделает!

— А вот и нет! Тебе тогда необходим был отдых для укрепления каналов Силы. Ты же проходила занятия на растяжение, забыла?

— Врешь ты все! Как всегда! — жена обиделась и отвернулась. Что и требовалось уставшему Русу.

«Чертово пятно!», — привычно посетовал он.

Его тянуло туда. Половина души жила там, в загадочном и прекрасном Кальварионе; помнила ласковые объятия пятна: мира — части его сущности, мира, готового выполнить любое желание. Но Рус опасался не вернуться. Вдруг Сила обретет Имя… и это станет его именем. Навсегда станет, на всю вечную жизнь… Чувствовал — так и случится. Это помогало терпеть и ждать. Свой «Божественный» образ он вспоминал с содроганием.

Побережье Северного моря встретило их ярким цветочным ковром.

Весна в этих краях скоротечна, как коротко и холодное лето. Надо торопиться, чтобы продолжить хоровод жизни. Быстро отсверкать яркими красками, скорее вырастить мелкие семена и вовремя уронить их в холодную землю, дабы зарылись они поглубже на долгую зиму. Тогда появится реальный шанс встретить следующее весеннее тепло и подарить тундре новую жизнь.

— Ух ты! — воскликнула Гелиния, — как красиво, Рус!

— Это только для тебя! — высокопарно произнес бывший этрусский царь, пораженный весенней тундрой не меньше своей ненаглядной. Тучи гнуса бессильно гудели вокруг их тел, не в силах преодолеть обычный магический фумигатор — «противокомариный» амулет, сделанный эолгульскими алхимиками ордена Пронзающих.

— Врешь, а все равно приятно! — с этими словами Гелиния поцеловала Руса в щеку.

— Сейчас в Этрусии конец весны, месяц Травень[4], - пояснил муж, — совпадает, как сама понимаешь, с геянским Эребусом. Заметь, как удивительно: Бог сгинул, а месяц остался.

— Чего тут удивительного, — не согласилась жена, — весна никуда не делась. Но как странно, Русчик! Север, а все вокруг цветет! Больше, чем в Тире. Хочу здесь жить! — прокричала она, восторженно вскинув руки и закружившись в каком-то подобие танца.

— Нет вопросов, дорогая. Эти земли как раз свободные, построимся! Но… — тут он выдержал хитрую паузу, — море цветов — это потому, что торопятся. Лето короткое, а зима длинная. Море тогда замерзает, а кругом лежит снег. Снежное безмолвие… Всему живому надо успеть родить за короткое лето… — старался говорить, как можно поэтичнее и нарвался:

— А мы, Рус, — тихо сказала Гелиния, замирая, — когда мы родим?

— Тю-ю, — потенциальный отец обнял свою благоверную, — по мне, так хоть завтра!

Своенравная княжна вдруг взбеленилась и вырвалась из объятий:

— Ты на что это намекаешь! Я тебе не стельная борчиха[5], чтобы рожать для твоего приплода! — сказала так гордо, будто и не было секундного сожаления, — вот отучусь два года, тогда — пожалуйста. И вообще, я сама определю, когда мне рожать! Ясно?! И не смей мне указывать!

— А я тебе разве указывал? — Рус хитро прищурился.

— Да! Ой, нет… но намекал! Лето здесь короткое! Видите ли…. Все, не хочу здесь жить, пошли отсюда, — сказала, стараясь спрятать за капризным тоном давно сдерживаемое расстройство.

— Идем, любимая — все для тебя! — произнес он, торжественно разводя руки, и продолжил деланно-безразличным тоном, — рожай, когда тебе вздумается, можешь даже не от меня….

— Идем, — Гелиния уже потянулась к нему, когда до неё дошел смысл его слов, — что… что ты сказал, повтори! — последнее слово почти прорычала и маска надменности слетела с её лица.

Прищурилась, дунула, сбивая с глаза упавшую прядь, и бросилась на мужа с кулаками. Причем старалась делать так, как и он и Леон и Максад её учили: бить в уязвимые места, уклоняться, использовать инерцию более тяжелого мужского тела. Конечно, лучше сбежать от неравной схватки, но не от родного же мужа?

Вскоре он, поверженный, лежал на спине, она — растрепанная, уставшая, разгоряченная схваткой — сидела на нем и била кулачками по его груди:

— Ты дож-дешь-ся, ро-жу не от те-бя, — каждый слог сопровождала ударом, но глаза, до этого горящие праведным гневом, больше не метали молнии.

Рус заметил, что запал у жены пропал, и держалась она исключительно на упрямстве. Не обращая внимания на легкое, больше капризное сопротивление, притянул к себе, поцеловал и зашептал в самое ухо:

— Успокойся, Солнышко! Не казни себя. Я все понимаю, надо доучиться — во время беременности расширять каналы опасно. Честное слово, я подожду.

Гелиния лежала на Русе, с трудом сдерживая слезы:

«Он прав, он всегда прав! Величайшая[6], ну почему так несправедливо! Всегда хотела быть свободной, а теперь безумно хочу ребенка! От него, от моего Русчика!», — а во время этих мыслей говорила:

— Пошли отсюда в самом деле. К людям, во дворец. А то разревусь. Не хочу предстать перед Эрланом страшилищем.

Эрлан Первый облюбовал себе покои в древнем крыле замка, на примере убиенного Гросса Пятого убедившись в пользе старых добрых подземных ходов. Тем более Звездные тропы так и не создавались.

Рус с Гелинией вышли из «ямы» перед старой спальней Гросса, то есть в новом крыле. Других координат в царском дворце Рус просто не знал, не удосужился снять в свое время. Их встретила невозмутимая пара скучающих гвардейцев, узнала и со всем уважением проводила в другое крыло замка.

Гелиния удивленно озиралась по стенам. Кругом — изображение батальных сцен. Отдельными полотнами висели многочисленные портреты этрусков — царей, наследников, военачальников, жен. Часто встречалось изображение единственного бородатого мужчины, всегда смотрящего прямо в глаза требовательно-призывным взором. О нем и прошептала в первую очередь:

— Кто это, Рус?

— Френом, Бог этрусков. Он являлся на землю пять тысяч лет назад, — прошептал ей в ответ, — про остальных не спрашивай, не знаю.

— Нет, у нас лучше, — заключила, через некоторое время, — гораздо красивее и грандиозней, даже в Эолгуле. Ты еще Альдинополя не видел.

— У вас, — выделил это слово, — вычурней, а не красивей. Тут уютней и, согласись, будто сама история смотрит. И теперь это у нас, а не у вас, привыкай.

Гелиния тихо фыркнула, обозначая свое несогласие, но прошептала противоположное:

— У нас, милый. Я привыкну. Не такие уж они и варвары, только чуть-чуть отстают.

На это фыркнул Рус, но дальше спорить не пришлось — пришли. Гвардейцы какими-то хитрыми путями, проходя только пустыми коридорами, привели путников в комнату без окон, освещенную маслеными светильниками, и единственной, кроме той, в которую зашли, ничем непримечательной дверью.

— Князь Рус Четвертый, княгиня…

— Гелиния, — подсказала девушка.

— Подождите здесь, — один из гвардейцев показал на лавку вдоль одной стены, — царь выйдет, как только освободится. Это недолго, уверяю вас… — хотел добавить еще что-то, но промолчал. Впрочем, по тщательно отводимому восторженному взгляду и так понятно: «Сын Френома прибыл! А то и сам Бог, кто его знает».

Во время речи первого этруска, второй незаметно скрылся за дверью, открывшейся — закрывшейся абсолютно бесшумно. Поспешил доложить. Эрлан сорвется хоть с госсовета, хоть с любимой жены — к прорицательнице не ходи! Только эта таинственность…