Много дней, много недель она ждала его в жилище со своими шестью маленькими детьми, но муж-охотник ушел с той, у которой не было увечной ноги — изъяна, приковавшего жену к старым и безобразным.

Много юных воинов приходило к Бе-бе. «Выходи за меня, — говорил каждый. — Он не вернется к тебе». Но она только улыбалась и качала головой, обращая к мужу распростертые объятия.

И вот уже подруги ее юности состарились и покрылись морщинами, соплеменники сделались нетвердыми в ногах, ослабели с годами, а лицо Бе-бе оставалось столь же юным и прекрасным, как тогда, когда она впервые встретила и полюбила сильного юного охотника, что ушел из ее жизни много лун назад.

А в своем отдаленном жилище охотник сам сделался старым и слабым; рука его утратила меткость, глаз не был уже столь острым. Рядом с ним сидела племянница, что была когда-то так легконога, так задорна в танце, так сильна, статна, подвижна. Но годы отяжелили ее когда-то резвые ноги, состарили лицо, сгорбили плечи, скрючили руки. Старая и безобразная, скорчилась она под своей накидкой, ибо кровь ее медленно текла в жилах, — ей было уже не до плясок. И все это время Бе-бе сидела на великих потлатчах с лицом, похожим на цветок, что распустился посреди унылых, голых веток зимних деревьев.

И вот однажды он возвратился, возвратился, чтобы взглянуть на ее красоту, услышать смех и узнать, что любовь преданной женщины навечно сохраняет ей юность и цветение. С громким криком он склонился перед ней, и, хотя был он старым и безобразным, она протянула к нему руки.

Но тут Сагали Тайи подал свой голос с неба, а слово его — закон для всех племен и народов.

— Тебе не владеть ею больше, о охотник! — молвил голос. — Неправда не может жить в согласии с правдой. Я помещу ее вместе с детьми туда, где их юность, красота и смех вечно будут искушать твое уродство, твое убогое сердце. Они никогда не состарятся, не станут безобразными, и вместе со своей увечной ногой она превратится в самое грациозное существо из всех, что способен сотворить я, Сагали Тайи. Взгляни на утренние небеса, о охотник с раздвоенным ликом, с раздвоенным сердцем, и в первых лучах восходящего солнца увидишь ты грацию, смех, юность и верность, любовь и правду, которыми ты поступился, — эти семь славных созданий, что ты оттолкнул.

И поутру, в золоте восходящего солнца, поднялась в воздух стая — семь жемчужно-белых лебедей. На краткий миг задержались они над престарелым охотником, затем устремили свой крылатый путь к югу. В муке одиночества он следил за их изящным полетом. Охотник бросился к жилищу Бе-бе — оно было пустым. Вновь его взгляд поднялся к небесам, где еще можно было различить семь прекрасных птиц, чьи крылья были словно шелк парусов, а ноги оставляли дымчатый темно-оранжевый след в небесной синеве. Он опустил голову: охотник понял, что эти стелящиеся ноги прославляют единственный изъян его Бе-бе.

Сигарета вождя потухла. Над его благообразной старой головой свивался пурпурный дым, словно то облако, что поглотило прошлой ночью моих белых красавцев.

— Разве лебедей в стае бывает всегда семеро? — спросила я.

— Не всегда, — отвечал он, — но часто. Вот почему я говорю: тебя ждет удача и верный возлюбленный, когда видишь семерых.

— Мне кажется, ты хотел сказать, что родство тянется к родству, что верности и преданности подобают верность и преданность, не так ли? — задала я вопрос.

— Да, это так. Разве Сагали Тайи не сказал, что правда не живет в согласии с неправдой? — проговорил он мягко.

— Я же говорил, что индеец! Меня не обманешь! Только взгляни, какая у него походка! Он не ступает, а крадется, как пантера!

Тут Билли замолчал, но никак не мог унять возбуждение и продолжал показывать пальцем в сторону заросшей бизоньей тропы, что вилась через прерию от самой южной точки горизонта. Оба мальчика изо всех сил тянули шею, чтобы разглядеть фигуру, приближающуюся то рысью, то большими шагами. Билли оказался прав. Человек двигался так, словно на подошвах у него были мягкие подушечки. Так идти, плавно покачиваясь и пружиня шаг, можно было только в мокасинах.

— Кто б ни пришел, все равно хорошо, — со стоном произнес маленький Джерри, — а все-таки лучше, чтобы это оказался индеец, правда, Билли?

— Еще бы, — согласился Билли. — Тогда он поможет нам выбраться отсюда. Да, это индеец! Я уже вижу его длинные волосы. Смотри, смотри! У него на рукавах бахрома. Это рубашка из оленьей кожи!

— Как ты думаешь, он видит нас? — спросил Джерри.

— Видит? — Билли даже презрительно усмехнулся. — Да он увидел нас намного раньше, чем мы его, могу держать пари.

И Билли помахал над головой большим цветным платком, который сорвал со своей шеи. Человек ответил на его сигнал, на миг вскинув разжатую ладонь.

— Да, это индеец! Белый нам бы просто помахал, — вздохнул довольный Джерри. — Ты прав, Билли, он нам поможет выбраться! Он все знает, все! — И на глаза мальчика даже навернулись слезы от радостной уверенности, что помощь близка.

Через десять минут человек уже остановился возле них. Это оказался высокий, статный индеец из племени кри. Глаза его сверкали, как драгоценные камни, а руки у него были маленькие и изящные, как у женщины.

— Вы понимаете по-английски? — спросил Билли.

— Немного, — ответил индеец, даже не посмотрев в сторону Билли, так как взгляд его устремился на распростертую фигуру маленького Джерри, лицо которого побелело от боли, а лоб избороздили морщины.

— У нас произошел несчастный случай, — объяснил Билли. — Лошадь моего младшего брата нечаянно попала в барсучью нору и сломала ногу. Мне пришлось ее пристрелить… — При этих словах у Билли словно перехватило дыхание; рукой он прикоснулся к большому револьверу, висевшему у него на поясе. — Мой брат упал неудачно и повредил ногу вот здесь, в лодыжке. Не может ходить. Не может даже ехать на моем пони. Это случилось вон там, в двух милях отсюда. — И Билли показал рукой в сторону прерии, туда, где виднелся небольшой холмик: то была павшая лошадь. — Я перетащил брата сюда, — продолжал Билли, оглядывая молодую тополиную рощу и высокие старые тополя, — потому что здесь тень и вода, болото. А двигаться дальше он не может. Наш отец — мистер Макинтайр, представитель «Хадсон Компани» в Форт-о'Фэйруэлле.

Когда Билли кончил говорить, индеец опустился на колени рядом с Джерри и попробовал чуткими пальцами ощупать больное место. Но едва его смуглая рука коснулась лодыжки мальчика, тот вскрикнул и взмолился:

— Ой, не надо! Не надо!

Индеец поднялся с серьезным лицом, покачав головой, сказал тихо:

— Вы мальчики с Гудзонова залива? Вы хорошие мальчики. Ты хорошо поступил, принес его к деревьям. Мы устроим здесь стоянку. Твой брат сломал ногу.

— Нет, мы должны доставить его домой, — возразил Билли. — Нужен доктор. Иначе он может остаться хромым на всю жизнь! — У бедного Билли даже дрогнул голос.

— Хромым? Зачем хромым? Я его доктор, — сказал индеец. — Я хороший доктор. Меня зовут Пять Перьев.

— Пять Перьев! — воскликнул Билли. — Как же, я слышал, отец часто говорил о вас. Отец вас любит. Он говорит, вы самый лучший индеец на всех землях Гудзонова залива.

Пять Перьев заулыбался.

— Твой отец и я хороший друзья, — сказал он просто, потом добавил: — Почему вы здесь?

— Понимаете, — начал Билли, — мы возвращались из Виннипега, из школы. Сейчас ведь каникулы, вы знаете. Отец прислал нам двух пони, чтобы мы приехали домой. Нам привели их индейцы. Нам надо было проделать сто шестьдесят миль. Выехали мы вчера утром, а ночь провели в «Черном Джеке» у Пита. Нам осталось ехать до дома, наверное, еще сто миль.

Билли вдруг замолчал: ему отказал голос.

— Больше, чем сто миль, — сказал индеец. — Еда у вас есть?

Билли направился к невысокому тополю, к которому был привязан его пони, стянул с седла свои переметные сумки и, вернувшись, высыпал все содержимое на побуревшую траву. Зрелище оказалось не такое плохое. Шесть спичечных коробков, половина копченой свиной грудинки, два фунта галет, пачка чая, четыре банки сардин, большой скрученный моток копченого мяса антилопы, сахар, три круглых хлеба, одна банка с языком, одна с лососем, оловянный чайничек для заварки, две оловянных чашки, один большой нож и одна оловянная плоская тарелка вместо сковородки.