Приподнявшись на локте, Саша глядел на Оксану.

Она сидела на краю постели, поджав ноги и положив подбородок на колени. Смотрела в окно, за которым, по его твердому убеждению, не было ровным счетом ничего интересного: небо и окна соседних домов – некоторые занавешены шторами или тюлем, в других мелькают жильцы. Десятый этаж. Улица, машины, жизнь – внизу, далеко.

Впрочем, Оксана уставилась в окно не потому, что хотела увидеть там что-нибудь замечательное. Ей важно было не смотреть на Сашу. Всем своим видом и репликами она демонстрировала, как сожалеет о произошедшем, чем привела его в состояние раздражения: он не верил в ее раскаяние, помнил, как она вела себя во время близости. «Лицемерие, – думал он. – Обыкновенное женское лицемерие».

Он протянул руку и осторожно провел указательным пальцем по ее обнаженной спине вдоль позвоночника, сверху вниз. Она не дернулась и не отстранилась, вообще не пошевелилась. Только негромко произнесла (в который уже раз – в двадцатый, в сорок пятый?):

– Какая дура, блин. Дура.

Он убрал руку и лег на спину.

– Ты еще заплачь. Подай, пожалуйста, сигареты.

Взяв с тумбочки пачку она, не глядя, бросила ее за спину. Он поймал.

– Когда ты улетаешь? – спросила она негромко.

– Через пятнадцать дней.

– Ну и дура же я...

– Ну и хватит! – отрезал он, устав сдерживаться. – Все это поняли. И странно, что ты не употребляешь других, не менее расхожих эпитетов: лгунья, лицемерка... Шлюха. Что за истерика? Никогда не изменяла мужу?

– Представь себе.

– Все когда-то происходит впервые. Жалеть о том, что сделано, – глупо и бесперспективно. Думать надо было раньше...

– Вот только ты меня не учи! – сказала она зло.

– Не собираюсь. Можешь врать кому угодно, но себя-то не обманывай... Ты хотела этого с самого начала, с первой минуты, как пришла. Нет, даже раньше! Зачем ты уговорила меня отпроситься с работы и интересовалась, во сколько приходит Тома? Вот что тебе было нужно, а не посоветоваться, не пожаловаться на своего благоверного...

– Мой благоверный, между прочим, – сказала она, – твой друг.

– И что? – зычно воззвал к потолку, как к небесам, Саша и раскинул руки. – Что? Если жена моего друга, привлекательная женщина, сама лезет мне в штаны, я – что? Должен отпихивать ее и стыдливо прикрываться ладошками?

– Заткнись. Я не лезла ни в какие штаны.

– Конечно. Я лез... Ну не притворяйся, Ксю! Ты получила то, за чем шла. Не изображай оскорбленную невинность и жертву насилия. Лариса в «Бесприданнице» тоже рыдала наутро: безбожно, безбожно... Но с Паратовым-то она поехала сама.

– Ты не Паратов.

– Да уж, пароходы не покупаю и не продаю. Да и ты не Лариса... А насчет друга... Я уезжаю, если ты забыла. Не знаю, на сколько. Думаю, надолго. Там у меня будут новые друзья. Так что все относительно.

– С их женами ты тоже переспишь?

Он легко засмеялся: его уже забавлял сам разговор и то, что она пыталась изобразить.

– Если жены начнут настаивать – не откажусь. А ты стараешься убедить меня, что я предал друга, трахнув его жену, тебя то есть? Во-первых, как я сказал, неизвестно, кто кого трахнул...

– Какая скотина!

– А во-вторых, твой муж и мой друг Костик, дай ему бог здоровья и душевного благоденствия, всегда был немного е...нутым. То, что ты рассказываешь, лишь подтверждает сей постулат. Идеалист и зануда. И наш с тобой отличный во всех отношениях секс я лично предательством не считаю. Он все равно живет в собственном придуманном мире, ему наше мельтешение – до фонаря. Как я понял из твоих туманных намеков, у вас с ним по этой части проблемы...

– Саня, замолчи.

– Да ладно тебе, Ксю! Я циник, хам и вообще говно, но иных моих достоинств это ведь не умаляет! Признайся: ты рада, что пришла. Получила то, что хотела...

– Я тебя прошу...

– ...и оставшиеся до отъезда две недели я в полном твоем распоряжении. Это правильно. Во всяком случае – по адресу. Не к благородному же сэру Померанцеву кидаться со своей бедой...

Оксана вскочила, рывком накинула простыню, закуталась в нее и повернулась к нему. Лицо ее было белым от сдерживаемой ярости.

– Ты подонок, Санчо. Я тебя ненавижу. Если бы я раньше знала, какая ты мразь, ты никогда не переступил бы порога нашего дома.

– Ну-ну-ну, потише, – сказал он серьезно, приподнимаясь. – Не переводи стрелки. Ты ко мне приехала, переспала со мной и получила удовольствие.

– Если бы могла – я бы тебя сейчас убила.

Он потушил в пепельнице окурок.

– Как самка богомола убивает самца после случки. Жаль, что не можешь.

Она повернулась и умчалась на кухню.

– Как вы, бабы, правду-то не любите! – крикнул он ей вслед. – Там на столе коньяк, прими рюмашку, сразу успокоишься...

Он поднялся и начал натягивать майку и спортивные штаны.

Когда несколько минут спустя он вошел в просторную светлую кухню, Оксана сидела на одном из больших мягких стульев с высокой спинкой, все так же поджав ноги, закутанная в простыню, и цедила из маленькой рюмки коньяк.

– Умница девочка, – сказал он.

Он сел напротив, налил коньяку себе, решил чокнуться с Оксаной, даже протянул руку – и передумал. Залпом выпил и поставил рюмку на стол.

Она выжидательно посмотрела на него.

– Хочешь, чтобы я сказал? – спросил он. – Только не злись и не обещай убить. Я скажу то, что думаю, – тебе одной. Но если мои слова в той или иной интерпретации после всплывут где-то – отрекусь от всего. Твой муж и мой... друг Костик – социальный неудачник. Будучи профессионалом высокого уровня в своей области, он никак не может самореализоваться. Патологический социальный неудачник, все время ему что-то мешает, как плохому танцору. Зачем-то пошел в армию, хотя была прекрасная возможность ее избежать. После не поступил в институт – почему? Что за тараканы в голове? Работал в школе – его немилосердно эксплуатировали и мало платили, а он не умел за себя постоять. Нашел фирму, стал чуть приподниматься – дефолт, безработица. Ушла жена... так он лично отвез ее и сына к теще и тестю, а сам запил с горя от этой потери. Я устроил его в банк – снова не сложилось. Перешел в энергетическую компанию – не смог работать. Нашел тебя, все наконец устаканилось в личной жизни... но ты нынче в сомнениях... Сколько он уже без работы? Только, кажется, нашел место по душе, но там его использовали и обманули. С дядей Гришей все так неправильно получилось. У него будто на лбу написано: я простофиля. На самом деле все далеко не так, но написано именно это. Диагноз, Ксю. Ему следует подумать о том, чтобы устроиться в одну из частных фирм и зарабатывать ремонтом квартир. Деньги у людей есть, заказы будут. У него получится, золотые руки. Труд тяжелый и не постоянный, но хлебный. Останетесь на плаву.

– А мне?

– Что?

– Мне... о чем стоит подумать?

Он невесело засмеялся:

– Вот опять. Ты сама задала вопрос. Наверное, тебе стоит определить для себя: до какой степени тебе все это надо. Если он всерьез решил стать писателем, работать по профессии он не начнет и очень долгое время зарабатывать деньги не будет. Их должна зарабатывать ты. А, помятуя его... – он хмыкнул, – трудовой путь... Нет гарантии, что у него получится на этот раз. Точнее... Я убежден, что у него снова ничего не выйдет. И будет упущено время. Болезнь не лечится. Есть хочешь?

Переход был столь стремителен, что она непонимающе уставилась на него.

– Все мужики после секса страшно хотят жрать, а потом спать, – сказал он. – Если, конечно, выкладываются в постели. У женщин не так?

– Я пошла одеваться, – сухо сказала она, поднимаясь. – Спасибо за все. Твою точку зрения я приняла к сведению.

– Тебя отвезти? – спросил Санчо озадаченно.

– Нет! – крикнула она из комнаты. – Приберись лучше и проветри! Томка скоро вернется с работы...

...Иногда Костя писал словами, которых не было ни в приснившейся ему когда-то книге, ни в голове. Они откуда-то брались, приходили сиюминутно – и сразу обретали свою жизнь в романе. Именно тогда он впервые стал задумываться о природе творчества.