В доме давно никто не жил. В комнатах было пыльно, на углах висела легкая «домашняя» паутина, в ванной вокруг сливного отверстия – ржавые разводы. Дверца шкафа, висящая на одной петле, жалобно скрипнула. Много месяцев не стиранные занавески выгорели на солнце, на посуду в серванте было жалко смотреть.

Не разбирая вещи, Ольга переоделась, распахнула серые от грязи и пыли окна и взялась за дело.

Во встроенном шкафу в туалете нашлись полузасохшие остатки гелей для мытья бытовых поверхностей, немного полироли (просроченной... ну, да это не продукты!), какие-то порошки и заскорузлые губки. Некоторые рассыпались в руках, другие продержались небольшое время. В углу за креслом она обнаружила две старые, ни на что не годные наволочки – и без жалости порвала их на тряпки.

Как там говорила тетушка Чарли? «У меня сегодня большая стирка». Ольга мыла, чистила, драила, стирала пыль; имеющиеся запасы бытовой химии при столь масштабном подходе быстро закончились, тогда она сбегала в хозяйственный, благо он был через дорогу, накупила губок, салфеток, швабру и несколько насадок к ней, флаконов с разнообразными моющими средствами, вернулась – и с удвоенной силой принялась за работу.

Часа через три, когда квартира стала похожа на жилье, но еще не все задуманное было сделано, ей захотелось есть. Ольга дала себе слово, что перекусит только тогда, когда закончит. Она вымыла полы в комнатах и на кухне, во всех цветочных горшках взрыхлила и полила землю и сполоснула сами цветы, спасая их от многодневной сухой пыли, отдраила ванну и туалет, оттерла жирные пятна на холодильнике и плите. Везде с полиролью вытерла пыль, свалила в кучу возле старенькой стиральной машины белье. На кухне перемыла всю посуду. В часах с кукушкой почистила механизм и завела их, тщательно промыла внутри холодильник «Харькiв» и включила его в сеть.

Выяснилось, что стиральная машина не работает. Она созвонилась с хозяйкой, узнала, к кому следует обратиться, и набрала номер. Человек оказался на выходном, сразу пришел, споро починил машину, объяснил, как пользоваться. Прикрутил дверцу у шкафа. Скупо подивился на чистоту – видимо, бывал здесь не раз уже после того, как дом стал приходить в запустение; несколько раз оценивающе смерил взглядом Ольгу, как бы взвешивая, могла ли она сама совершить такую революцию, или кто помогал. Денег взял мало, хмуро буркнув: «Рекламная акция... Это... обращайтесь, ежели чего...» – и ушел. Ольга загрузила машину, засыпала порошок, вытащила и повесила на раковину шланг, нажала «Старт» и только тогда, присев, огляделась.

Прошло шесть с лишним часов с того момента, как она переступила порог дома. Он преобразился и сейчас много больше походил на жилье человека, чем в первые минуты. И, как любое творение своих рук, дом нравился Ольге все больше. Она налила в чайник воды и включила огонь на плите.

В сумке оставались бутерброды, которые дала ей с собой Вера Ильинична. Еще она нашла два поездных пакетика чая и прямоугольник рафинада. Ольга слопала все бутерброды, собрала и ссыпала в рот крошки, выпила большущую чашку чая, нетвердой походкой добрела до тахты и рухнула на нее, не раздеваясь. Того, как подпрыгивала и грохотала стиральная машинка, выполняя некую примитивную процедуру отжима, она не слышала.

Она проснулась ночью, села и несколько секунд оглядывалась, не понимая, где находится и что здесь делает. Вспомнив, поднялась и побрела на кухню к стиральной машине. Выгребла из нее гору постиранных вещей, часть развесила на веревках в ванной, часть – на балконе. Вернулась в комнату, снова улеглась на неразобранной тахте, не раздеваясь, на старую подушку без наволочки со свалявшимся пухом. И быстро уснула.

Ей приснился Пашка.

Собственно, Ольга с ним никогда и не расставалась. Он был с ней постоянно, в тайном, глубоком уголке ее души. Даже в годы замужества. Но присниться вот так, реально, почти осязаемо... Это произошло впервые за последние несколько лет.

Будто бы она гуляет вдоль Оленьих прудов в Сокольниках. Людей почти нет, пара старушек на лавочке да молодая мамочка с коляской. Весна, запах пробуждающейся природы. Случайно повернув голову, она видит на том берегу пруда идущего в противоположную сторону Пашку. На нем джинсы, рубашка в клетку и легкая куртка, а рядом колли на поводке, гривастый, ухоженный и смирный.

«Откуда собака? У Пашки никогда не было животных, даже хомячков!»

Ольга очень обрадовалась, увидев его, остановилась и стала кричать, звать Пашку. Он шел медленно и не слышал. Она побежала вдоль пруда, рассчитывая догнать его, но когда оказалась на том берегу, Пашка необъяснимым образом был далеко, хотя двигался все так же медленно, почти механически. И собака на таком расстоянии казалась большой игрушкой.

Она все-таки предприняла еще одну попытку догнать... Но он без малейших усилий ускользал.

Она только запомнила, что выглядел он ровно так, как в последнюю их встречу весной девяносто третьего. Тогда они сидели в шашлычной в Сокольниках, ели замечательный шашлык. Павлик сказал, что послезавтра улетает в срочную командировку, всего на неделю. Вернется, и им следует подумать, как жить дальше. Возможно, заметил он со всегдашней своей насмешкой в темных глазах, стоило бы поразмыслить о совместном ведении хозяйства. «Ты делаешь мне предложение?» – изумилась Ольга. «Пока нет, – ответил он. – Но чего только не бывает в жизни...»

Никакого Аркадия, выкидыша, глупейшей подставы на работе и последующего увольнения, никаких мыслей о смерти не было и в помине.

Тогда в шашлычной он положил на стол перед ней листок, исписанный его красивым, совсем не мужским почерком. «Тебе, – сказал он. – Написано полгода назад. Хотел подарить на Новый год, но не получилось» (они в конце декабря разругались в пух из-за какой-то ерунды и отмечали праздник порознь).

Это было третье – и последнее – посвященное ей стихотворение в прозе. Возможно, самое красивое из трех. Совершенно точно – самое любимое... наверное, потому, что последнее.

Больше они не виделись. Пашка, капитан ФСБ, сотрудник Службы внешней разведки, из командировки не вернулся. Ольга пыталась разыскать его, но женой ему не была, запросы оставались без ответа, а других родственников у детдомовца Паши Колесникова не имелось.

Звук твоих шагов так сладок, так манящ и недосягаем, так неприступно-холоден и так призывен, что я бегу за тобой со всех ног, гулко стуча каблуками по булыжникам мостовой. Я бегу очень быстро, а ты идешь не торопясь, но все равно получается, что ты идешь быстрее, чем я бегу... Или я бегу медленнее, чем ты идешь. И люди вокруг нас застыли в онемении, прекратив пустые, день ото дня повторяющиеся разговоры; они смотрят, как я бегу за тобой, и удивляются, а некоторые даже смеются, зная, что мне не догнать тебя, – пусть их; они смеются потому, что за ними никто никогда не то что не бежал так – даже не шел, еле волоча ноги.

А ты идешь, точно и навсегда ставя каблучки на мостовую. Каждый твой шаг – мгновение вечности, оттого оно сродни самой вечности; и, хотя на старой площади темно, я вижу каждый твой шаг, я чувствую каждое мгновение вечности и упиваюсь этим ощущением: мне радостно за тебя, что ты так идешь, ровно, четко; идешь и несешь себя, как настоящая прекрасная женщина. Идешь и знаешь себе цену.

Я бегу со всех ног... Тело мое, подавшееся вперед, уже далеко от ног; я делаю шаг, но тело уже впереди, поэтому мне приходится бежать быстро – быстрее, чем я бегу и чем могу бежать. Мое состояние сродни состоянию человека, который вот-вот взлетит; жаль, что я умею мыслить и понимаю, что это невозможно.

Но ты идешь и никогда не оборачиваешься, не смотришь по сторонам и не опускаешь глаза в ответ на беззастенчивые мужские взгляды. И оттого, что ты не краснеешь, смотришь в глаза – они сами теряются и отводят взгляд.

Ты идешь вперед не останавливаясь, дышишь ветром и ловишь на ладонь падающие листья, позволяя им пожить еще несколько мгновений... Ты слышишь, что кто-то бежит сзади, молча, плача, выбиваясь из сил, но не станешь оборачиваться. Он должен тебя догнать. Ты знаешь – должен.

А если не сможет... Что ж, это его беда. Его – но нисколько не твоя.

...Проснувшись, Ольга некоторое время проплакала – главным образом, оттого, что Пашка долго ей не снился и пришел именно теперь: не то предостеречь от опрометчивого шага, не то поторопить.

«Я прождала тебя три года, – подумала Ольга. – Слишком мало, если не веришь, что тебя нет, и слишком много, если знаешь это. Три года. А потом – без тебя – моя жизнь превратилась в сплошную черную полосу, череду ошибок, первой из которых был Аркадий».

Утром она сходила в магазинчик по соседству, купила кофе, хлеба, масла, сыра, яиц, немного овощей и пару окорочков. Ни к чему слишком забивать холодильник, если не знаешь, когда это случится.

Было девять часов; работающие горожане разъехались по работам, дети – по школам и детским садам. Остались старики и молодые мамочки с младенцами. Готовя завтрак и поглядывая в окно, Ольга видела пару мамаш, прогуливающихся с колясками.

Ольга с аппетитом поела, проверила белье на балконе и в ванной. Часть его высохла; она сняла белье, бросила кучей на тахте, в крохотной кладовой нашла старую, колченогую гладильную доску и электрический, советских времен, утюг. Долго не решалась включить его в сеть, потом махнула рукой и воткнула вилку в розетку. Ничего страшного не произошло; утюг начал медленно нагреваться. Запахло жженой пылью, и Ольга распахнула окно.

Она раскладывала на гладильной доске вещи, прыскала водой из пульверизатора, обнаруженного во встроенном шкафу, и с удовольствием наглаживала. О чем-то негромко рассказывало местное радио, птицы щебетали во дворе; легкий ветерок из окна овевал ее разгоряченное лицо. В эти минуты Ольга была почти счастлива.

Она уже убирала доску в кладовую, а утюг поставила на подоконник перед распахнутым окном – остывать, когда в дверь позвонили. Глянув в зеркало в прихожей (и оставшись недовольной своим отражением), она щелкнула замком.

На пороге стояла темноволосая полноватая женщина лет сорока или около того, одетая в зеленый спортивный костюм и шлепанцы. Она была когда-то хороша, и воспоминание о красоте было написано на ее лице; она и теперь все еще была довольно привлекательна, но броская красота молодости чуть оплыла, выровнялась, пришла в гармонию с возрастом.

– Здравствуйте, – сказала она чистым грудным голосом и протянула руку. – Я Эля. Мы ваши соседи.

– Здравствуйте. Ольга. Заходите, пожалуйста! – Ольга улыбнулась и отступила, пропуская Элю в дом, и только после этого пожала протянутую мягкую ладонь, чтобы не «через порог».

– А мы с мужем гадаем: кто это второй день в окнах соседки нашей, Ильиничны, мелькает... Сегодня-то я уж ей позвонила, она и говорит: постоялица у меня, приехала отдыхать из Москвы. Вот и думаю: зайду познакомиться. Городок-то маленький, все тут друзья, либо приятели, а то знакомые.

– Спасибо, что зашли, – искренне сказала Ольга. – Проходите в комнату. Хотите чаю или кофе?

– Да я ненадолго. Спасибо, мы завтракали. Дочь дома одна, ей заниматься нужно...

Эля вошла в комнату и неподдельно, чисто по-женски, от души всплеснула руками:

– Ну вот и вот! Чистота-то! Все другое, будто и дом другой! У Ильиничны такой чистоты никогда не было, хоть и хозяйка она хорошая, блюла дом. Это же сколько времени нужно было потратить, чтобы такую красоту навести?..

Ольга украдкой наблюдала за ней. Новая знакомая ей понравилась.

– Да ну, ерунда... – Она опустилась в старенькое кресло. – Вы присаживайтесь, Эльвира...

– Какая Эльвира, вы еще по отчеству скажи´те! – У соседки был славный говорок, мягкое «г». – Эля я. И вас Олей буду называть, разрешите? – Она села на тахту, на краешек, и сидела пряменько, бесхитростно глядя на Ольгу.

Та, улыбнувшись, кивнула.

– Вы ведь там, в Москвах-то, люди все сплошь важные, а мы тут простые, нам эти китайские церемонии ни к чему, только мешают. Вы надолго к нам?

– Пока не знаю, Эля. Не решила еще.

– А что ж одна, без никого?

– Кто работает, кто учится...

– И ребенка в Москве оставили? Может, не стоило?

– Детей у меня нет, – сказала Ольга вымученно.

– Да? – растерялась Эля. – Значит, я не поняла. А кто учится-то?

– И все-таки поставлю чайку! – Ольга поднялась. – Хоть по чашке, но мы выпьем. Это же недолго...

Она вышла на кухню. Пока она там суетилась, Элю не было слышно. Вернувшись в комнату с чашками, Ольга увидела, что соседка все так же сидит на краешке тахты, и подивилась деликатности новой знакомой.

Ольга поставила чашки на старый, широкий, рассохшийся табурет неопределенного цвета, придвинула его к тахте, сходила за сахаром, лимоном и конфетами. Эля следила за ней почти с ужасом.

– Что ж вы меня, Оля, в неловкость вгоняете, – пробормотала она. – Я ведь только на пять минут зашла, познакомиться, а вы...

Ольга засмеялась.

– Вот если б не вы ко мне, а я к вам заглянула, – сказала она, – вы бы меня обедать усадили и без первого-второго просто из-за стола бы не выпустили...

– Откуда знаете?

– Догадалась. Так что плохого, если я просто напою вас чаем?.. Как вы живете?

– Обыкновенно, – Эля пожала плечами. – До богатства далеко, не шикуем, но с хлеба на квас тоже не перебиваемся. Муж в порту в Севастополе работает, инженером. Я за домом и дочкой приглядываю. Девочка хорошая, умная не по годам, только болезненная. С детства. Школу то и дело пропускает. Там ее жалеют, на второй год ни разу не оставили, да и с оценками стараются не обижать. Она у нас хорошистка. Если б не болела, была бы отличницей... Родители мои в Ялте живут, мужнины умерли. Родственников по Украине хватает: то одни в гости позовут, то другие приедут... Так и живем. Обычно. На роман не хватит.

Она посерьезнела, большие темные глаза стали печальными. Одним глотком допила чай, к сахару и конфетам не притронулась.

– Завтра суббота, Оля. Вы приходите к нам вечером. Чаю попьем, поболтаем... С мужем и дочерью вас познакомлю. Они у меня хорошие. Придете?

– Обязательно, Эля, – сказала Ольга.

Эля поднялась.

– Пора мне. Анюта заждалась. А живем мы во-он в том доме, – она показала из окна. Дом стоял напротив, через двор. – Третий этаж, одиннадцатая квартира. Часам к шести. Спасибо за чай, Оля.

Она еще раз мельком оглядела комнату, в глазах блеснуло восхищение.

– Вы только, пожалуйста, не смейтесь над нами, – сказала она, выходя.

– С чего вы взяли? – удивилась Ольга. Ее неприятно задела эта фраза.

– С того. Вы, приезжие, всегда смеетесь над нашей простотой и откровенностью. Я понимаю: вы живете иначе, у вас другие отношения... Мне показалось, Оля, что вы... не станете насмешничать. До свидания.

Вот и появились у меня здесь знакомые, подумала Ольга, закрывая за гостей дверь. Главное – не успеть ни к кому привязаться...

Она вымыла и высушила голову, оделась и пошла исследовать город.

Он и впрямь оказался небольшим и уютным. С одной стороны – море, с другой горы. В предгорьях тут и там лепились частные домишки, наподобие того, в котором жила она, и поплоше. Богатых и красивых домов здесь было мало, все они выстроились поближе к морю, на центральных улицах.

На набережной – главной достопримечательности городка – народу было мало: туристический сезон еще не начался. И вообще, это не Ялта, не Севастополь: минимум развлечений, и все они какие-то простецкие. Она предположила, что и летом тут нет наплыва туристов. Не распробовали еще это место.

Ольга прогулялась от центра до конца набережной и двинулась дальше по тропинке между горами и морем. Тропинка постепенно поднималась, забирая в горы, и вскоре завершилась небольшой ровной площадкой, огороженной по краям тяжелыми прямоугольными плитами. Здесь никого не было, лишь чуть ниже, ближе к морю, на камнях, рыбачили трое пенсионеров.

Отсюда открывался потрясающий вид на море.

От этой бескрайней шири, ветра, вмиг растрепавшего волосы, Ольгу охватило мощное ощущение счастья, и она засмеялась. Она никак не могла оторваться от вида моря, огромного и живого. Ольга давно не была так близко к нему, почти один на один, давно не дышала соленым морским ветром. Нет, конечно, они с Аркадием регулярно летали на море, преимущественно за границу... Но тогда она не замечала никого и ничего вокруг, кроме, пожалуй, своего мужа; она была занята тем, что приносила себя, – и это было главным событием. Где бы ни появлялась, она думала только о том, как выглядит сама и как выглядит ее любимый. Ни на что другое просто не оставалось времени.

Она разучилась видеть мир, вот в чем дело.

Она разучилась останавливаться и задумываться; смотреть на небо, на деревья и людей. Она давно не видела мира вокруг.

Только когда на нее посыпались несчастья и неудачи, она оборотила свой взор вовне, стала медленно, болезненно выхватывать элементы красок окружающего мира: лица людей, природу, дома. Ее зашоренность спадала. Однако то было иное виденье, отмеченное печатью драматизма ее судьбы.

Но глаза открылись. Поняв, что потеряла многое

(все)

она стала иначе мыслить.

И это понимание привело ее сюда, в приморский украинский городок, чтобы через некоторое время умереть.

Ольга сидела на огромной прямоугольной шершавой плите и смотрела вдаль. Перед ее глазами проносились картины ее жизни.

«Сколько я здесь уже, – подумала она – час? два? Со стороны я, наверное, выгляжу, как тихая дура Ассоль, ждущая корабль с алыми парусами, на котором приплывет за ней Грей...»

– Девушка, посмотрите... Вы видите? – послышался голос.

Она поспешно обернулась, убрав с лица волосы. Один из пенсионеров-рыбаков стоял рядом и указывал рукой куда-то в море. Она посмотрела в том направлении.

Дельфины... Они носились под солнечными лучами, выпрыгивали из воды, показывая свои мускулистые серебряные тела, вставали на хвосты и оглушительно громко клекотали, будто смеялись.

Их было много, не меньше десятка семей. Ольга, как завороженная, следила за ними не отрываясь, а в душе поднималось что-то... Хотелось то ли плакать, то ли обнять весь мир.

– Э-эй, дельфины!!! – вскочив, закричала она, принялась прыгать и махать руками.

В ответ пять или шесть животных встали на хвосты в ореоле серебряных брызг, приветствуя ее.

– Вы только сегодня приехали? – со смехом спросил рыбак.

– Что?.. – Она заставила себя успокоиться, оторваться от прекрасного зрелища и снова взглянула на старичка.

– Я говорю, вы только сегодня приехали?.. Есть хорошая примета: если в первый день приезда к морю увидишь дельфинов, отдых удастся.

– К сожалению, я приехала вчера... – пробормотала она, опустилась на плиту и снова стала смотреть на дельфиньи игры под солнцем.

Пенсионер за ее спиной еще потоптался, покряхтел, затем шаги его начали удаляться.

...Ольга возвращалась домой, когда солнце стало клониться к горам.

Во дворе на скамейке сидела девчушка лет двенадцати и играла на скрипке. Это Аня, поняла Ольга, дочь моей новой знакомой. Она направилась к девочке.

Мелодия была печальной и будто немного болезненной, как и сама маленькая скрипачка. У девочки была тонкая, казавшаяся голубоватой кожа, серые круги под глазами и длинные ломкие пальцы, которые, впрочем, с проворством и силой управлялись с инструментом. Если бы не печать болезненности, девочку можно было назвать красивой.

Ольга подошла и села рядом на скамейку, некоторое время слушала мелодию, пытаясь угадать композитора. Не смогла. Аня, не обращая на нее внимания, играла.

– Привет, – сказала Ольга. – Я Оля, ваша соседка. Аня не реагировала.

– Что ты играешь?

Аня оборвала мелодию и опустила скрипку.

– Паганини, – ответила она. Голосок был высокий, но сильный. – Десятый каприс. Один из самых сложных. Но я уже почти справляюсь.

– Ты великолепно играешь, – от души сказала Ольга. – Хотела бы я так научиться...

Аня повернула голову и взглянула на нее:

– Вы скрипачка?

– Нет, к сожалению...

– Играть Паганини трудно, – сказала Аня, отворачиваясь. – В первую очередь, эмоционально. В его скрипичных сочинениях, практически во всех, заложено страдание.

– Чье страдание?

– Композитора. У него была трудная жизнь, она вся отмечена печатью страдания. Вы о нем слышали что-нибудь?

– Я смотрела фильм... – неопределенно сказала Ольга.

– Одни его современники говорили, что он в сговоре с дьяволом, раз умеет извлекать такие звуки из простой деревяшки со струнами, другие, что его искусство – голоса ангелов. Музыка небес. Его самого всю жизнь раздирали противоречия. Кроме того, он был болен.

– Что ты говоришь... – пробормотала Ольга. Кажется, мама девочки не подозревает, до какой степени развит ее ребенок.

– У него была наследственная болезнь, синдром Марфана. Порок развития соединительной ткани, поражение опорно-двигательного аппарата, глаз и внутренних органов, – заученно оттарабанила Аня. Ольга что-то такое помнила из многосерийного телефильма, но, естественно, без всяких терминов. – Я читала, что у больных этим синдромом характерная внешность: бледная кожа, худое тело, неловкие движения... Вы помните по фильму, Паганини выглядел именно так! – Она повернулась к Ольге. В глазах ее светился живой, озорной огонек. – Я иногда думаю, что у меня тоже эта болезнь... Возможно, ее форма... Посмотрите на мою кожу. А это значит...

– Что? – выдохнула Ольга, холодея.

– Если предположить, что теория переселения душ не совсем выдумка... Могла ли его душа переселиться в меня? А почему нет?

Она вскинула инструмент и заиграла.

– Твоя мама пригласила меня на завтра в гости, – сказала Ольга неуверенно и поднялась со скамейки. – Я обязательно приду. Пока. И поменьше читай медицинские журналы...

Девочка неловко кивнула, не переставая играть.

«С кем я познакомлюсь в следующий раз? – подумала Ольга. – С чокнутым космонавтом?»