Элизабет остановилась на тропинке. Тедди сделал ещё несколько шагов, понял, что она не идёт рядом с ним, и оглянулся. Листья над головами отбрасывали тени на их лица, а на поверхности воды в двойном размере отражалось закатное солнце. Серые глаза юноши округлились, и он шагнул к девушке, словно желая поцеловать её. Ещё более странным было то, что Элизабет поймала себя на мысли, что представляет мягкое прикосновение его губ к своим, но тут же закрыла глаза и понадеялась, что Уилл не наблюдает за нею с небес. Она помнила, каким ревнивым он был и через какие муки она заставила его пройти, и поэтому скромно отвернулась.

Затем она приложила усилия, чтобы голос звучал бодро, и сменила тему:

— Как дела у Генри?

Тедди издал что-то среднее между смешком и вздохом:

— Я знаю, что она твоя подруга, но не понимаю этого, — заметил он, оценивая выражение лица собеседницы, пытаясь понять, не обидел ли он её, прежде чем продолжить.

— Он словно продал свою душу однажды ночью, крепко выпив, и теперь дьявол живет в его теле. Не думаю, что он вообще любит Пенелопу! Она бесстыдно бегала за ним, когда мы все думали, что ты… ну, умерла, и он ни капельки не обращал на неё внимания. Я бы даже сказал, что она была ему отвратительна, если бы это так явно не противоречило случившемуся позже.

— Думаю, свою душу за круглую сумму продала именно она, — тихо ответила Элизабет.

Она вспомнила рассказ Дианы о том, как Пенелопа с помощью шантажа подошла к алтарю, и погрустнела, поняв, что Генри не признался в этом даже лучшему другу.

— Она сильно хотела выйти за него замуж?

— О да, даже задолго до…

Элизабет оборвала фразу и улыбнулась Тедди. Ей всё ещё было неудобно сплетничать, даже о Пенелопе, но Элизабет знала, что следуя по этой скользкой дорожке, она рано или поздно доберется до собственной лжи. Но ей также было приятно слышать, что Тедди разделяет её мнение о том, что Генри не любит свою жену. Мысль, что её сестра и Генри всё ещё могут создать историю любви, воодушевила Элизабет.

Молодые люди снова пошли по тропинке, теперь намного ближе друг к другу. Они двигались легким шагом, и их обтянутые белой тканью стройные ноги ровной походкой несли их вперед. Элизабет и Тедди почти одновременно посмотрели друг на друга, но смутились и отвернулись в разные стороны. Лица обоих освещали пятна света.

Элизабет вновь подняла глаза и моргнула, а Тедди ответил непринужденной улыбкой, на первый взгляд ничего не значащей, но возможно наполненной глубоким смыслом. Впервые за долгие месяцы она поверила, что жизнь продолжается, и не всё в ней покрыто пеленой несчастья.

— Не волнуйся, Лиз, — успокоил её Тедди. — Я больше не стану заставлять тебя говорить об этом или о чем угодно, что тебе хоть чуточку неприятно.

Затем он взял её за руку, вселив в Элизабет лёгкое ощущение спокойствия, и они проследовали дальше под сенью высоких пальм. Возможно, подумала Элизабет, чистый воздух Флориды и впрямь благотворно повлиял на неё.

Новобрачная из высшего общества в опасности!

Красивая наследница боится, что не сможет удержать внимание собственного супруга и беспокоится, что слуги начнут болтать.

Специальное расследование колонки светских новостей!

Палм-Бич, Флорида.

Здесь, во Флориде, мы стали свидетелями удивительного развития событий: даже миссис Генри Шунмейкер страдает от страхов, обуревающих всех замужних женщин: что их мужья потеряют к ним интерес. Похоже, она цепляется за собственного брата, мистера Грейсона Хейза, на случай если новоиспеченный муж оставит её одну в бальной зале, и на самом деле настолько не уверена в себе, что отказывается путешествовать без вышеупомянутого джентльмена…

«Нью-Йорк Империал», суббота, 17 февраля 1900 года.

Для Пенелопы второй день пребывания в Палм-Бич начался вполне благостно. Она сдвинула черную шелковую маску для сна на лоб и увидела, что горничная уже заходила и открыла французские окна, впустив в богато обставленный номер немного океанского бриза. Накануне вечером после ужина Пенелопа вымыла волосы, и теперь они ниспадали на белоснежные плечи, словно темные вопросительные знаки. Простыни цвета шампанского на ощупь были весьма приятны и лучшего качества, чем те, которые Шунмейкеры использовали дома, и Пенелопа мысленно пометила себе разузнать, где эти простыни можно найти. Но самое главное заключалось в том, что её муж лежал подле неё. И хотя он все ещё спал, тихо похрапывая в мягкую подушку, сейчас он был ближе к ней, чем за все время супружества. Пока что Пенелопа не хотела его будить.

Она закрыла глаза и перекатилась на мягкой постели немного поближе к Генри, тем не менее, опасаясь лечь слишком близко. Ей хотелось, чтобы он ещё немного побыл здесь, рядом с ней. От его тела исходило тепло, и Пенелопа могла чувствовать его дыхание, хотя Генри и был плотно укутан в одеяло. Если она начнет двигаться слишком быстро, то спугнет его, а Пенелопа знала, что он может проспать ещё долго.

— Миссис Шунмейкер?

Пенелопа приоткрыла один глаз и уставилась на девушку, стоящую в дверях. Это была её горничная в накрахмаленной черно-белой униформе, и хотя на её губах играло некое подобие улыбки, на лице отражалось огорчение. Пенелопа развязала маску для сна и бросила её на пол, чтобы девушка на цыпочках подошла к кровати и подобрала шелковую повязку. Теперь Пенелопа заметила сложенные газеты под мышкой горничной и вспомнила, как приказала ей по утрам лично приносить хозяйке все газетные статьи, в которых упоминались Шунмейкеры. Пенелопа знала, что расстояние лишь разжигает любопытство, и надеялась, что её отсутствие в Нью-Йорке снова вызовет зависть людей к её многим и многим владениям.

— Можешь оставить их там, — сказала Пенелопа, указывая на столик в центре комнаты, уже накрытый и уставленный стаканами с соком, кофейными чашками и пирожными.

Девушка поспешно выполнила приказ, возможно, даже слишком поспешно. Было нечто зловещее в том, как быстро она постаралась выскользнуть из номера.

Пенелопа приподнялась и стряхнула с себя остатки сна. На секунду она задержала взгляд на золотистой коже Генри, а затем свесила с кровати ноги на пол. Она завязала пояс халата на талии и направилась к сервированному к завтраку столику. Глотнула кофе, глубоко вдохнула и в последний раз за это утро почувствовала себя счастливой. Потому что в следующее мгновение она увидела газетный заголовок, и в ней снова взыграли все самые низменные черты её натуры.

Она прочла несколько строк и замерла, поняв суть статьи. Пенелопа тут же вскочила обратно на пышную, разворошенную постель на возвышении и швырнула газету прямо в лицо Генри.

— Какого черта? — воскликнул он, возвращаясь к жизни и отбрасывая страницы.

Пенелопа упала на колени и схватила подушку, которую тут же прицельно метнула в голову Генри. Он перехватил её в воздухе и схватил жену за запястье.

— Что, во имя Господа, с тобой творится? — спросил он, прижав её руки к кровати.

— А с тобой? — выплюнула она ему в ответ, как только освободилась и несколько раз глубоко вдохнула.

Генри подобрал газету и сам рухнул на подушки. Он прочел несколько строк и отложил газету на ворох постельного белья, отделявший его от жены. Генри украдкой прошелся рукой по волосам, пытаясь пригладить их.

— Я тут не при чем, — наконец произнес он.

Его неспособность встретиться с нею взглядом лишь ещё больше разожгла в Пенелопе гнев.

— В каком смысле, Генри? — Она потуже затянула на поясе халат, все ещё трепеща от возмущения. Уткнулась щекой в подушку, покрепче сжав челюсти, но не сводила глаз с мужа. — Ты имеешь в виду, что не сам написал это? Или что не делал ничего, чтобы вызвать у людей подозрения, будто написанное здесь может быть правдой? Потому что я далеко не дура, и если ты думаешь, что я поверю в это, то ты ошибаешься.