— А как же твоя малышка Ди?

Пенелопа двинулась к нему, её голос был ужасающе высоким. Она знала, что почти визжит, но ничего не могла с этим поделать, когда то, к чему она стремилась всю жизнь, ускользало сквозь пальцы.

— А что с ней?

Теперь он посмотрел ей в глаза, и она увидела, что в его глазах плескались усталость, грусть и некая новая зрелость, от которой его взгляд казался более пронзительным.

— Если ты её так сильно любишь, то мне интересно, почему тебя не беспокоит, что произойдет, когда все узнают, как она распутничала с тобой? — Пенелопа выплевывала слова, и её губы некрасиво дергались при каждой произнесенной фразе. — Я с удовольствием расскажу им об этом, Генри.

Черный пиджак выпал из рук Генри, но он не отвёл глаз.

— Сомневаюсь, — вымолвил он. Сначала его голос звучал неуверенно, но, когда Генри продолжил фразу, окреп, и в нём зазвенела ярость. — Сомневаюсь, что к унижению, что тебя вышвырнули из особняка Шунмейкеров, ты хочешь добавить то, что твой муж никогда не любил тебя, и ещё до свадьбы в его мыслях царила другая?

Генри прервался и поднес ко рту сжатый кулак, чтобы стереть слегка выступившую во время этой отповеди слюну. Глаза Пенелопы стали еще холоднее и синее, чем когда-либо. Генри был прав. Она вздрогнула, зная, что он это заметил.

— Ты не захочешь проверять, на что я способна, Генри.

Ответа не было, и Пенелопа на секунду испугалась, что эта сцена будет продолжаться вечно. Но она наконец завершилась, когда Генри нагнулся и поднял пиджак, на этот раз успешно. Он в последний раз окинул жену суровым взглядом, развернулся и пошёл прочь.

Пенелопа нерешительно шагнула вперед, но Генри уже устремился к двери.

А потом он ушёл, оставив её одну в роскошном халате, с неубранными волосами и разрушенными мечтами о счастливой семейной жизни. Пенелопе хотелось что-нибудь разбить, но её сдержало понимание, что ни один из предметов в этой большой богато обставленной комнате ей не принадлежит.

Прежде чем злость одолела её, Пенелопа напомнила себе, что была рождена для победы, а победить с помощью истерик и вспышек гнева не получится, по крайней мере, вне стен собственного дома, и они приведут лишь к дурным ложным слухам. Но как же ей хотелось крушить всё вокруг, когда в её жизни было разрушено столь многое.

А как поживает та самая знаменитая дружба мисс Элизабет Холланд и миссис Пенелопы Шунмейкер? Обе дамы отдыхают в Палм-Бич, но, конечно же, никто из нас не видит, чем они там занимаются…

«Городская болтовня», воскресенье, 18 февраля 1900

Девушка в зеркале выглядела бледной и опухшей, но Элизабет попыталась несколько раз глубоко вдохнуть и заново обрести те приятные чувства, которые обуревали её вчера. Ей бы хотелось найти Тедди и отправиться на завтрак с ним, но, после того, как прошлой ночью он чуть было не сделал ей предложение, Элизабет знала, что лучше сейчас держаться от него подальше. Теплый воздух по-прежнему шёл ей на пользу, как и смена обстановки. Но внутри неё бушевал поток, а по горлу стекала струйка желчи, и хотя она намеревалась держать себя в руках после того, как выйдет из уборной своего гостиничного номера, внутренний голос подсказывал ей, что она заслуживала этих ужасных ощущений. Тем более она снова была на грани извержения содержимого желудка наружу.

Элизабет в нерешительности переминалась с ноги на ногу в облицованной белой плиткой уборной, затем откинула назад несколько выбившихся из прически светлых прядей и закрыла глаза. Когда она снова их открыла, в зеркале отражалось то же самое грустное лицо в форме сердечка, а за дверью маячил целый день наслаждения солнцем, для которого у неё почти не было сил. Она вышла из уборной в номер и сразу же поняла, что в комнате находится нечто враждебное.

Пенелопа подняла глаза от темного дерева и белого мягкого сидения резного канапе и неприязненно посмотрела на Элизабет. Секунду спустя её алые губки растянулись в улыбке. Она выглядела слишком большой для этого номера, который сняли и оплатили сёстрам Холланд Шунмейкеры, и который был гораздо меньше собственного номера Генри и Пенелопы. Это было очевидно из долгих восторженных рассказов Пенелопы о комнатах, занимаемых ею и Генри. Теперь её место там, подумала Элизабет, а не в узких клетушках на втором этаже, в которых спали сёстры Холланд.

— Доброе утро, дорогая Лиз, — бодро поздоровалась Пенелопа.

Взгляд Элизабет упал на Диану, которая вернулась с бала, когда сестра уже спала, и которая сейчас сладко посапывала под ворохом белых простыней на одной из двух узких кроватей с обитыми жёлтым шелком подголовниками. Всю ночь она беспокойно ворочалась, но ни разу не проснулась. Москитная сетка была опущена лишь частично, а платье лавандового цвета, час назад валявшееся на полу, теперь висело в шкафу. Элизабет убрала его туда после того, как её стошнило впервые за это утро, а затем тщательно заправила собственную постель.

— Доброе утро. — Она закрыла глаза, пытаясь справиться с накрывающей её волной тошноты. — Как спалось?

— О, довольно хорошо. Чем будешь сегодня заниматься? Поедешь со мной кататься на лошадях? — После этого непрекращающегося потока фраз Пенелопа закатила глаза и вздохнула так, что при желании могла бы прорубить этим вздохом металл. — Мне уже наскучило это место, — с ненавистью призналась она.

— Уже наскучило? — Элизабет тянула время, повторяя слова Пенелопы, в надежде, что это отвлечет подругу на необходимое для придумывания внятного и вежливого отказа время.

— Здесь все такие глупые, и совершенно нечем заняться. Чувствую себя зверюшкой в зоопарке, с кормлением по расписанию и непрерывным унижением от постоянного пребывания на виду. Они смотрят на меня — на нас — всё время. Нам совсем не следовало покидать Нью-Йорк. Но раз уж мы здесь, можем немного покататься.

— Я даже не знаю…

— О, да ладно тебе, Лиз. Ты же моя старая подруга. — Пенелопа наклонилась вперед, погружая локти в ткань своей объемной бордовой юбки. — Моя лучшая подруга. Прошу, развлеки меня.

Элизабет оценивающим взглядом посмотрела на Пенелопу, которая была аккуратно одета в рубашку, сшитую из шелка цвета смятых лепестков роз, с рукавами из белого шифона. На поясе рубашку перехватывал черный кушак, подчеркивающий тонкую талию Пенелопы. Блестящие темные волосы были короной уложены надо лбом. «Какие неприятности скрывают эти безупречные декорации?» — подумала Элизабет, прежде чем кивнуть в знак согласия. Она была слишком слаба, чтобы спорить с хозяйкой этого праздника жизни.

— О, отлично! — воскликнула Пенелопа, вставая и хлопая в ладоши. — Но ты же не пойдешь в этом, да?

— Нет, я…

Элизабет пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Её хрупкое тело снова сотрясалось в конвульсиях. Она прижала руку к своему простому корсажу из белого полотна и закрыла глаза. Она собиралась сказать Пенелопе, что ей нужно отойти на несколько минут, но поняла, что не успеет. Она развернулась и поспешила в уборную на ватных ногах. Упав на колени, оперлась на стену, и её вывернуло наизнанку. В желудке почти ничего не осталось, и это немногое вышло наружу быстро.

— С тобой всё хорошо?

Элизабет повернулась, чтобы посмотреть на стоящую в дверях Пенелопу.

— О боже, — беспомощно добавила та.

Элизабет поднесла руку ко рту и попыталась выглядеть достойно.

— Да, я вернусь через минуту. Я просто… плохо перенесла путь, вот в чем дело. Тряска и всё такое прочее, и теперь…

Она умолкла, не поднимаясь с пола. Если бы она не боялась не удержаться на ногах, то встала бы быстро со значимостью и гордостью. Давняя подруга протянула ей руку, чтобы помочь подняться. Жест был несвойственен Пенелопе, но Элизабет ничего не оставалось, кроме как принять помощь.

Когда она снова оказалась на ногах, Пенелопа отступила и скрестила руки на груди. Она изучала Элизабет без враждебности или холодности, но с заметным отсутствием участия.