— Всё прошло очень мило, — нерешительно заметил Ричмонд Хейз, когда официанты начали убирать остатки последней перемены блюд. Гости замолчали и оглянулись на хозяина дома, поскольку даже они знали, что вечер ещё не окончен. Генри задумался, устали ли они от всего происходящего так же, как он. Но всем нравятся застолья, особенно когда они уже идут полным ходом, и глаза гостей блестят от выпитого.

— Мистер Хейз, — обратилась к мужу миссис Хейз, — не пригласить ли нам гостей в курительную комнату на дижестивы? [8]

Женщины и мужчины, рассевшиеся за длинным столом, одобрительно забормотали, и Ричмонд Хейз не совсем убедительно согласился, что мысль хорошая. Генри не мог заставить себя посмотреть на сидящую напротив Диану, наполовину скрытую цветочной композицией из розовых бегоний. Все отодвигали стулья и вставали. Джентльмены протягивали руки дамам, с которыми несколько часов назад, ещё не будучи подшофе, входили в зал.

— Генри, сядь рядом с женой, — приказал старый Шунмейкер, когда все гости, порой спотыкаясь, переместились в курительную.

Пенелопа повернулась к Генри, глядя на него большими и доверчивыми оленьими глазами. Генри подумал, что от разнообразия деланных эмоций на лице жены голова идёт кругом. В бледно-розовом искусно скроенном платье она выглядела совсем как молодая мать, для которой не существует ничего, кроме её детей, хотя Генри больше никогда не поверит, что она хоть отчасти является таковой. Никогда после того, как она использовала этих детей в своих целях задолго до их рождения. Он прошёл к ней и присел рядом, но не находил в себе смелости посмотреть ей в глаза.

Так проходили часы. Сначала Генри отказывался от предлагаемого шампанского. Он не пил всю неделю, и до сих пор чувствовал, что должен оставаться сильным, готовым ко всему и храбрым. Но затем он начал задумываться о малейшей возможности того, что Пенелопа говорит правду, и сама эта мысль заставила его потребовать принести ему выпивку и сразу же поспешно опустошить стакан. Затем младший Шунмейкер заказал ещё и ещё. Когда собравшиеся начали говорить настолько громко, чтобы заглушить его слова, Генри обратился к жене.

— Это же неправда. — Он говорил немного невнятным приглушенным голосом, но всё же смотрел на неё пристально и продолжал хранить надежду.

— Что вы имеете в виду, мистер Шунмейкер? — невинно ответила она.

Генри окинул взглядом комнату. Женщины поправляли юбки, желая выглядеть привлекательнее в свете свечей, а официанты с полными графинами сновали между людьми. Генри хотелось взять по графину в каждую руку и удалиться в какой-нибудь темный уголок. Над камином висело огромное зеркало в золочёной раме, слегка наклоненное вперед, словно чтобы давать обзор комнаты сверху. В дальнем углу отражения Генри увидел себя в чёрных брюках и смокинге, а рядом с собой — жену в искусно сшитом изысканном платье. На секунду Генри воочию увидел то, что видели все: двух идеально подходящих друг другу высоких, темноволосых прекрасно сложенных людей, влюбленных настолько, что у них нет желания присоединяться к воодушевленным крикам остальных. И Генри возненавидел себя за то, что увидел эту картину.

— Это было всего один раз, не помню, неделю назад или две. — Генри вздохнул и сжал зубы. — Я в это не верю.

— Хорошо. — Пенелопа в беспечном признании приподняла белоснежные плечи и опустила их.

— Ты не… — Впервые за этот вечер ужас Генри утих.

Пенелопа закатила глаза и слегка приоткрыла рот.

— Ну, я не совсем уверена, что это так. — Она посмотрела мужу в глаза. — Но, конечно, это возможно.

Генри облегченно вздохнул и потряс головой. Нет никакого ребенка, нет никакой семьи. Он всё-таки может оставить её. Только уйдет немного больше времени, и разговор с отцом станет более неудобным. Но он всё равно может осуществить свой замысел.

— О, Генри, не будь таким жестоким.

Пенелопа поморщилась, и хотя Генри не знал, что она намерена предпринять, страх вновь начал одолевать его.

— Я всё тебе сказал, — осторожно вымолвил он.

— Но сейчас всё изменилось!

— Пенни, не глупи, ты же сама сказала…

Пенелопа посмотрела на свои затянутые в перчатки руки с рубиновыми браслетами на запястьях и сжала кулаки.

— Я бы на твоем месте была поосторожнее с обвинениями других людей в глупости, — спокойно произнесла она. — Например, ты даже не думал, как это будет выглядеть, если ты оставишь беременную жену. Теперь все стало по-другому, разве не видишь?

— Не думаю, что эта ложь выйдет за пределы этой комнаты, дорогая. — Генри на секунду закрыл глаза и потёр лоб. — В конце концов, что ты собираешься делать через девять месяцев, когда никакого ребенка не будет и в помине?

Пенелопа придвинулась ближе к нему и скорбно опустила глаза, словно то, что она собиралась произнести, уже произошло:

— Разве это не будет ещё хуже? — прошептала она. — Если ты бросишь жену, потому что она не смогла выносить твоего первенца до конца срока?

Генри тяжело сглотнул. Он оглядел окружающую обстановку так, словно стены, мебель и даже гости были сделаны из железа. И они вполне могли быть таковыми. За несколько секунд он понял, что люди вокруг — своего рода тюрьма. Они все смотрели на него и улыбались, даже не подозревая, во что их превратили убеждения. Они с улыбками смотрели на молодых Шунмейкеров, считая, что те обмениваются любовными секретами. Должно быть, Пенелопа тоже поняла это и решила не развеивать иллюзию, потому что оторвалась от мягких подушек и придвинулась к мужу почти вплотную. — В любом случае, не думаю, что тебе есть к кому уходить, — прошептала она на ухо Генри. — Как ты думаешь, чем всё это время занимается твоя малышка Диана?

Откинувшись назад на подлокотник, она театрально захихикала, что напомнило Генри о гостиной, наполненной оживленным гулом голосов. Воздух в комнате стал густым, и дышать было почти невозможно. Все говорили так громко, что было трудно отличить один разговор от другого. Генри поерзал на сидении, оглядываясь в поисках Дианы, но не нашёл её. Здесь находилась её компаньонка — заметно пьяная, она танцевала с отцом Генри — но диван, на котором ранее сидела Диана, пустовал.

Над диваном висел увеличенный портрет мужчины в форме, напоминающей военную, верхом на коне, вставшем на дыбы. Копыта коня взвились в воздух, а глаза были полны страха и огня. Всадник, напротив, гордо и спокойно взирал на развернувшуюся внизу битву. Генри хотел бы думать, что он похож на этого наездника, но знал, что на самом деле играет другую роль. Он бросил взгляд на Пенелопу, которая многозначительно подмигнула ему в ответ.

— Думаешь, куда она убежала? — притворно улыбнулась Пенелопа, кротко сложив руки на коленях. — Точнее, они. Я все гадаю об этом, особенно с тех пор, как перед ужином мой брат рассказал мне кое-что интересное. Он сказал, что любит её.

— Прекрати! — Генри хотелось кричать — на жену, на всех в комнате. Но он не стал. Он вспомнил всё, что говорил Грейсон о Диане в казино, и каким диким и отчаянным человеком он является. Возможно, он вообразил, что любит Диану, а та сейчас наверняка в таком состоянии, что вполне может поверить в его чувства. — Прошу меня извинить, — откланялся Генри.

Его тело одеревенело, и он медленным шагом шёл по залам особняка своей жены. Раньше он хорошо знал этот дом, по причинам, которых более не хотел признавать. Сердце безумно колотилось, а ноги бездумно несли его вперед. Он знал лишь, что ему нужно найти Диану. Но когда это случилось, Генри увидел, что опоздал.

Он положил ладонь на косяк двери, ведущей в темную комнату, и несколько ужасных секунд наблюдал, как Диана обвивалась вокруг Грейсона. Ему хотелось крикнуть, но в груди не было воздуха. Именно он привел этих двоих сюда, откуда уже не было возможности вернуться, и нет смысла сотрясать воздух, коря самого себя. Ему больше ничего не оставалось делать, кроме как, спотыкаясь, побрести прочь, полностью понимая, что всего его замыслы и героические поступки были не более чем полуоформившимися мыслями, затухающими в сознании.