Сергей Алексеич чуть подался ко мне и едва различимо шепнул:

— Ты же мальчик не маленький, понимаешь — от этого карман Саныча пострадает, потому что Старый на окладе, и эти нормочасы, скажем так… Как прибавочка…

— Понятно, можно не продолжать, — перебил я мастера, заметив, как пригрела ухо секретарша, закончившая звонок.

Мне и на самом деле все стало понятно. Нормочасы с «бычков» шли в зарплатную ведомость «специально обученных» людей. Ну а после получения денег те мигрировали кому надо в карман по договоренности. Схема плюс-минус стандартная, встречалась везде, где использовалась сдельная оплата труда. Часть мужиков в цеху сидели на окладе. Обычно это высокие слесарные и станочные разряды, где надо делать сложные детали, не гоняясь за нормой. Но другая часть работала на сделке, и вот там работяги гнали, как не в себя. Чтобы заработать копеечку, перевыполняли норму порой вдвое. И многие нечистые на руку мастера или начальники такой возможностью сверх месячного плана злоупотребляли. Иногда самым наглым образом, например, оформляли рабочий разряд на ИТР-овца или даже на уборщицу, и через неё выводили «излишки» нормочасов. Кстати, это объясняло вечный наш аврал и наличие срочных позиций. Потому что по документам штат цеха был укомплектован, а по факту всегда оставался некомплект.

По факту, облапошивание с нормочасами всегда были обратной стороной сдельщины. Никто с этим не боролся ни в Союзе, ни в Российской Федерации, но негласным правилом всегда было, что такие манипуляции не делаются с ответственными позициями — на чём нибудь не столь важном можно было этот шаляй-валяй проворачивать. А аварийный сброс всё-таки был именно такой позицией.

Всё это я успел осмыслить, пока мастер стремительно бледнел и стал уже цвета простыни. Не зря всё-таки это место предбанником называют, нехорошо тут людям.

В этот момент телефон на столе у секретарша снова зазвонил.

— Заходите, — сообщила она. — Климент Александрович освободился.

Мастер спешно поднялся, кивком пригласил сделать то же самое меня и открыл дверь кабинета начальника. Начальник оказался небольшого роста мужиком с бровями, как у Брежнева. Он сидел за длинным столом, вокруг которого были расставлены стулья, на них во время бесконечных совещаний сидели замы и мастера. На столе стоял точно такой телефон, как у секретарши, по столешнице была разбросана куча бумаг. В свете ламп бросала отблески хрустальная пепельница. На стене за спиной Саныча, как у любого другого уважающего себя начальника, висел портрет Ленина.

— Климент Саныч, это наш новый ученик — Егор, — представил меня начальнику Сергей Алексеевич, косвенно подсказывая, что раньше мы знакомы не были.

— Наслышан… ну рассказывайте, что вы натворили!

Начальник вытащил сигарету из пачки. Похлопал по карманам в поисках спичек, но не нашел — тут сориентировался мастер, достал свой коробок и любезно извлёк спичку. Так себе идея курить прямо в кабинете с закупоренными окнами. Тут и без того воняло табаком так, что першило в горле. Начальник раскурил сигарету, сложил рука на руку, поправив толстое обручальное кольцо на безымянном пальце.

Мастер пустился в объяснения:

— Климент Саныч, значит, было так — я послал Егора в цех окончательной сборки, чтобы он помог контролёру Анне донести нашу деталь.

Климент, прищурившись, внимательно слушал.

— Хорошо, Кобылкин, ладно, у твоего ученика мозгов нет, а ты почему не проследил?

— Виноват, Климент Саныч, исправлюсь, — говорил, как по своей собственной подсказке, мой мастер.

Но, похоже, что помогало не очень, Климент курил большими затяжками и медленно покрывался багровыми пятнами. Хе, похоже сейчас что-то будет…

— Виноват⁈ Исправишься⁈ — Саныч резко взорвался, перейдя на крик. — Ты вообще хоть понимаешь, что вы наделали? В производственном масштабе! Мне начальник со сборки звонил, сказал, что «бычка» они теперь себе заберут! Твою мать! Себе!

Мастер не отвечал, стоял, потупив взгляд, по стойке смирно. Похоже, рассчитывал, что вот сейчас Саныч как следует проорется и успокоится, но не тут-то было. Начальник вскочил со стула и врезал кулаком по столешнице.

— Оба без премии! Лишу на все сто процентов! Дегенераты! Самодеятели!

В отличие от мастера, который слушал все эти оскорбления, склонив подбородок на грудь, я терпеть подобный тон не собирался. Грубость — это штука заразная, раз пропустишь, и она войдёт в рецидив.

— Климент Саныч, — прервал я льющийся поток оскорблений. — А можно вопрос?

Начальник замолчал, с выпученными глазами уставился на меня. Видимо, непривычно ему было, что кто-то его здесь перебивает.

— Ну… спрашивай.

Сергей Алексеевич же пытался посылать мне сигналы, не поднимая при этом глаз. Я сделал вид, что ничего такого не замечаю, и заговорил:

— Мне вот что любопытно. Разве не лучше будет, если у цеха деталь на сборку заберут. Их технологи всё по уму оформят, а узел аварийного сброса больше не станет выворачивать на испытаниях, ну или потом, во время эксплуатации, — с серьезным выражением лица заявил я. — Вам ведь меньше отписок делать.

Саныч помолчал, покосился на мастера, его губы стиснулись, превратившись в две тоненькие полоски, и он зашипел:

— Кобылкин, ты где такого идиота взял… а ну-ка выйди, я с ним сглазу на глаз переговорю!

Он трясущимися от гнева руками достал новую сигарету и принялся прикуривать спичками, которые остались лежать на столе.

Ни живой ни мёртвый, мастер двинулся к выходу. Проходя мимо меня, шепнул:

— Егор, держись.

Понятно, у меня тут профилактическое вставление пистонов намечается. Дверь за мастером закрылась, и начальник, наконец, снова задымивший сигаретой, начал меня сверлить глазами.

— Посмотри какой умный, сопляк! — проскрежетал он. — Так я тебе так скажу, будешь что-нибудь подобное выкидывать, мигом окажешься за забором. Уволю тебя к чёртовой бабушке, по статье. Потом тебя не то что не возьмут на завод, а в дворники брать побрезгуют!

Очень познавательная и содержательная речь. Я внимательно выслушал его угрозы и ответил:

— Товарищ начальник, я не сомневаюсь, что именно так бы вы и сделали, но, боюсь, вашим планам не суждено сбыться.

— Чего⁈ — гавкнул он, словно пёс.

— По статье вы меня не сможете уволить при всём вашем большом желании, — начал я пояснение. — Нарушений дисциплины за мной не замечено, брак на меня повесить тоже не выйдет, потому что я ещё ученик. Так что ваши чаяния останутся на уровне несбыточных мечтаний. Простите, если я вас расстроил.

После моих слов Саныча как током прошибло. Он, до этого времени все время стоявший, сполз на стул.

— Вот ты, значит, как заговорил, паршивец… ничего, я тебе такое устрою, что…

Договорить я ему не дал, сблизился, вытащил сигарету из его рта. Вместе с ней подошел к окну, открыл створку и выбросил туда окурок. Повернулся и произнёс:

— Значит, теперь послушай меня ты, Климент. Ты, конечно, начальник, и какие угодно бумажки можешь состряпать, и я охотно верю, что ты мне можешь испортить жизнь. Только заруби себе на носу, что я тоже молчать не буду. И по всем инстанциям шум подниму, так чтобы и тебе жизнь не казалась сказкой. Усек? Как тыт тут распиловку нормочасов делаешь и фуфло с бычками проворачиваешь… Давно тебя ОБХСС проверял?

Он так и остался сидеть в кресле, пуча глаза. Конечно, небось привык, что никто из замов, мастеров или рабочих ему не перечит, даже рта не раскрывают при нём, а тут такой наглый ученик попался. Начальнику явно поплохело, он принялся ослаблять галстук и растягивать верхние пуговицы рубашки. Желания продолжать разговор у меня не было. Я развернулся и зашагал к двери, спиной чувствуя на себе тяжелый взгляд Климента. Но я видел, что струхнул начальник.

— Вы бы врача к Клименту Александровичу вызвали, — бросил я напоследок секретарше. — Что-то сплохело ему кажись. Сидит, не проветривает. Я там окошко открыл, но мало ли что…

Не оставлять же дядьку наедине с его припадком.