Я вряд ли потерял сознание до конца, потому что так и не выпустил круг. Мозг бодрствовал и отключился почти весь, оставив лишь маленькую батарейку с надписью ПАНИКА, от которой питался и посылал сигналы руке. Все слова забылись, кроме одного: Держись! Держись! Держись!

Я прихожу в себя от мысли: меня не так уж и часто стало накрывать. Точнее, я не очень долго нахожусь под водой. Теперь интенсивность погружений напоминала забавы у береговой линии.

Я возвращаюсь во внешний мир. Небо чернее моря, дождь хлещет, ветер рвёт воду, но волны стали меньше, мне почти удаётся держаться на поверхности. Круг трепещется передо мной, словно пламя свечи:

Залезай в меня быстрее, пока море не опомнилось!

Я не заставляю себя ждать и пролезаю под кругом. Теперь воздушная подпора упирается в подмышки, и я чувствую себя увереннее. Я плачу, кричу, когда вода накрывает с головой. Мой мир рушится.

Галлоны морской воды, которые я заглотил, лезут наружу. Сквозь слёзы меня рвёт. Из моего рта вырывается не только морская тина, но и непереваренные яичница с сосисками, которые я съел на завтрак.

Я опять думаю, что умираю, потому что так плохо мне ещё никогда не было. Рвота никогда не закончится. Постепенно наружу вылезут все мои внутренности, которые растекутся по поверхности…

(…кровавым пятном…)

Но желудок успокоился.

Состояние улучшилось.

Обхватив круг, я уснул или опять наполовину потерял сознание, не знаю. Просто происходящее вокруг смазывается чёрным пятном, и я плохо что помню… только ласковые объятья круга.

В состоянии шока я видел, как море успокаивается. Прекращается дождь. И когда первые лучи солнца пробиваются на поверхность воды, я снова включаюсь. Сколько времени прошло с момента крушения корабля? Пятнадцать минут? Час? Вечность?

Я моргаю мокрыми ресницами и впервые осознанно оглядываюсь, в надежде найти обломки яхты, шлюпку или кого-то из команды. Но покуда хватает глаз — ни одного признака присутствия корабля. Его просто стёрли из истории, заштриховали жалкое существование яхты.

Берег!

Где?

Я лихорадочно кручу в воде круг, меняю угол зрения. Морские дюны мешают разглядеть горизонты, но с каждой минутой я всё больше убеждаюсь, что берега нигде нет.

Я — Никита Ясенев. Мне двенадцать лет. У меня нет еды. У меня нет воды. При мне только одежда и надувной круг. Я один посреди Чёрного моря.

Меня зовут Никита Ясенев. Мне двенадцать лет.

Мысли я проговариваю вслух едва шевелящимися губами. Плакать не хватает сил, глаза опухли. Море почти успокоилось. Тучи образовали громадную прореху, в которую светит солнце, как бы недоумевая: аэтот-то почему остался в живых?

Я кручусь в воде уже, наверное, час. Успел проклясть судьбу, выплакать всё горе, всю жалость к себе, пожелал смерти маме, которая заставила меня поехать на чёртову экскурсию. Позже я, вероятно, пожалею о таких словах, но сейчас я готов на всё, лишь бы спастись, лишь бы на горизонте показался белоснежный катер.

Морю удалось съесть лишь мои сандалии. Шорты и красная футболка на месте, а главное — салатовая кепка. Её сорвать с головы проще простого, но стихия не сумела, значит, это непростая кепка.

Время от времени я поднимаю руку и трогаю козырёк, чтобы убедиться, — головной убор на месте. Есть шансы на спасение.

Что делать дальше? Собрать мысли в кучку, но они не хотят собираться. Бескрайнее море. Круг. Всё. Нужно только ждать. Проще пареной репы.

Ещё бы успокоить панику внутри. Но главное — не плакать. Не раскисать. И я начинаю кричать, как будто думаю, что кто-то меня услышит, даже если это теплоход, проплывающий всего в сантиметре за линией горизонта.

Я кричу своё имя и прошу спасти меня. Через какое-то время я сорвал горло и потерял надежду в подобный метод.

Замолчал, бесформенной массой повиснув на круге. Снова заплакал. От жалости? Безысходности? Не, скорее, над паршивостью ситуации. На поверхности стоит около тридцати пяти по Цельсию, вода как парное молоко, но её температура всё равно ниже моего тела. Двадцать пять, может, двадцать шесть.

Через какое-то время ощущаю холод. Снова в надежде болтаю ногами, дабы попробовать нащупать дно, и вдруг правую икру сводит. Нога бьётся в конвульсиях. Меня это пугает, и я снова плачу.

Наверное, я всё-таки умираю.

И вдруг в голову приходит идея. Мне не обязательно плескаться в воде по шейку, можно просто вылезти и лечь на круг, выставив в его отверстие лишь задницу. Я так постоянно делаю… делал, когда плескался возле берега.

Боясь, что круг выскользнет, я вновь обхватываю его ручки и подтягиваюсь. Минута, и я раскидываюсь на узоре раскрытого зонтика, как в надувной лодке. Тучи унеслись, и солнце палит нещадно. Те редкие облачка, что лениво ползут по небу, лишь на несколько секунд прикрывают светило, и то не полностью, а лишь приглушают его свет.

Я сначала закрываю глаза просто, а потом и ладонью, потому что лучи, казалось, прорезают веки и жгут взгляд красной тьмой. Какое-то время, что превратилось в смазанное пятно, я дрейфую. Мысли успевают обрести логическую форму, страх пропадает, и внезапно вспыхивает надежда. Чёрное море не такое уж и большое, его вдоль и поперёк испещрили корабельные пути. Скоро я пересекусь с какой-нибудь посудиной, и меня спасут.

Мысль кажется столь правдоподобной, что я улыбаюсь, а потом хихикаю. Меня спасут! Может даже, одного со всей яхты!

Некоторое время в голове пустота. Теперь ласковые волны лижут мои ноги, ладони, опущенные в воду. Я ненавижу море! То оно убивает людей, то ластится к ним.

В голове начинают прокручиваться события утра. Мама подняла меня в шесть. Твердила, что мне стоит посмотреть всякие там Воронцовские дворцы, Ласточкины Гнёзда. Пару дней назад я с недовольством встретил её идею отослать меня на четырнадцатичасовую экскурсию. Тогда два дня казались вечностью, но вот час пробил. В шесть утра она меня разбудила, приготовила сосиску и яичницу. Готовила сама, ибо в такой ранний час ни одно кафе ещё не работало.

Запивая еду какао Несквик, я ворчал, точно мой дед. Не нужно мне никакой экскурсии, дайте только ПОСПАТЬ! Но мать запихнула меня на яхту и с яркой улыбкой махала мне с берега вместе с остальными родителями.

А вот если я умру, она будет причитать, что была дурой, ибо не послушала сына в то утро.

Он говорил мне: мам, я не хочу ехать, я не хочу уплывать от тебя во дворцы, можно я просто посплю? Как чувствовал ведь, Никитушка.

Да ещё сон снился волшебный. Я уже плохо помню. Но вокруг стеной высились изумрудные деревья. И была там девочка. Такая милая. Спящая под дубом. В белом изорванном платьице. Во сне редко видишь незнакомых людей с яркими чертами лица. А вот тут всё как наяву. И вдруг образ мамы загораживает свет: Сынок, пора кушать и плыть.

Стоя на корме, я даже не улыбнулся и не помахал рукой. Сердито занял место на лавочке, поставил круг в коленях, оперся лбом на спинку передних сидений и закрыл глаза.

Какое-то время назойливый голос экскурсовода надоедал под потолком: Ребята, на правом берегу вы видите, ой, а посмотрите на холм, там в войну от фашистов отстреливались… бла-бла-бла.

Затем голос померк, потому что я уснул, а когда проснулся, яхту уже швыряло. Все кричали. И умирали.

Ресницы дрогнули. Я проглатываю ком в горле. Поехал на море первый раз в жизни, и вот такая грёбаная фигня.

Моя фантазия разыгралась настолько, что я напомнил себе о реальности. Открываю глаза, обхватываю круг и…

Вообще-то я очень часто разговариваю с неодушевлёнными вещами, особенно деревьями, например, с любимым каштаном у бабушки на заднем дворе. С предметами я общаюсь чаще, чем с людьми. Самая главная причина: они никогда не откроют рот и не ответят тебе, что ты городишь фигню. Вот и сейчас я начинаю говорить с надувным кругом.

— Кстати, она велела мне не брать тебя, — говорю. — Сказала: да чего ты там будешь с кругом, как дурак. Все на тебя будут смотреть, как на дурака! — Я стараюсь как можно точнее изобразить интонации мамы. — Но я всё же взял. Специально, чтобы позлить её. И видишь, не зря. Ты спас мне жизнь. Если бы не ты, сейчас барахтаться бы мне на дне и кормить рыбок. Спасибо тебе! Спасибо, милый круг!