И опять — чекан: «Великая идея В. И. Ленина об обновлении земли становится практическим делом миллионных масс Советского Союза».

Он говорит о своей «мечте» натуралиста, обновителя земли. И вот какие слова ложатся на бумагу: «…чтобы люди останавливались у растений с таким же интересом, с таким затаенным дыханием, с каким останавливаются они перед новым паровозом, более усовершенствованным трактором, невиданным еще комбайном, незнакомым самолетом или перед неизвестной конструкции какой-либо новой, еще небывалой машиной».

Конечно, он знал, что делал, неспроста подпуская мудреное: «неизвестной конструкции какой-либо машиной»; ему по сердцу это затейливое построение фразы. Как и Павлов, он любит старинные словечки и обороты; так родился его «ментор». Он немного щеголяет ими, как и торжественной старомодностью крахмальных воротничков.

Но какое подлинное, цельное, глубокое чувство красоты носил он в себе! Красоты и прелести мира, его окружающего, живого мира, цветущего и плодоносящего, его руками изменяемого. Глазом художника он видит его. «Окраска — светлая, зеленовато-желтая с нежным размытым красновато-розовым румянцем на солнечной стороне…», «Плоды великолепно раскрашены шарлаховой росписью по красивому желто-шафранному основному колеру… Мякоть — плотная, желтоватого цвета, замечательного пикантного винно-сладкого, с легкой кислотой, пряного вкуса, с тонким ароматом…»

Вот он говорит о «необъятной книге природы», в которой все наши знания «составляют лишь одну маленькую строчку»; вот убеждает идущих за ним не просто перепечатывать его «зеленую книгу», а продолжать и развивать ее.

И мы с очевидностью наблюдаем, как та великая сила, которая двигала им, властно понуждала работать и обращала работу в радость, — как составлялась она, конечно, и убеждением в важности и полезности его дела, и страстным стремлением добиться в нем наибольшего, чего может добиться человек, но как, кроме того, была она еще чем-то. Тем, без чего невозможен труд большого исследователя природы, как невозможен труд художника. И это что-то — поэзия. Ощущение поэзии природы и чувство высокой поэзии собственного творчества.

Иван Владимирович умер 7 июня 1935 года.

Созданное им не было просто чудесным садом с великим множеством небывалых деревьев в нем, это была самая могущественная из когда-либо существовавших наук о живом мире и власти человека над ним.

Дарвин объяснял эволюцию, Мичурин творил ее.

Это был новый, важнейший этап в развитии всей биологической науки.

Мендель проповедовал обреченность перед роком наследственных свойств. «Доминантные», «рецессивные» — тут ничего не поделаешь, покоряйтесь тому, что есть.

Открытые Мичуриным глубочайшие законы, правящие развитием живых существ, дали возможность направленно переделывать их, управлять «доминированием», лепить наследственность. Это была эпоха в человеческих знаниях о природе.

Дарвинизм у Мичурина поднялся на более высокую ступень и притом приобрел новое качество: он стал творческим дарвинизмом.

Трудно отыскать такую главу, такой раздел в теоретической биологии, на которых не отразились бы решающим образом открытия Мичурина.

В основе важнейшего обобщения, сделанного академиком Т. Д. Лысенко, — закона стадийного развития — также лежат мичуринские идеи о разнокачественности тканей организма в разные сроки его жизни и, как следствие этого, о разнокачественности частей тела, например, взрослого растения.

И нет ни одною раздела агробиологической науки, где бы идеи Мичурина не указали совершенно нового пути, — возьмем ли мы гибридизацию, половую и вегетативную, способы могучей переделки наследственной природы воспитанием, воздействием условий жизни или учение о сознательном подборе пар для скрещивания, которое означает переворот в селекции. Беспримерны достижения советской сельскохозяйственной науки. Нигде за рубежом нет ничего, что можно было бы поставить вровень с ними. Но как ни отлично друг от друга творчество советских агробиологов, селекционеров, можно смело сказать, что все лучшие достижения добыты ими на мичуринских путях.

Это касается не только растениеводства, но и животноводства. Советские животноводы выводят новые породы скота, спасают от вырождения старые, заставляют коров давать тысячи лишних литров молока в год и кур — сотни яиц, увеличивают настриг шерсти у овец. И с гордостью говорят:

— Это достигнуто только применением мичуринских методов. Животноводство должно стать мичуринским — в этом его будущее.

А сельскохозяйственное машиностроение? При чем тут, казалось бы, биологическая теория Мичурина? Но спросите конструкторов изумительных, «умных» сельскохозяйственных машин, поговорите с инженерами.

— Объект всей этой техники — жизнь, живые существа, — скажут они. — Только глубоко, по-мичурински поняв их, можно было построить эти новые машины, каких не сумел бы до того придумать ни один машиностроитель в мире.

Биология — основа не только сельскохозяйственных наук, но и медицины. Уже нет сомнения, что новым могуществом наделит учение Мичурина и эту древнейшую науку. Многое, очень важное перестроится (уже перестраивается!) в физиологии, в биохимии…

Ведь мичуринская наука — это новое материалистическое знание о природе, отбрасывающее прочь шелуху формализма, реакционного идеалистического лжезнания.

Мичуринская наука учит изменять окружающий человека мир в интересах народа. Это в самом подлинном смысле народная наука.

Вот почему она не могла родиться в царстве доллара (не говоря уже о том, что там не было гения, подобного Мичурину) и не могла стать на ноги в царской России.

Она расцвела у нас в СССР.

Неведомый почти никому до революции обновитель земли, великий и скромный, был избран Академией наук СССР почетным академиком.

Чудесный сад в Мичуринске — теперь наше центральное учреждение по плодоводству.

Мичуринская наука стала достоянием всего народа.

Тысячи учеников и последователей во всех концах СССР продолжают великое дело. Мичуринцы — академики, профессора, селекционеры, настоящие исследователи наследственности — генетики (не менделевского толка), агрономы и колхозники-передовики — двигают, развивают дальше советскую агробиологическую мичуринскую науку. Ее могуществом побеждают природу и борются за то, чтобы стала наша родина цветущим садом.

На полке, прибитой возле рабочего стола Мичурина, в числе немногих, очень строго избранных книг, которые великий преобразователь природы держал под рукой, стояла тоненькая книжка, отпечатанная на плохой, серой бумаге.

На книжке значилось: «Бюллетень яровизации». Рядом надпись: «Дорогому учителю от неизвестного Вам ученика. Т. Лысенко. 21/IV 1933 года».

К бюллетеню аккуратно и бережно был подклеен вырезанный откуда-то из газеты портрет автора надписи, Лысенко, работавшего далеко от Мичуринска, на Украине, и никогда не занимавшегося садами, а только полевыми культурами.

Надпись на серой книжечке, названия которой не мог бы объяснить ни один старый словарь, была ошибочной: ученик, вне всякого сомнения, не оставался неизвестным учителю.

Года через два после того, как десятки тысяч статей во всей прессе земного шара торжественно сообщили о превращениях рентгенизированных Меллером, учеником Моргана, мух, случилось… Да, в сущности, ничего и не случилось. Просто в советских газетах промелькнула маленькая заметка. На Полтавщине, в селе Карловке, у одного крестьянина пшеница «украинка», посеянная весной, выколосилась и дала урожай. Только и всего.

Впрочем… «украинка»? Да ведь это озимая пшеница? Ее следует сеять осенью?

А вот тут она повела себя, как яровая!

Кто такой этот крестьянин? Лысенко. Д. Н. Лысенко. Говорят, он что-то с ней делал. Какой-то фокус. Вымачивал зерно — это еще зимой, и потом, когда оно начинало прорастать, зарывал в мешках в снег. И вот таким-то зерном и сеял.