— О, устроиться мне недолго, — ответил Торрес. — Я налегке, у меня с собой ничего нет.

— Ну что ж, будьте как дома, — сказал Жоам Гарраль.

В тот же вечер Торрес занял комнату неподалеку от цирюльника.

А Фрагозо, только в восемь часов вернувшись на жангаду, подробно рассказал юной мулатке о своих подвигах и не без гордости повторял, что его слава знаменитого цирюльника еще возросла в бассейне Верхней Амазонки.

На рассвете 27 июня концы были отданы, и жангада вновь заскользила вниз по реке.

Теперь на борту стало одним пассажиром больше. Но откуда взялся этот человек? Никто не знал. Куда он направлялся? По его словам, в Манаус. Однако Торрес тщательно скрывал все, что относилось к его прежней жизни, помалкивал о своей профессии, которую бросил всего два месяца назад, и никто не подозревал, что на жангаде нашел себе приют бывший лесной стражник. А Жоам Гарраль не хотел отравлять назойливыми расспросами услугу, оказанную им Торресу.

Приняв путника на борт, Жоам Гарраль действовал из гуманных побуждений. На безлюдных просторах Амазонки, особенно в ту пору, когда большие пароходы еще не бороздили ее воды, было очень трудно найти быстрый и надежный способ передвижения. Суда ходили нерегулярно, и путешественникам чаще всего приходилось пробираться пешком сквозь леса. Так странствовал и продолжал бы странствовать и Торрес, если бы счастливый случай не привел его на жангаду.

Теперь, когда Бенито представил Торреса отцу и рассказал, при каких обстоятельствах повстречался с ним, Торрес мог считать себя полноправным пассажиром и вести себя как на большом пароходе: участвовать в общей жизни, если ему захочется, или держаться особняком, коли у него необщительный нрав.

Торрес ни с кем не пытался сближаться, особенно в первые дни. Он вел себя очень сдержанно, отвечал, когда к нему обращались, но сам ни о чем не спрашивал.

Если он и бывал разговорчив, то лишь с Фрагозо. Быть может, потому, что тот подал ему счастливую мысль пуститься в путь на жангаде? Порой он расспрашивал своего веселого спутника о положении семейства Гарраль в Икитосе, о чувствах дочери хозяина к Маноэлю Вальдесу, но и тут говорил с осторожностью. Чаще всего он либо прогуливался в одиночестве на носу жангады, либо сидел в своей комнате.

Завтракал и обедал он вместе с Жоамом Гарралем и его семьей, но почти не принимал участия в общей беседе и по окончании трапезы тотчас удалялся.

Все утро жангада плыла среди живописной группы островов, расположенных в широком лимане Жавари. Этот крупный приток Амазонки течет к юго-западу, и на всем его пути от истоков до устья не встречается ни острова, ни порога. Его устье шириной около трех тысяч футов начинается на несколько миль выше места, где прежде стоял город Жавари, право владеть которым долго оспаривали испанцы и португальцы.

До утра 30 июня путешествие продолжалось без всяких происшествий. Порой навстречу жангаде попадалась вереница скользивших вдоль берега лодок, связанных цепочкой, так что один туземец мог управлять всеми сразу.

Вскоре позади остались острова Арариа, архипелаг Кальдерон, остров Капиату и многие другие, еще неизвестные географам. 30 июня лоцман указал на правом берегу реки деревушку Журупари-Тапера, где решено было сделать остановку на два-три часа.

Маноэль и Бенито отправились поохотиться в окрестностях и принесли кое-какую пернатую дичь, которой оказали радушный прием на кухне. Молодым людям удалось также убить и зверя, но он представлял больший интерес для естествоиспытателя, чем для кухарки на жангаде.

Это было четвероногое с темной шерстью, чем-то напоминавшее большого ньюфаундленда.

— Вот муравьед редкой породы! — провозгласил Бенито, бросая его на палубу жангады.

— И прекрасный экземпляр, который послужил бы украшением коллекции в музее, — добавил Маноэль.

— Наверно, нелегко словить этого диковинного зверя? — спросила Минья.

— Еще бы, сестренка! — ответил Бенито. — К счастью, тебя с нами не было, чтобы вымолить ему пощаду. Ох и живучи же эти твари! Я истратил не меньше трех пуль, пока не уложил его.

Это был в самом деле великолепный муравьед, с длинным седоватым хвостом, узкой мордой, которую он засовывает в муравейник, — главной пищей служат ему муравьи, — и длинными худыми лапами с острыми пятидюймовыми когтями, которые сжимаются как пальцы на руке. Но что это за рука! Если муравьед что-нибудь схватит, то уж не выпустит — остается только отрубить ему лапу! А сила у нее такая, что путешественник Эмиль Каррей справедливо заметил: «Хватка у него железная, даже тигр не может вырваться из его когтей».

Утром 2 июля жангада подошла к Сан-Паулу-ди-Оливенса, проскользнув среди множества островов, круглый год покрытых зеленью и затененных величественными деревьями; самые крупные из этих островов называются Журупари, Рита, Мараканатена и Куруру-Сапо. Несколько раз жангада проплывала и мимо устьев небольших притоков с черной водой, так называемых «игуарапе».

Цвет этих вод — любопытное явление, свойственное многим притокам Амазонки, и малым и большим.

Маноэль обратил внимание на то, как темен этот цвет и как резко выделяются темные струи на белесоватой поверхности реки.

— Ученые по-разному объясняют причины такой окраски, — сказал он, — но, кажется, ни один не нашел достаточно убедительного объяснения.

— Вода тут совсем темная, с чудесным золотистым отливом, — заметила Минья, указывая на переливающуюся водную гладь вокруг жангады.

— Да, — согласился Маноэль. — Еще Гумбольдт, как и вы, дорогая, наблюдал этот странный оттенок. Но, присмотревшись внимательнее, вы увидите, что среди многих цветов здесь преобладает цвет сепии[28].

— Вот вам еще явление, — вскричал Бенито, — о котором ученые спорят и не могут прийти к соглашению!

— Быть может, стоило бы спросить мнение кайманов, дельфинов и ламантинов, — заметил Фрагозо, — потому что они выбирают именно темные воды для своих игр.

— Несомненно, темная вода особенно привлекает этих животных, — подтвердил Маноэль. — Но почему? На это очень трудно ответить! Обязана ли вода своим цветом содержащемуся в ней раствору углерода, или она темнеет, протекая по торфяному руслу, пробиваясь сквозь слои каменного угля и антрацита, или ее окрашивает множество мельчайших растений, которые она уносит своим течением? Тут нельзя сказать ничего определенного[29]. Во всяком случае, это превосходная питьевая вода, она отличается редкой в этом климате свежестью, не имеет никакого привкуса и совершенно безвредна. Зачерпните немного воды, милая Минья, и попробуйте — вы можете пить ее без всяких опасений.

И правда, вода была свежая и прозрачная. Она вполне могла бы поспорить с водой, подаваемой к столу в Европе. На жангаде ею наполнили несколько бутылей для нужд кухни.

Как сказано выше, утром 2 июля жангада прибыла в Сан-Паулу-ди-Оливенса, где изготовляют четки[30] из скорлупы кокосовых орехов и затем нанизывают на тысячи длинных нитей. Эти четки — очень ходкий товар. Быть может, покажется странным, что прежние хозяева страны, тупинамбы и тупиники, теперь более всего занимаются изготовлением предметов католического культа. А впрочем, почему бы и нет? Ведь нынешние индейцы не то что прежние. Они сменили свои национальные костюмы, головные уборы из перьев ара, луки и сарбаканы на американскую одежду — белые штаны и пуншо из полотна, вытканного их женами, которые стали мастерицами в этом деле.

Сан-Паулу-ди-Оливенса — довольно значительный город, в нем не меньше двух тысяч жителей, выходцев из всех соседних племен. Теперешняя столица Верхней Амазонки когда-то была просто миссией, основанной в 1692 году португальскими кармелитами[31], а затем перешедшей в руки миссионеров-иезуитов[32].