На следующее утро Кеннеди и Сердей, как обычно, принялись за работу, хотя и казались совершенно разбитыми от усталости. Сердей едва держался на ногах, лицо у него было все в глубоких ссадинах.

Хартлпул, давно приглядывавшийся к этому субъекту, искренне презирал его. Он резко остановил попавшегося навстречу повара:

— Где ты пропадал вчера, кок?

— Где пропадал? — лицемерно удивился Сердей. — Да там же, где и каждый день.

— Почему же тебя никто не видел, мошенник? Не заблудился ли ты, часом, где-нибудь на шлюпке?

— На шлюпке? — переспросил Сердей с непонимающим видом.

— Хм… — раздраженно хмыкнул Хартлпул. Затем продолжал: — Можешь объяснить, где это тебя так разукрасило?

— Упал, — спокойно ответил Сердей, — и так расшибся, что едва ли смогу сегодня таскать груз. Еле-еле хожу.

— Хм… — опять промычал Хартлпул и, чувствуя, что от этого лживого типа ничего не добьешься, ушел.

Что же касается Кеннеди, то он даже не дал никакого повода для допроса. Хотя матрос был бледен как полотно и явно чувствовал себя неважно, он молча выполнял всю необходимую работу.

Итак, 11 мая, в обычное время, все приступили к переноске груза, так и не раскрыв тайны исчезновения лодки. Но эмигрантов, явившихся первыми в бухту Скочуэлл, ожидал сюрприз: на берегу, у самого устья реки, лежали два трупа — Джексона и Ферстера. Около них торчала наполовину погруженная в воду и занесенная песком «Уэл-Киедж» с пробитым дном.

Теперь нетрудно было восстановить ход вчерашних событий. Едва выйдя за пределы бухты, неумело управляемая лодка наскочила на рифы. Образовалась течь, и отяжелевшая шлюпка пошла ко дну. Из четырех находившихся в ней людей Кеннеди и Сердею удалось добраться до острова, а Джексон и Ферстер погибли, и первый же прибой выбросил на берег их тела вместе с покалеченной «Уэл-Киедж».

Внимательно осмотрев «Уэл-Киедж», Кау-джер нашел, что остов лодки вполне можно использовать. Правда, борта сильно пострадали, но шпангоуты оказались почти все целы, а киль вообще не был поврежден. Разбитую шлюпку вытащили за линию прибоя и оставили здесь, чтобы починить ее при первой же возможности.

Перевозка груза закончилась 13 мая. Сразу же, не теряя времени, взялись за возведение сборных домов. Конструкция их была чрезвычайно удобна, так что здания росли прямо на глазах. Едва заканчивали постройку очередного дома, как он сразу же заселялся, причем всякий раз дело доходило до крупных столкновений, ибо для тысячи двухсот человек домов не хватало. Не более двух третей эмигрантов могли рассчитывать на жилье. Естественно, люди вынуждены были как-то добиваться, чтобы у них была крыша над головой.

Это делалось с помощью кулаков. Те мужчины, которых природа не обидела силой, с самого начала завладевали отдельными элементами сборных конструкций и не допускали в здание других. Все же им пришлось уступить численному превосходству и войти в соглашение с теми, кого на первых порах хотели выбросить вон. Так, на основе применения физической силы, произошел своеобразный отбор второй очереди, и выявился состав «избранных». Когда наконец дома были уже переполнены и обитатели их могли успешно противостоять натиску бесприютных, стало ясно, что эти последние действительно остались без крова.

Таким образом, примерно пятистам потерпевшим кораблекрушение мужчинам, женщинам и детям пришлось довольствоваться палатками. Среди них мужчины составляли меньшинство. Это были отцы семейств или мужья, которым пришлось разделить участь своих близких. С ними находились Кау-джер и его друзья-индейцы, не боявшиеся ночевок под открытым небом, а также члены экипажа «Джонатана», приученные Хартлпулом стойко переносить лишения. Эти славные люди подчинились без малейшего ропота, даже Сердей и Кеннеди, которые после происшествия с лодкой являли пример необычайного усердия и послушания. В числе «бездомных» находились Джон Рам и Фриц Гросс, не участвовавшие в борьбе из-за физической слабости, а также семья Родса, не считавшего для себя возможным прибегать к силе.

Итак, пятьсот человек разместились в палатках. Поскольку большая часть эмигрантов перебралась в дома, оставшиеся использовали освободившиеся палатки и сделали их двойными. Прослойка воздуха между двумя парусиновыми стенками удерживала тепло, так что, в общем-то, эти примитивные жилища оказались довольно сносными.

Едва переселенцы устроились, как 20 мая на остров Осте обрушилась зима (к счастью, запоздавшая в этом году). Разразилась сильнейшая снежная буря. В несколько минут землю окутал плотный белый саван, из-под которого торчали деревья, покрытые инеем. На следующий день сообщение между отдельными участками лагеря оказалось почти невозможным.

Но теперь эмигранты были защищены от лютых холодов. Укрывшись в домах или палатках, греясь перед ярким пламенем очагов, спасшиеся с «Джонатана» больше не боялись зимовки в холодном антарктическом климате.

Две недели свирепствовала буря. Снег валил густыми хлопьями. Все это время эмигранты почти не выходили наружу.

Такое вынужденное заточение особенно огорчало тех, кому «посчастливилось» попасть в сборные дома. Строения эти были лишены всех элементарных удобств. Поначалу переселенцы, соблазненные не столько их видом, сколько самим названием «дом», жаждали во что бы то ни стало поселиться именно в них, что образовало неимоверную скученность. Жилища превратились в настоящие ночлежные дома, где прямо на полу, впритык, лежали соломенные тюфяки. Эти же помещения в короткие дневные часы служили общими комнатами и кухнями. Такая теснота, когда несколько семейств жили бок о бок, неизбежно приводила к принудительной близости, отнюдь не способствовавшей чистоте и поддержанию добрососедских отношений. В домах, занесенных снегом, люди изнывали от скуки, а безделье и скука, как известно, всегда ведут к ссорам.

Жители палаток, хотя и хуже защищенные от холода, оказались отчасти в привилегированном положении, ибо располагали большей площадью. Некоторые семьи, в частности Родсы и Черони, а также пять неразлучных японцев, даже занимали отдельные палатки.

Никто не руководил размещением жилищ. Единого предварительного плана тоже не было, так что дома и палатки стояли где попало, по прихоти их обитателей. Поэтому-то лагерь походил не на поселение, а скорее на случайное скопище разбросанных построек, между которыми было бы крайне затруднительно проложить улицы.

Впрочем, это не имело никакого значения — ведь поселение было временным, и весной эмигранты снова отправятся на поиски новой родины и новых злоключений.

Лагерь раскинулся на правом берегу реки, текущей с запада. В одном месте она подходила к самому поселению, потом изгибалась в противоположном направлении и через три километра, на северо-западе, впадала в море. Крайнее строение поселка стояло на самом берегу реки. Еще в начале строительства один эмигрант, по имени Паттерсон, втихомолку завладел крошечным сборным домиком, в котором могло разместиться только три человека. А чтобы никто не претендовал на его жилище, он предложил поселиться вместе с ним еще двум эмигрантам, весьма обрадовавшимся приглашению. Выбор Паттерсона был не случаен: не обладая достаточной физической силой, он вполне разумно избрал сожителей геркулесового сложения, чьи кулаки могли бы, при случае, отстоять их общую собственность.

Оба были американцы. Одного звали Блэкер, другого — Лонг. Первый — двадцатисемилетний крестьянин, довольно веселого и общительного нрава — отличался невероятной прожорливостью. Постоянный, болезненный голод чрезвычайно усложнял его жизнь, ибо, живя в нужде, он никогда не мог удовлетворить свой ненасытный аппетит. Муки голода терзали Блэкера с самого рождения, и в конце концов он решил эмигрировать, надеясь, что в Африке ему удастся наесться досыта. Второй — кузнец, этакий тупой детина с могучими бицепсами, крепкий и податливый, как железо в горне, — представлял послушное орудие в руках хозяина дома.