У немолодого уже турка были удивительные глаза, они смеялись, хотя весь остальной его облик был воплощением чрезвычайной серьезности и внимания. Он сказал:

— С удовольствием помог бы вам, эфенди, но боюсь, что дозвониться не успеем, сейчас объявят посадку. И не уверен, что вашему родственнику удастся сразу же вылететь из Измира. Но, если хотите, могу поинтересоваться расписанием всех внутренних рейсов.

— Благодарю, не нужно. Мой родственник вылетит частным самолетом. Он состоятельный человек, подданный Соединенных Штатов.

— Очень рад, сэр, но, право, не знаю, эфенди, как помочь, аллах свидетель.

— Может быть, воспользоваться телеграфом? — раздраженно спросил пассажир, поглядывая на часы.

— Вон там, в конце зала, рассыльный, — сказал чиновник, — за сотню лир или доллар он мигом все устроит, эфенди. Только напишите ему крупными буквами, сэр, поразборчивей.

Пассажир не замедлил поступить именно так. Текст телеграммы гласил:

"Элу Броуди, отель "Этап", 107, Измир. Срочно.

Дорогой дядя! На пути домой представилась возможность свидания. Есть новости бизнеса. Спешу на Остров. В Стамбуле остановлюсь на день, не больше. Поторопись. Отель "Бале" или "Пинар". Нежный привет Карине и малышкам. Твой Слим Нордтон".

Через полчаса после взлета самолет приземлился в Стамбуле. А еще через сорок минут Слим Нордтон расплатился с шофером такси в Галатасарае у входа в девятиэтажный треугольник не слишком фешенебельного отеля "Бале", из его верхних окон открывался вид на лабиринты старых кварталов, вскарабкавшихся на холмы, и на залив Золотой Рог, дважды пересеченный древними мостами и ощетинившийся мачтами стоявших на приколе рыбацких шаланд.

Приняв душ, Слим Нордтон позвонил портье и попросил заказать ему билет до Лондона на утренний рейс во вторник, затем спустился вниз и пообедал.

Снова поднялся на свой этаж. Выйдя из лифта, еще в коридоре он услышал, как трезвонил телефон в его номере.

— Нордтон слушает.

— Хэлло, дружище! Это Хабахаттин Бозок. Не узнал?

— Узнал. Откуда ты взялся? Я жду Броуди, мой мальчик, не тебя.

— Не повезло тебе, дружище, Эл нездоров. Он поручил мне обнять тебя и выслушать новости. Ну как в Африке?

— В Африке жарко, — отрезал Нордтон, — вспомни школьный учебник.

Эта реплика явно позабавила Бозока, он так рассмеялся, что Слиму пришлось на несколько мгновений оторвать трубку от уха.

— Ты всегда мне нравился, дружище! — восклицал Бозок. — В остроумии с тобой лучше не тягаться! Вот и Эл сказал мне то же самое про тебя! Ему безумно понравилось, что ты назвал его дядей в телеграмме!

— А что с ним?

— Пустяки, не беспокойся, обычная мигрень, ты же знаешь его манеру путать день с ночью.

— Это он сообщил тебе, где меня найти?

— Да. Только что позвонил мне в контору, а я сразу тебе.

— Мог бы позвонить мне самому, — буркнул Нордтон, — значит, не пожелал меня видеть. Почему?

— Не будь мнительным, дружище. Мигрень — скверная штука. Если не ошибаюсь, кажется, из-за мигрени Наполеон проиграл битву при Ватерлоо.

— Чушь. Просто он не учел, как некоторые с мигренью сегодня, что моя нация ему не по зубам.

— Нет, ты определенно вызываешь у меня восторг!

— Ладно, Хаби, я не против поговорить с тобой, — сказал Нордтон, — приезжай, если хочешь.

— Лучше в кафе, идет? "Бебек" на набережной тебя устроит?

— Сойдет. Буду в половине четвертого.

Слим Нордтон переоделся в костюм попроще, вероятно, оттого, что не хотел дразнить вызывающе шикарным видом огромное число неимущих и легкоранимых гордецов в толпе трудяг, заполняющих в эти часы улицы и переулки почти непостижимо своеобразного Вечного города на меже Европы и Азии.

Без особого душевного подъема отправился он на встречу с человеком, которого считал далеко не самым достойным для общения.

День выдался безветренный, ослепительно яркий. Господствующие над городом минареты Сулеймании и Айя-Софии вонзались в безоблачное белесо-голубое небо, слегка подкрашенное блеклыми дымами.

Прихрамывая, опираясь на трость, Слим Нордтон шел, уверенно определяя дорогу, ведущую от проспекта Независимости вниз, к набережной знаменитого пролива, соединившего воды Черного и Мраморного морей. Оба моря при желании можно увидеть одновременно с крыши любого небоскреба на горе.

Шел и усмехался, глядя на громаду моста через Босфор. Он усмехался от приятной мысли о том, что его старший брат имел некоторое отношение к группе британских проектировщиков и строителей этого грандиозного сооружения, чувствительно потрепавшего и без того худой турецкий карман, зато накрепко связавшего европейскую и азиатскую части материка.

Автомобилей на улицах и площадях было много, однако они больше простаивали у обочин, нежели ездили, так что пешеходу было вольготно, он, пешеход, относительно безбоязненно пересекал городские магистрали во всех направлениях, в отличие от автовладельцев не проклиная острый бензиновый голод.

Он усмехался также от мысли, что здесь канистра бензина обходилась сумевшему ее заполучить значительно дороже, чем его заокеанскому или прочему "равноправному брату" по НАТО и "Общему рынку".

Слим Нордтон усмехался не с иронией, порожденной сочувствием к водимому за нос западными "друзьями" турку, вовсе нет, ибо он презирал всех и вся. Он усмехался потому, что воочию убеждался снова и снова, какие огромные барыши сулила даже в одной только этой стране спекуляция горючим, если его иметь в соответствующем количестве.

"Нефть, нефть, нефть, — колотилось в его голове, — всюду она кричит о себе. Я выбрал стоящее дело, не зря ввязался в драку за доступ к ней, если уж не на Ближнем Востоке, то хотя бы в глубинках Черного континента, пока туземцы с помощью красных сами не прибрали ее к рукам. За нефть я готов рисковать и водиться даже с плебеями вроде Бозока, этого тупого фашиста из "коммандос" ПНД[5], подонками вроде Рыка, который чуть не завалил меня и дело из-за своей кровожадности, или с выскочками вроде Эла Броуди, этого великого финансового воротилы фруктово-овощного пошиба, который всегда выйдет сухим из воды и глазом не моргнет, если нас переловят и вздернут. Сволочи, вы еще узнаете Слима!"

Он немного опоздал. На столике перед Хабахаттином Бозоком стояли уже три пустые рюмки.

— Что будем пить?

— Я вижу, ты управился с тремя дозами коньяка, — сказал Нордтон, присаживаясь, — но я пригубил бы ракы. Из уважения к твоей нации.

— Еще раз выражаю тебе свое восхищение! Мустафа, ракы и воду!

— Я слушаю, — сказал Нордтон, едва официант, мигом исполнив заказ, отпрянул от них с почтительным поклоном.

— Это я тебя слушаю, — мягко поправил Бозок, — так что там в нашей, то есть вашей, экзотической стране? Только, пожалуйста, не надо про жару и носорогов, это уже слышал.

— Что именно тебя интересует?

— Меня интересует то же, что и нашего друга, который так неудачно развлекся прошлой ночью, заработав мигрень.

— Мне нужны деньги.

— Всем нужны деньги.

— Но я их заработал, — резко сказал Нордтон, — деньги не мигрень.

— Это не обязательно слышать соседям. Лучше доверительно признайся мне одному, разве тебя не поощрили на месте?

— Шеф был в отъезде, а мне пришлось уносить ноги немедленно. Еле попал на самолет. А мог и не вырваться вообще.

— Летел через Триполи? Рискованно.

— Нет, через Нджамену, Каир и Анкару. Обошлось.

— А что мне передать Элу?

— Сам передам, что надо нашему дорогому спецу по фруктам.

— Он поручил мне, — напомнил Бозок. — Уже без четверти четыре, а у меня на пять заказан разговор с Измиром, чтобы передать ему что-нибудь от тебя и тебе от него. Не тяни, дружище, а то обижусь и не поведу тебя вечерком в "Луна-парк" развлечься с ласковой компанией и насладиться пением Айжды и Кочиит-ханым. За мой счет, разумеется, ты дорогой гость.

вернуться

5

Партия националистического движения в Турции (неофашистского толка).