— Слушаю, — сказал он, раздосадованный, что прервали его беседу с капитаном, — что, что? Некогда ждать, пока вы прожуете! Кто? — И вдруг смутился: — Простите великодушно, что-то с аппаратом… — Свободной рукой он подхватил висевшую на спинке кресла форменную куртку и набросил ее на плечи. — Да, да, слушаю. Именно так, гражданин министр. Делаем все возможное. Разрешите доложить через… в конце дня. Благодарю. Вам тоже почтительно желаю успехов. — Положив трубку, повернулся к Нгоро: — Вы слышали?

— Нет.

Комиссар подошел к Даги Нгоро, тот встал по стойке "смирно".

— Настоятельно просит форсировать следствие по делу инженера и нашего парня из отряда охраны дипкорпуса. А что я могу доложить правительству утешительного?

— Сегодня же снова приму меры, гражданин окружной комиссар.

— А вчера?

— Уверяю вас, делаем все возможное. Постараемся сделать и невозможное. Прослежу лично.

Комиссар нахмурился. Снял куртку и вновь повесил ее на спинку кресла, промокнул лицо и шею платком.

— Потрудись объяснить, капитан, почему следователь не поставлен в известность о телефонном сообщении сотрудницы "Абреже"?

— Я не успел, — ответил Нгоро, — как раз сегодня я вызвал его к двенадцати, чтобы ознакомить с донесением.

Комиссар взглянул на часы, затем строго на капитана, бросил:

— Вас больше не задерживаю.

Без четверти двенадцать Нгоро был уже в своем управлении. Приказал разыскать Киматаре Ойбора.

Последний не получал никакого указания капитана относительно доклада на двенадцать и находился в отряде охраны дипкорпуса, в котором служил погибший полицейский, так что вестовому пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он обнаружил сержанта.

— Есть что-нибудь? — спросил Нгоро, едва Ойбор явился в его кабинет. — Только не рассказывайте мне о заключениях экспертизы, я хочу знать, есть ли новости у вас.

— Пока ничего нового. Я немедленно доложу, как только выясню кое-что.

— Что именно?

— Картина происшествия уже вырисовывается, но еще много загадок.

— Например?

— Например, немаловажный интерес вызывает тот факт, что постовой, судя по всему, добровольно подпустил к себе убийцу и даже вошел с ним в служебную будку. Он его знал. Доверился или подчинился. А ведь это далеко не просто даже сослуживцам — войти в будку. Любой полицейский из охраны дипкорпуса — столп дисциплины.

— Да, это странно, — согласился Нгоро. — Но меня удивляет, что вы уклоняетесь от главного. На месте происшествия должна быть какая-нибудь весомая улика. Какая-нибудь вещица, которую вы упустили при осмотре площади. Это предчувствие меня не оставляет, просто не дает покоя. Думаю, не помешало бы еще раз как следует допросить каждого, кто входил в оперативную группу.

Киматаре Ойбор выслушал эти слова капитана так, как слушают лепет внуков.

Нгоро, вероятно, и сам почувствовал цену своего рассуждения, он усмехнулся и произнес, как бы оправдываясь:

— Меня вызывал комиссар. Президент придает инциденту на площади важное значение, министр тормошит комиссара, комиссар — меня, а я, естественно, вас. Враги уже пытаются придать этому несчастному случаю политическую окраску. Очень серьезно, мой друг, очень. Так что советую вам не тянуть.

— Понимаю важность своего задания, — сказал Ойбор, — но и не могу поддаваться поспешным выводам.

— Я вас не гоню. Лишь поторапливаю. Может быть, нужны еще помощники? Мне кажется, вы избрали слишком неопытных.

— Я на них полагаюсь полностью, — сказал сержант, — с вашего позволения.

— Ну, хорошо, хорошо, действуйте, как считаете нужным, только действуйте. Кстати, поступило сообщение, будто бы какой-то башмачник, если на него нажать, может добавить ясности в следствие. Площадь Освобождения, номер сорок два.

— Кто сообщил?

— Какая-то девочка из "Абреже". Надо проверить. Но особое внимание, мне думается, следует уделить тому русскому, замешанному в деле. Лу-ков-ский.

— Осмелюсь заметить, замешана его машина, не он.

— Конечно, конечно, — сказал Нгоро, — но я, как и вы, не люблю делать поспешные выводы. Все слишком туманно.

— Что-нибудь конкретно она сообщила?

— Кто?

— Упомянутая вами сотрудница газеты.

— Конкретного ничего, в том-то и дело, — сказал Нгоро. — Мне кажется, что с ней самой следует хорошенько разобраться. Как бы не оказалось, что она подставное лицо тех, кто хотел бы увести расследование в сторону. В нашей службе нужно быть осмотрительными, ничего нельзя исключать.

— У вас есть основание сомневаться в искреннем желании журналистки помочь нам?

— Пока нет. Сержант, не вам напоминать, что среди добровольных охотников посодействовать полиции, среди самозваных осведомителей не так уж много попадается искренних и бескорыстных граждан. Бывают, знаете, любители и хитрецы, которые так и норовят из каких-либо личных соображений, мести, например, или просто неприязни подставить ни к чему не причастного человека в поле зрения полиции и тем самым доставить ему беспокойство.

— Так точно, гражданин капитан, подобные случаи встречались и в моей практике. Однако, простите, это вовсе не означает, что ко всякому добровольному проявлению со стороны населения нужно относиться с предубеждением, а уж тем более игнорировать информацию, имеющую хоть какое-то отношение к нашей работе. Как вы сами очень справедливо только что заметили, ничего нельзя исключать.

— Разумеется, разумеется, дорогой мой. Не сомневаюсь, как и более высокое ваше начальство, что вы знаете совершенно точно и безошибочно, как нужно поступать в подобных случаях.

— Благодарю вас, гражданин капитан.

— Это я вас благодарю за вдумчивое отношение к службе, за похвальное достоинство, с которым вы держитесь в разговоре с офицером, своим непосредственным начальником.

— Я немедленно отправлюсь к башмачнику. Разрешите идти?

— Нет. Его допросите завтра. А сейчас вы нужны в управлении.

— Но позвольте, в интересах…

— К нему завтра! Сегодня вы мне нужны. Семьдесят третий, приказываю вам сегодня выехать на полигон для проведения занятий с группой "А".

— Слушаюсь.

Пассажирский самолет авиакомпании "Тюрк хава йоллари" прибыл из Африки в Анкару точно по расписанию, в одиннадцать ноль восемь по местному времени.

Стюардесса, прелестная, как все бортпроводницы мира, осветила салон обворожительной улыбкой и объявила:

— Дамы и господа! Пассажирам, следующим до Стамбула, предлагаем тоже покинуть самолет на двадцать минут, всем без исключения, оставив на сиденьях ручную кладь. В зале ожидания аэровокзала вас ожидает короткий, но, надеемся, приятный отдых.

Подчинившись, пассажиры потянулись вереницей от трапа к небольшому и приземистому аэровокзалу турецкой столицы.

Каждого тщательно обыскали аскеры[4] в форме армейской службы безопасности. Никто не роптал, зная, что во многих провинциях страны и в самой столице объявлено чрезвычайное положение в связи с разгулом терроризма.

Утомленные полетом люди разбрелись по отведенному для транзитников крошечному залу, рассматривая этикетки бутылок на полках крохотного бара, рекламные проспекты, плакаты на стенах, вертушки с открытками и всевозможные поделки а-ля Восток, предлагавшиеся в качестве сувениров расторопными смуглолицыми продавцами.

Один из пассажиров, худощавый, чуть прихрамывающий мужчина средних лет, обратившись к первому попавшемуся служителю, с большим трудом растолковал тому с помощью мимики и жестов, что желает видеть кого-нибудь из начальства.

— Говорите ли вы по-английски? — спросил пассажир у чиновника, к которому его привели.

— Да, сэр, — последовал ответ, — объясниться сможем, если вы будете говорить медленно. Слушаю вас.

— Я дипломат, направляюсь в Стамбул, откуда без задержки намерен вылететь дальше, в Европу. Времени, как видите, мало, а мне хотелось бы повидаться с родственником, он сейчас в Измире, можно сказать, постоянный и желанный гость Турецкой республики. Рассчитываю на ваши служебные возможности, которые, несомненно, позволят связаться с Измиром мгновенно. В этом случае мой родственник успеет прилететь в Стамбул и мы встретимся между моими рейсами. Вы меня поняли? Я говорил достаточно медленно?