Прежде чем включить стартер, он протянул усевшемуся рядом Нордтону распечатанную пачку местных сигарет "Самсун" и зажигалку.

— Спасибо, у меня свой сорт, привычка, — сказал Слим, доставая из кармана собственную коробку сигарет.

— Американские?

— Нет, "Хелас Папостратос", из старых запасов.

— Трава, — фыркнул юноша, выводя машину на трассу.

— Дело вкуса, — саркастически молвил Нордтон, — но я курю греческие.

Машина покатила вниз по Истикляль джаддеси, мимо станции метро, через Золотой Рог по мосту Ататюрка, через Аксарай прямо к побережью Мраморного моря, где на одной из многочисленных лодочных стоянок ждал маленький прогулочный катер.

Ночь сгущалась над сияющим Стамбулом, роняя в морскую воду отражения лучистых, как стекло, звезд, когда они мчались вдвоем в резвом катере, держа курс на смутно вырисовывавшиеся вдали контуры островов, усеянных мириадами электрических светлячков.

— Даже здесь мне мерещится запах нефти! — воскликнул Слим Нордтон, подставляя лицо под освежающие удары встречного воздуха.

— Неподалеку караванный путь танкеров, — отозвался Хабахаттин Бозок, — море загрязнено! Днем под солнцем запах еще сильнее! Эй, дружище, хочешь за руль? Прекрасно! Смелей, я рядом!

— Давай попробую, — охотно согласился Нордтон.

Бозок выключил двигатель, уступил место приятелю, а сам устроился сзади, заливаясь веселым мальчишеским смехом.

— Заводи. Только скорость не сразу, дай ему рявкнуть пару раз на холостых, он у меня с норовом.

— Есть, кэп! — раззадорясь, козырнул Слим Нордтон.

Мотор вновь заревел, но на холостых оборотах, как было велено. Катер окутался облаком едкого дыма. Бозок сунул руку себе за спину под куртку, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил Нордтону в затылок.

10

Сержант Киматаре Ойбор нес под мышкой перевязанные бечевкой до крайности изношенные башмаки.

Было раннее утро, но солнце отчаянно припекало Ойбор изнывал от жары в непривычном платье из грубой шерсти и раскаивался, что предпринял такую большую прогулку пешком.

Рядом с молодым сотрудником, щеголявшим в легких полотняных брюках и ярко-желтой вязаной майке, Ойбор казался нелепым на фоне большого города, сердитым крестьянином, неохотно приехавшим из благодатных гилей[6] глубокой провинции в каменный ад на побывку к сыну-оболтусу.

Они шагали в толпе торопившихся на работу людей, стараясь не слишком выделяться в общей массе. Время от времени из-за одышки Киматаре Ойбора приходилось останавливаться на тротуаре или присаживаться на скамью с таким видом, будто их внимание привлекали то и дело попадавшиеся на пути витрины больших магазинов или рекламные щиты кинотеатров.

Молодой спутник Ойбора посматривал на преобразившегося сержанта с откровенным восхищением, не сомневаясь, что при желании в свое время старик мог бы сделать блестящую карьеру в качестве актера.

Когда они достигли площади, Самбонанга — так звали молодого спутника Ойбора — легонько толкнул сержанта локтем и указал глазами на газетный киоск.

— Что поделаешь, — сказал Ойбор, — она может и ослушаться моих советов. Ее нетрудно понять.

— В конце концов это ее право, — рассудил Самбонанга. — Мы должны ей благодарно поклониться.

— Еще рановато.

— Я уверен, клянусь честью.

— А я не уверен, что тебе положено болтать без умолку при исполнении служебных обязанностей.

— Это вы завели о ней разговор, я помалкивал.

— Стоп… кажется, она нас заметила.

И верно, Джой распрощалась с собеседницей, восседавшей в амбразуре киоска торжественно и скорбно, как богоматерь на иконе, и быстрым шагом пересекла площадь.

— Ой, — забеспокоился Самбонанга, настороженно озираясь по сторонам, — сейчас устроит митинг. Так недолго испортить все дело. Стоило ли нам рядиться в тряпье? Пустой маскарад.

— Погуляй-ка в сторонке, — сказал Ойбор.

— Ясно, — изрек Самбонанга и отпрянул от старшего.

Джой стремительно приближалась.

Ойбор демонстративно извлек из-за пазухи огромный платок и основательно, с непосредственностью истинного крестьянина промакнул лицо, вытер шею и грудь под шерстяной хламидой, шумно облегчил нос, соображая, как быть: отступить ли в укромный угол, избегая столь открытой встречи с неосмотрительно бросившейся к нему девушкой, или остаться на месте.

Остался. Встретил ее иронической улыбкой и ворчливым замечанием:

— Как вы и догадались, я специально изменил свою внешность, чтобы вам легче было узнать меня, чтобы вы, конечно же, бросились ко мне со всех ног, привлекая всеобщее внимание.

— Извините, если с моей стороны что-либо не так, но я уже стала волноваться, что вы не придете. А у меня еще масса невыполненных заданий.

— Я понимаю ваше беспокойство, — сказал Ойбор, — а вот вы моего, к сожалению, не понимаете. Мне голову оторвут, если с вами что-нибудь случится.

— Идемте, — нетерпеливо сказала Джой, — покажу его мансарду.

— Хорошо, идемте вместе, — подумав, согласился сержант, — но учтите, мне голова еще понадобится.

Ойбор велел помощнику оставаться на площади перед домом номер сорок два. Очень старательно исполнял Самбонанга распоряжения Киматаре Ойбора. Сам Ойбор не мог сдержать улыбки при виде необычайного служебного рвения своего помощника, хотя настроение было отнюдь не радужным.

Дом под номером сорок два был довольно высокий и очень старый. Шестиэтажная серая коробка, увенчанная конусообразной кровлей, построенная когда-то явно не для жилья, а для учреждения. Стрельчатые, узкие, как бойницы, окна темнели рядами на запыленной и шершавой стене фасада. Лишь окошко мансарды было круглым.

Мрачноватый дом этот не слишком выделялся среди прочих зданий, обрамлявших площадь, на которой ярко сиял белизной и зримым комфортом лишь красавец отель, зато имел весьма существенное преимущество перед многими обиталищами простых горожан. У него был лифт, и он работал, что придавало ему особую ценность, ибо в высокоэтажных городских сооружениях, пожалуй, сломанные лифты попадались чаще, нежели действующие.

Когда Ойбор и Джой вышли из охающего и стонущего от натуги лифта на последней площадке, освещенной настолько плохо, что невозможно было бы прочесть густо испещрившие стены надписи (если бы, конечно, у них вдруг возникло желание к такому чтению), и поднялись по винтовой лестнице на самый верх, там стояло привидение. Оно, привидение, дышало тяжко, с хрипотцой, будто только что сошло с дистанции непосильного марафонского бега. Белки его глаз молочно светились в полумраке. Направленный на пришельцев ствол допотопного бельгийского ружья-однозарядки мелко дрожал.

Это было настолько неожиданно, что сержант и девушка оцепенели.

— Вот… починить обувь… — наконец промолвил Киматаре Ойбор и протянул привидению принесенные с собой рваные башмаки.

— Руки! — взвизгнул старческий голос.

— Послушайте, — сказала Джой, — это же неразумно.

— Назад! Уложу на месте!

— Что за охоту ты надумал, отец? — уже твердо сказал сержант. — Разве мы похожи на дичь?

Старик был настолько дряхлый, что даже Ойбор рядом с ним выглядел мальчишкой. Сержант показал башмачнику свой служебный жетон.

— Что нужно?

— Сначала войдем в комнату, — сказал Ойбор. — Нужно поговорить спокойно.

— Назад!

— Уф!.. Да перестань кричать наконец! И ружье убери! По какому праву держишь оружие в доме?

— По законному!

— Слушай, отец, я из полиции. Из по-ли-ции,

— Еще шаг, и вам не поздоровится! В джунглях я укладывал с первого выстрела даже рысь в прыжке, а уж с вами и подавно управлюсь! Я вам покажу, как пугать мирных людей! Тот ночью покоя не давал, а теперь эти заявились среди белого дня! Убирайтесь! Забудьте сюда дорогу!

— Ночью? — насторожился Киматаре Ойбор. — Описать его можешь?

— Ничего я не могу! Оставьте в покое! Иначе за себя не поручусь! Считаю до трех! Раз!

вернуться

6

Африканские сельскохозяйственные районы.