— Наши беды оттого, что черномазые распоясались, — доверительно произнес Вуд.

Ник несколько секунд молча вертел стакан. Осушил его залпом, поставил вверх дном. Улыбнулся и кивнул точно так же, как и перед недавними ударами по физиономии Хриплого.

Вуд невольно отпрянул от него.

Однако ничего особенного не произошло. Разве что голос Ника чуть понизился, когда он наконец предупредил:

— Учтите на всякий случай, я кольт под мышкой не грею и в мокрые дела не лезу.

— Упаси боже! — Вуд замахал руками. — Я хотел сказать, что наши ребята вроде тебя остались ни с чем, а черным начхать. Зато с красными они в обнимку.

— Черные краснеют на глазах. — Ник коротко рассмеялся. — Только мне терять нечего. Растерял за морями. Это вы в проигрыше с тех пор, как все тут перевернулось. Знакомы мне ваши сказочки… Но выпивка хороша, мерси.

— Может, и ты покраснел, а?

— Бросьте, — зло оборвал его Матье, — плевать мне на политику, мне в жизни выпадало достаточно уроков на этот счет. Да и мой покойный родитель в свое время свернул на этом шею. Если разобраться, я влип в историю с мельником на Кейп-Коде по его идиотской милости, будто виноват, что кто-то когда-то поставил не на ту карту. — Он с сожалением посмотрел на пустой перевернутый стакан. — Послушайте, вы, щедрый друг, если у вас серьезное предложение — выкладывайте поскорей, не топчитесь как пай-мальчик перед борделем.

— Всякая грубость сбивает меня с толку.

— Поймите, кое-кому завтра даже вонючая конура в Шарбатли окажется не по карману, а вы развлекаетесь баснями про белый пароход и зеленые бумажки.

— Это легко уладить, — сказал Вуд, — если договоримся, в пансионе "Массауа" кое-кого ждет приличная комната с видом на будущее.

— Браво. Знаете, у меня от радости пересохло горло.

— Это тоже легко уладить. Эй, папаша Гикуйю, повтори!

Пожилая дама, поймав брошенный на нее украдкой полный оптимизма взгляд Вуда, покинула бар. Прямая и тонкая, как спица для вязания, она мелко семенила ножками, точно карфагенская девственница, скованная у лодыжек цепочкой.

Вуд глянул на Хриплого, и тот, выждав минуту, тоже поплелся к выходу, потирая ушибленную челюсть. Брови Ника Матье недоуменно и вопрошающе поднялись, но Вуд лишь сверкнул зубами и покровительственно похлопал крепыша по спине.

— Я нарочно не гоню к делу, прежде чем мы не закрепим дружбу как следует, сынок, — сказал Вуд.

— Дружба — это хорошо, но неплохо бы и поесть за счет друга.

— Можно и подкрепиться, прежде чем отправлю тебя в пансион.

— Валяйте, — усмехнулся Ник, — лишь бы комната в "Массауа" не оказалась с видом на решетку.

Повинуясь выразительному жесту господина, бармен принес целую бутылку "Белой лошади", содовую и гору снеди.

Ник понял, что странное свидание затянется. Он вдруг удивился собственному ощущению неловкости. Не то чтобы почувствовал себя не в своей тарелке, а просто не очень уверенно, чего давненько с ним не случалось.

Его угнетало прилизанное, самодовольное, лениво жующее рыльце сидящего рядом плутократа. Не терпелось поскорее узнать суть загадочной сделки и бежать в обещанный комфорт лучшего в городе пансиона, погрузиться в голубую прохладу ванны, послать всех к черту.

— Не мешает жить? — вкрадчиво спросил Вуд. — Весьма рискованная картинка. Я бы не слишком выставлял ее напоказ. В этой стране, по крайней мере.

— Что? А… — Ник опустил глаза на свою правую руку с давней татуировкой. Две пальмы, верблюд между ними и подпись: "Souvenir d'Afrigve"[2].

— А утверждал, будто чураешься мокрых дел, — рассмеялся Вуд.

— То была военная служба.

— Неужели?

— Почти служба. Слишком давно.

— Похоже, тебе неприятно вспоминать эту службу.

— Вы угадали, — сказал Матье.

— В таком случае непонятно, зачем ты сохранил на руке эту замечательную картинку. При сегодняшней химии от нее избавиться совсем несложно. Могу помочь.

— Благодарю, не стоит беспокоиться, проживу и с ней.

— Мне приходилось встречать ребят с такими картинками. Отчаянные ребята. Надеюсь, ты из таких. — Вуд торжественно откупорил бутылку. — Какой легион? Мне как-то рассказывали о бравом капрале второго белого батальона в Эль-Маццоне…

Ник Матье оборвал его, с силой шлепнув ладонью по столу.

На оживленной, залитой отсветами вечерних реклам площади тучная африканка с неимоверно затейливой, многоэтажной прической и в не менее затейливо разукрашенном платье, плотно облегавшем ее фигуру, усердно запирала газетный киоск на два вызывающе новеньких висячих замка с таким благоговейным видом, будто это была не заурядная лавчонка, а златохранилище века. Покончив с замками, она подергала их, убеждаясь в надежности, по-хозяйски еще и еще раз осмотрела киоск, снова подергала замки и лишь после этого решилась уйти.

Поравнявшись со скамьей, где сидела миловидная девушка с репортерской сумкой на "молнии", демонстративно отвернулась, поскольку приметила еще раньше, что девушка давно здесь сидит, с явным ожиданием поглядывая на нее.

— Добрый вечер, мемсаб, — вежливо произнесла юная незнакомка, поднимаясь и направляясь к ней.

— Ах, оставьте, — ворчливо отозвалась толстуха, не оборачиваясь. — Я тороплюсь. Догадываюсь, кто вы и что вам от меня нужно. Язык опух от разговоров, не стало покоя на работе. Я не даю интервью, не желаю. Все.

— Прошу прощения, но я как раз по поводу вашей работы. Всего несколько вопросов. Пожалуйста. Я вас не задержу. Это очень важно.

— Ах, по поводу работы, — женщина остановилась, повернулась с неуклюжим поклоном, — сожалею, но вы опоздали, киоск закрыт.

— Да нет же, мне нужны именно вы. Как бы вам объяснить…

— Говорите прямо, что вам от меня нужно?

— Прежде всего хотела бы спросить, когда поступают утренние газеты.

Скорчив недовольную мину, толстуха оглядела несколько смущенную своей настойчивостью девчонку с ног до головы, сказала:

— Так вы сыщик, а не репортер? То-то я смотрю, вы околачиваетесь на площади возле моего предприятия. Ваш блокнот собьет с толку кого угодно, только не меня.

— Да нет… видите ли… откровенно говоря, я действительно репортер, — сказала девушка. — Стажер. Меня зовут Джой Маллигэн, отдел хроники и объявлений "Абреже".

— Ах, оставьте, я же сказала, меня не проведешь. Держу пари, вы тоже насчет убийства неподалеку от моего киоска, верно? Ужасно. Автомобильное происшествие такая редкость, не правда ли?

— Да, но я хотела бы…

— По-моему, у вас никакой системы.

— Простите?

— В полиции нет согласованности, я говорю. Люди от вас приходят разные, а спрашивают одно и то же, просто на части разорвали. Одно и то же, одно и то же, без конца. — Толстуха тараторила взахлеб. — Нет, у вас определенно никакой системы, поэтому, поверьте, столько нераскрытых преступлений. Уж я-то знаю, все газеты проходят через мое предприятие.

— Я не из полиции, меня заинтересовало, когда и как развозят утренние пакеты.

— Я понимаю, — закивала толстуха, — зачем вам бегать по типографиям, когда можно спросить у владелицы предприятия по продаже газет. Зачем бегать по типографиям?

— Вот я, собственно, и хотела бы…

— Ваши люди подходили ко мне десять раз, не меньше, — говорила владелица киоска, не давая собеседнице закончить фразу, — а что я могу сообщить, если в такое раннее время еще сплю? К тому же в другом конце города. Я живу у вокзала. Нет, новая полиция еще не научилась работать, уверяю вас. У вас нет четкой системы, действуете вразброд. Особенно такие молоденькие.

— Я не из полиции, — напомнила девушка, ощутив легкое головокружение.

— Ах да, вы же белая. Я понимаю, отчего вы так представились. Ваша настоящая служба…

— Повторяю, мемсаб, перед вами Джой Маллигэн из "Абреже".

— Дивное имя! — с поистине детской непосредственностью воскликнула весьма почтенная женщина. — У некоторых иностранцев на редкость благозвучные имена! Мой муж знаком с бразильцем… о! Вы из Бразилии? Нет, вы, вероятно, русская! Конечно, ведь тот несчастный был большим другом русских. Как я сразу не сообразила! Теперь ясно, вы врач из нового госпиталя. Газеты много писали о русской женщине-враче. А я-то, глупая, решила, что вы тоже из полиции.