Своим, чтобы они меня не подстрелили, посчитав предателем и дезертиром, я крикнул, что пополз брать врага в плен. Живого или мертвого.

Добрался я до него. И… Слов нет моим восторгам. Ох, и живучие создания эти сыновья гор.

Оттащил его в воронку. Достал перевязочные материалы и медикаментозные средства и стал его раны обрабатывать, да перевязывать, под прицельным перекрестным огнем. Пробил ему видать крупный венозный сосуд. Черная кровь вытекает дымящимися пузырями… Как мог за тампонировал рану, провел т.с. тампонаду ввел туда пару гигиенических салфеток…

И вдруг меня, только я руки убрал, подбросило над землей на несколько метров… В полете я оглянулся на то место, где держали оборону мои товарищи по оружию… Столб дыма, земли и… Не зря они нас, как тараканов гнали, именно в этот глиняный мешок… на эти позиции.

Сейчас стало яснее ясного, там все было заминировано.

Когда враги увидели, что нас, отчаянных парней им в плен не взять, они и рванули…

Мои поздравления коварному агрессивному воинству, в очередной раз обдуривших доверчивых и добродушных деревенских увальней из глубинки России.

Камни, комья, палки сверху летят. Несут грязь и инфекцию тяжелораненому. А я старался, перевязывал. Пришлось мне, чтобы не было мучительно больно за бесполезно-выполненную работу, накрыть раненого своей хилой, врачебно-санитарной спиной. Падающим, неизвестно откуда взявшимся булыганом, мне и врезало точно по кумполу, что бы не был таким человеколюбивым и милосердным. Пришлось кратковременно отключиться…

Пришел в себя, оглянулся, а враги со всех сторон окружили. Там где недавно пряталась группа наемников-федералов, только огромная воронка и дым.

Кажется, всех наших поубивало взрывчатыми материалами. Меня, неразумные братья по разуму окружили, из автоматов целятся, слова незнакомые кричат. Хоть и подташнивало после контузии, но пришлось тужиться и вспоминать. Вспомнил: гранаты и другую амуницию достал из карманов, когда готовился к бою. Ни себя, ни обутого бандита подорвать нечем. Придется сдаваться в плен.

— Раненному, тяжелораненому помогите, хлопцы, не толпитесь, дайте ему воздуха. — Стал громко кричать, указывая на лежащего без сознания паренька. Поднялся. Стал расталкивать галдящих.

Рисковал?

Конечно.

Но выхода другого не было, пришлось идти ва-банк.

Обыскали, конечно. Оружия не нашли и ладно.

Пока еще не убили. Бережно, с моей помощью и непосредственным участием, стали укладывать раненного на носилки. Уложив, с криком, шумом и воем побежали куда-то за разрушенные постройки. Там стояло несколько автомобилей. Меня босоногое воинство, прихватило в качестве трофея с собой, а чтобы бежал шибче, подгоняло прикладами и палками.

Я им кричу, что я доктор.

Не понимают.

Опять кричу, я — врач.

Не понимают.

Ну и рожи у них. Звери, а не воины Аллаха.

Подбежали к автомобилям, а там под колесами со связанными за спиной руками пару наших контуженных и отброшенных взрывом сидит. Головами трясут, пытаются от контузии избавиться.

Спорить стали воины-бандиты. Что делать со мной, да с раненными? Грешным делом подумал, что отведут сейчас рабов божьих подальше и шлепнут там без справедливого приговора шариатского суда. Хотя, почему шлепнут? Кто им мешал это сделать там, на месте боя или прямо здесь?

Суета, спешка. Бандюги еще не отошли от горячки боя, щелкают затворами, в мою сторону поворачивают автоматы. Начинают грузить раненого и своих убитых. Я на ломаном русском, показывая на раненного говорю, что он может не выдержать дороги и умереть. Намекаю, что без меня, знающего, что почём, ему наступит полный кердык.

Их главный. Пожилой, с испещренными морщинами лицом, поднял голову от того паренька на носилках, и говорит с долгими паузами:

— Спаси его, если можешь…

Услышав знакомые слова, слегка удивился, хотя вида не показал. Переспросил на всякий случай: «Сын?». Он утвердительно кивнул. А я еще тогда подумал грешным делом: «Интересно, от какой по счету жены сыночек?» Вслух, учитывая окружающую обстановку, уточнять не решился.

А вот как это сообразуется с каноническими нормами их религии? Принимать помощь от неверного, которого убить — доблесть? Имею ввиду, униженно просить его об одолжении? Со слезами на глазах, умоляюще смотреть на него, как бы пытаясь понять, что эта «собака» сможет сделать? Это уже не доблесть, а полный крах идеи.

Видно старый мусульманин прочел в моих глазах и интерес и сомнение. Для того чтобы у меня не было никаких сомнений, он сперва показал на висящий у него на поясе пистолет, а потом показал деньги.

Может и неправильно, но я попытался расшифровать эту головоломку следующим образом:

«Если что не так, то из этого оружия тебя, грязную свинью собственной рукой шлепну. А если все будет нормально, то еще и денег дам».

Я достал шприцы сделал несколько уколов. Попутно объяснив грозному старикану, что «сыночка вашего, тяжело раненного подлой пулей неверных, следует срочно прооперировать».

Он достал телефон. Набрал хорошо известный ему номер и туда что-то волнительное сказал. Говорил быстро, я и не разобрал о чем, просто не понял ни одного слова.

Загрузили убитых и раненых. И поехали в сторону горной гряды по каменистой пустынной дороге. Я смотрел на подбитого мной паренька и думал, довезем не довезем. Попал я в него правильно. Пробито, судя по всему легкое и желудок.

Парнишка этот перед боем, видно вообще ничего не ел, молился. С этим ранением может и обойдется, хотя перитонит (воспаление брюшины) особо не капризничает, ел ни ел… За брюшную полость было более спокойно, нежели чем за ранение в грудь. Легкие от крови следовало очистить, как можно быстрее. И кровотечение пора остановить. Я кричу, жилы рву на шее: «Быстрее, быстрее…»

Удивились бы они все, если бы узнали, что тот, кто сейчас руки свои потные от волнения за их парнишку заламывает, кто так сильно переживает и волнуется, а позже будет вынимать пульки из тела паренька, сам же их туда и положил своей меткой рукой и острым глазом.

Взяли, однако, они меня без оружия. Может и удастся выкрутиться. Из эпицентра взрыва хочешь, не хочешь, а успел уползти. Ужом, ящерицей, кем хочешь, но вывернулся. Судьба!

Пока я горестно закручивал ручки свои слабенькие и в голос над раненым причитал, автомобили прибыли в какой-то глинобитный не имеющий лица и возраста аул. Все такие поселения для глаза европейца очень похожи друг на друга.

Заехали во дворик, я кричу дурным голосом, нагнетаю обстановку: «Быстрее, быстрее». Повстанцы хватают паренька, тянут его в дом. Весь измазанный его кровью бегу следом. Они его мешком сваливают на кровать в комнатенке довольно спартанского вида. Опять балаболю о своем.

Хватаю за руку близстоящего, испуганного дедка завернутого в простыню. Силой выволакиваю его в большую комнату похожую на их столовую и делаю пальцами движения наподобие ножниц и кричу, что раненого необходимо сюда положить. Здесь его буду чикать.

Приносят раненого. Выкатывают на стол. Я требую, как можно больше света. Ох, и не нравиться мне то, что его зрачки не реагируют на свет. Делаю хитрый укол, выхожу мыть руки.

Во дворе пока намыливаю и споласкиваю руки зыркаю по сторонам и выворачиваю себе глаза из орбит в поисках выхода.

В глубине двора примечаю незаметную дверь, ведущую куда-то в глубь микрорайона. В то же время наблюдаю, как с машины сгружают, а попросту сбрасывают трупы и раненных.

Что-то очень знакомое мелькнуло в этом нагромождении тел. Вытирая руки полотенцем, подошел ближе к этому скопищу.

Вот это да! Это же безграмотные наколки моего крестника. Я даже повеселел. Опять Терминатор под моей опекой. Только, что мне с ним делать? В районе запястья взял его за руку. Откуда-то издали, еле-еле слышно, пробивается ниточка пульса. Зачем они его сюда тащили не понятно. Может, кожу с наколками хотели снять, жилище новобрачных украсить? Не знаю.