Озимандия был на прежнем месте, а за спиной у него вставало солнце, и силуэт робота светился по краям. Интересно, подумал я, сколько восходов он встретил. Верно, миллиарды.

Мы остановили машины неподалеку от робота, подошли к нему, и Уэбстер воспользовался ярким утренним светом для киносъемки. С севера со свистом налетал ветер и взбивал фонтанчики песка.

— Озимандия остаться здесь,— сказал робот при нашем приближении.

По-английски.

Сначала мы не сообразили, что произошло, а потом все пятеро выпучили глаза от изумления. Сквозь нашу растерянную трескотню снова послышался голос робота:

— Озимандия расшифровать как-нибудь язык. Смахиваю на гида.

— Постойте... он точно попугай повторяет обрывки нашего вчерашнего разговора,— сказал Маршалл.

— Нет, он не попугайничает,— возразил я — В его словах есть смысл, он разговаривает с нами!

— Построен древними, чтоб просвещать прохожих,— произнес Озимандия.

— Озимандия! — обратился к нему Леопольд.— Ты говоришь по-английски?

В ответ раздалось щелканье, а мгновение спустя:

— Озимандия понимать. Не хватать слов. Говорите больше.

Мы задрожали от волнения. Теперь стало ясно, что случилось, а случилось, прямо скажем, невероятное. Озимандия выслушал терпеливо все, что мы наговорили накануне вечером; после нашего ухода он принялся ломать свою древнюю голову над тем, как бы извлечь из звуков смысл, и чудом преуспел. Теперь оставалось всего лишь напичкать это существо словами и помочь усвоить их. Нам достался ходячий и говорящий Розеттский камень!

Два часа пролетели как одна минута. Мы без передышки забрасывали Озимандию словами, по возможности с определениями, чтобы ему легче было сопоставить их с другими, уже заученными.

К исходу этого времени он мог сносно разговаривать с нами. Он высвободил ноги из песчаной трясины, в которой простоял века, и занялся тем делом, для какого был создан тысячелетия назад: устроил нам экскурс в цивилизацию, некогда существовавшую и создавшую его.

Озимандия оказался неистощимым кладезем археологических сведений. Нам должно было хватить их не на один год.

Его народ, рассказал он, называл себя таиквянами (по крайней мере, в его произношении), жил и процветал триста тысяч здешних лет, а на закате своей истории создал его — несокрушимого гида при несокрушимых городах. Но города рассыпались в прах, а Озимандия остался наедине со своей памятью.

— Здесь был город Дараб. Когда-то в нем насчитывалось восемь миллионов жителей. Там, где я стою сейчас, возвышался храм Декамона, тысяча шестьсот футов по вашей системе мер. Фасадом он выходил на улицу Ветров...

— Одиннадцатая династия ведет свое начало от Чоннигара Четвертого, который на восемнадцатитысячном году города стал членом президиума. В правление этой династии впервые удалось добраться до соседних планет...

— На этом месте находилась Дарабская библиотека. В ней хранилось четырнадцать миллионов томов. Сегодня уже нет ни одного. Спустя много лет после гибели строителей я просиживал в библиотеке, читая книги, и теперь они в моей памяти...

— Больше года чума уносила десять тысяч жизней в день, в то время...

Он все раскручивался и раскручивался, этот гигантский хроникальный ролик, добавляя все новые и новые подробности по мере того, как Озимандия усваивал наши замечания и пополнял запас слов. Робот колесил по пустыне, и наши магнитофоны ловили каждое его слово, а мы ступали точно во сне, обескураженные грандиозной находкой. В одном этом роботе хранилась в ожидании исследователей вся необъятная культура, просуществовавшая триста тысяч лет! Мы могли до конца своих дней выкачивать знания из Озимандии и все же не исчерпали бы тех залежей, которые вместил его всеохватный мозг.

Когда мы наконец насилу оторвались от Озимандии и, оставив его в пустыне, вернулись на корабль, нас так и распирало от впечатлений. Не было еще случая, чтобы археологу далась в руки такая благодать: полная летопись, доступная и переведенная.

Мы договорились опять не открывать ничего Мэттерну. Однако нам, точно малым детям, получившим в подарок желанную игрушку, трудно было прятать свои чувства. Хотя мы не говорили ни о чем впрямую, наше возбуждение, должно быть, подсказало Мэттерну, что день прошел не так уж бесплодно, как мы утверждали.

Это вкупе с отказом Леопольда назвать точное место наших работ наверняка вызвало у Мэттерна подозрения. Как бы то ни было, ночью, лежа в постели, я услыхал шум отъезжающих машин, а наутро, когда мы пришли в столовую к завтраку, Мэттерн и его люди, небритые и помятые, смотрели на нас с характерным мстительным блеском в глазах.

— Доброе утро, господа,— поздоровался Мэттерн.— Уж мы заждались вашего пробуждения.

— Разве сейчас позднее обычного? — спросил Леопольд.

— Вовсе нет. Просто мои люди и я не ложились всю ночь. Мы... хм... подзанялись археологоразведкой, пока вы спали.— Полковник наклонился вперед, расправляя мятые лацканы,— Доктор Леопольд, по какой причине вы сочли возможным скрыть от меня факт обнаружения объекта чрезвычайной стратегической важности?

— Что вы имеете в виду? — возмутился Леопольд, но голос его дрогнул и потерял твердость.

— Я имею в виду,— спокойно ответил Мэтгерн,— того робота, которого вы назвали Озимандией. Почему вы решили не говорить мне про него?

— Я собирался непременно сделать это перед отлетом.

Мэтгерн пожал плечами.

— Пусть так. Вы скрыли свою находку. Но ваше вчерашнее поведение заставило нас обследовать тот район, а поскольку приборы показали наличие металлического предмета милях в двадцати к западу, туда мы и отправились. Озимандия был весьма удивлен присутствием других землян.

На мгновение воцарилась напряженная тишина. Потом Леопольд сказал:

— Вынужден просить вас, полковник Мэттерн, не притрагиваться к этому роботу. Приношу извинения за то, что не поставил вас в известность о нем — не подумал, что вас настолько интересует наша работа,— но теперь настаиваю, чтобы ни вы, ни ваши люди близко к нему не подходили.

— Да ну? — спросил с ехидцей Мэттерн.— Почему?

— Потому что это археологическая сокровищница, полковник. Я затрудняюсь оценить его значение для нас. Ваши люди могут поставить на нем пустяковый эксперимент и замкнуть каналы памяти или еще что-нибудь испортить. Поэтому мне придется воспользоваться правом, предоставленным археологической группе экспедиции. Мне придется объявить Озимандию нашей неприкосновенной собственностью и запретной зоной для вас.

В голосе Мэттерна появились вдруг металлические нотки.

— Сожалею, доктор Леопольд. Теперь у вас нет такого права.

— Почему же?

— Потому что Озимандия является нашей неприкосновенной собственностью. И запретной зоной для вас, доктор.

Я думал, Леопольда тут же в столовой хватит удар. Он сжался, побелел и сделал несколько неловких шагов к Мэтгерну. Потом сдавленно выдохнул вопрос, которого я не расслышал.

Мэттерн ответил:

— Безопасность, доктор. Озимандия имеет военное значение. В целях строжайшей секретности мы перевезли его на корабль, заперли и опечатали. Властью, данной мне на случай чрезвычайных обстоятельств, я объявляю экспедицию законченной. Мы немедленно возвращаемся на Землю.

У Леопольда глаза на лоб полезли. Он обернулся к нам за поддержкой, но мы молчали. Наконец археолог недоуменно спросил:

— Он имеет... военное значение?

— Конечно. Это ценный источник данных по древним таиквянским вооружениям. Мы уже узнали от него такое, что даже не верится. Как вы думаете, доктор Леопольд, почему здесь нет жизни? Ни единой травинки? Миллионом лет этого не объяснишь. А сверхоружием — вполне. Таиквяне сделали такое оружие. И еще другие виды вооружений. Если рассказать, у вас волосы встанут дыбом. Озимандия знает их досконально. Думаете, мы станем ждать, пока вы наиграетесь с этим роботом, когда он ломится от военной информации, которая может сделать Америку совершенно неодолимой? Извините, доктор. Озимандия — ваша находка, но принадлежит нам. И мы увозим его на Землю.