Я чувствую, как от Правого мозга к Левому течет поток данных — бессловесных, интуитивных, быстрое спонтанное понимание сущностей. Мир обретает новые смыслы. Я думаю, но не словами, я разговариваю с собой, но не словами, и Левый мозг, действуя на ощупь и запинаясь (поскольку у него отсутствуют нужные навыки), подыскивает слова (и иногда находит их), чтобы выразить то, что в него поступает. Вот, значит, что делают оракулы. Вот что они чувствуют. Вот знание, дарованное им. Я видоизменилась. Мои мечты воплотились в реальность; Правая половина отделена от Левой; я стала одной из них. И никогда больше не буду такой, как прежде. Смогу думать в звуках и красках, открою для себя царства, недоступные тому, кто намертво прикован к словам. Буду жить в стране музыки. Буду не только говорить и писать: буду понимать и чувствовать!

Вот только потом все эти ощущения бледнеют.

Сила покидает меня. Я владела ею всего мгновение, и чья это была сила — моя собственная или всего лишь отблеск силы Рунильда? Я цепляюсь за нее, пытаюсь удержать, но она уходит, уходит, уходит... и я остаюсь с клочками и обрывками, а потом нет даже их, только послевкусие, эхо эха, гаснущий луч еле различимого света. Мои глаза открыты, я на коленях, тело покрывает пот, сердце бешено колотится. Надо мной стоит Рунильд.

— Теперь понимаете? — спрашивает он.— Понимаете? Для меня примерно вот так все время. Я могу связывать разумы. Могу устанавливать между ними соединение, Мимайз!

— Сделай это снова,— молю я.

Он качает головой.

— Слишком много может повредить вам,— говорит он и уходит.

Я рассказала Стилу о том, что узнала. Сейчас они забрали мальчика к себе во внутренний дом оракулов, и все девять высших оракулов допрашивают его, подвергают испытаниям. На мой взгляд, их реакция должна бьггь однозначна: порадоваться его дару, оказать ему особые почести, помочь пройти через бурный период взросления, чтобы он мог занять среди оракулов приличествующее ему высокое место. Однако Джен считает иначе. Она считает, что им неприятно, когда он роется в их сознании в своих, пока неумелых попытках осуществить контакт, и они будут опасаться его, как только в полной мере поймут, на что он способен. Еще она считает, что он угрожает их авторитету, поскольку то, как он может напрямую соединять восприятие своей Правой половины с аналитической мощью Левой, намного превосходит их собственные трудоемкие методы. Джен считает, что они наверняка отбракуют его и могут даже казнить. Как можно поверить в такое? Сама она пока не оракул. Она еще девочка, она вполне может ошибаться. Собрание все длится, час за часом, и никто не покидает дом оракулов.

Вечером они выходят. Дождь прекратился. Я вижу, как старшие оракулы пересекают двор. Рунильд среди них, очень маленький рядом со Стилом. Их лица бесстрастны. Взгляд Рунильда встречается с моим; его глаза пусты, их выражение прочесть невозможно. Неужели, пытаясь спасти мальчика, я невольно предала его? Процессия приближается к дальней стороне четырехугольного двора. Там ждет автомобиль. Рунильд и два старших оракула садятся в него.

После ужина Стил отзывает меня в сторону, благодарит за помощь, объясняет, что Рунильда отправили в институт далеко отсюда, где его будут изучать эксперты. Его способность устанавливать контакт между разумами исключительна и требует продолжительного анализа.

Я кротко спрашиваю, не лучше ли дня него оставаться здесь, в месте, которое стало для него домом, и позволить экспертам изучать его в Доме Двух Разумов. Стил качает головой. Экспертов много, оборудование для тестирования нетранспортабельно, тесты займут уйму времени.

У меня возникает вопрос, увижу ли я когда-нибудь Рунильда снова.

Утром в обычное время я провожу занятия со своей группой. Они живут здесь уже несколько недель, и прежние опасения покинули их. Мне во многом ясно, как будут складываться их судьбы: у Галайн быстрый, но неглубокий ум, Миллиам и Чиз труженики, Фьюм, Хирола и Дивван имеют потенциал оракулов, остальные середнячки. Заурядная группа. Моей любимицей, возможно, станет Хирола. Среди них нет ни Джен, ни Рунильдов.

— Сегодня мы рассмотрим идею невербальных слов,— начинаю я.— Например, если мы договоримся: «Пусть этот зеленый шар означает слово одинаковые, а вон та голубая коробка слово разныето можно...

Мой голос звучит монотонно, дети спокойно слушают. Обучение в Доме Двух Разумов идет своим чередом. Под сводом моего черепа спящая Правая тихонько пульсирует, как будто заново переживая миг свободы. По коридорам, за пределами класса, ходят оракулы, углубленные в свои размышления, окутанные пеленой непостижимой мудрости, и мы, те, кто покорно служит им.

Это очень похоже на медленную смерть, мне кажется. Осознание того, что спуск бесконечен и помощи ждать неоткуда. Со всех сторон небо. Внизу нет ни суши, ни моря, только цвет без формы, такой далекий, что я даже не в состоянии определить, какой именно это цвет. Пронзая космос, я падаю головой вперед, неистово вращаясь, центробежная сила прижимает серое вещество мозга к ушам. Я падаю, словно Люцифер. «Он будто бы летел с утра до полдня и с полдня до заката, как звезда падучая»[14]. Это Мильтон. Даже сейчас мое давнишнее гуманитарное образование подбирает достойное сравнение. «И вот он пал, он пал, как Люцифер, навеки, без надежд»[15]. Шекспир. Все это часть одного и того же. Вся английская литература написана одним-единственным человеком, чей убедительный голос звучит внутри моей головы, пока я падаю. Дай бог мне мягко приземлиться.

— Она немного похожа на тебя,— рассказывал я Ирэн.— По крайней мере, так кажется на один краткий миг, когда она поворачивается к окну в моем офисе и солнце высвечивает ее лицо. Конечно, это исключительно поверхностное сходство, вызванное костной структурой, расположением глаз, стрижкой. Однако у тебя на эти чисто внешние проявления накладывается твое выражение, твоя внутренняя сущность, и в целом сходство отсутствует. Ты, Ирэн, излучаешь безграничное здоровье и жизненную силу, а она с удивительной легкостью соскальзывает в классические шизоидные фантазии. Глаза то сонные, то мечутся из стороны в сторону, лоб бледный, в каплях пота. Очень беспокойная девица.

— Как ее зовут?

— Лаури. Эйприл Лаури.

— Прекрасное имя. Молодая?

— Около двадцати трех.

— Как печально, Ричард! Шизоидные фантазии, ты сказал?

— Она без всякой внешней причины проваливается в никуда. Бог знает, что является спусковым крючком. Когда это происходит, она может за шесть или восемь месяцев не произнести ни слова. Последний такой приступ был год назад. Сейчас она чувствует себя гораздо лучше и даже по доброй воле немного рассказывает о себе. Говорит, что как будто у нее в мозгу существует некая зона слабости, отверстие, люк, воронка... ну, что-то в этом роде, и время от времени ее душу неудержимо затягивает туда, и она исчезает бог знает где, и здесь ничего не остается, кроме оболочки. В конце концов она возвращается через тот же самый проход. При этом она убеждена, что когда-нибудь не сможет вернуться.

— Можно как-то помочь ей? — спросила Ирэн.— Что ты будешь попробовать? Лекарства? Гипноз? Шок? Сенсорную депривацию?[16]

— Все это уже было испробовано.

— Тогда что, Ричард? Что ты предпримешь?

Допустим, способ существует. Притворимся, что существует. Это приемлемая гипотеза? Ладно, просто притворимся. Давайте просто притворимся и посмотрим, что получится.