Да, маленькая Ин была недурна собою!
На той же улице помещалась антикварная лавка господина Ван-Чжи-Суня. Вход стерегли страшные, пестро разрисованные деревянные и глиняные боги, сверкавшие лаком и позолотой, свирепые драконы и крокодилы с хищно разинутыми ртами и наводившие ужас каменные чудовища. Рядом с ними в глубине лавки были выставлены фарфоровые вазы, веера, зонтики, ширмы и картины на шелку с бледными нежными рисунками, похожими на сказочный сон на рассвете. В окнах красовались миниатюрные статуэтки из дорогого красного и черного дерева, серебряные и золотые безделушки с драгоценными камешками в оправе, пестревшие нефритом, агатом, аквамарином и сапфиром, неясно светились, подобно улыбке на грустном лице, пожелтевшие от времени игривые фигурки богов из слоновой кости.
Маленькая Ин с раннего детства полюбила эту лавку, часто останавливалась по пути у входа, расширенными от любопытства маслинками глаз заглядывала вовнутрь и с раскрытым от восхищения ртом засматривалась на чудесные колечки, браслеты, булавки и застежки, мысленно примеривала на себя пестрые ожерелья. Эта лавка на узенькой кривой улочке, среди мастерских гробовщиков, в смраде кухонь и трактиров, казалась ей раем, сказочной чудесной страной, куда попадают благонравные предки к концу своего славного земного существования. По ночам она часто видела эти прелестные вещицы во сне, а наяву грезила ими. Все свободное время она отдавала этой лавке, сразу замечала вновь появившуюся или проданную вещицу, по целым часам могла, не отрываясь, любоваться тонкой резьбой древних статуэток и теплыми живыми переливами камней. И хозяин лавки, — маленький, щуплый старичок с высоким оплывшим животом, похожий на стоящую на задних ногах лягушку, с реденькой седой бородой и слезоточивыми глазками с красными, воспаленными веками, в сером шелковом халате и черной атласной шапочке-ермолке, — казался ей необыкновенным богачом, каким-то высшим существом.
Когда Ин минуло тринадцать лет, мастерскую гробовщика неожиданно посетили сваты Ван-Чжи-Суня. Был серый осенний день. После свирепствовавшей летом холеры, скосившей порядочное количество людей, работы у гробовщика было немного. Чжао-Го, не спеша, выжигал узор на крышке гроба, злой и нахмуренный, с обрюзгшим постаревшим лицом и, время от времени, шамкающим голосом покрикивал на сыновей и дочерей, работавших тут же, среди гробов в мастерской. Увидев сватов, знакомого ювелира Чу-У и плотника Яка, — людей не бедных, пользующихся уважением во всем квартале, — Чжао-Го поднялся им навстречу, с большой церемонией усадил их за маленький столик и распорядился, чтобы подали зеленый чай с цуката-ми. За чаем поговорили о погоде, о делах, сплетничали насчет соседей. Чу-У морщился от едкого запаха политуры и жженного сырого дерева, неприятным холодком веяло на него от черных полированных гробов, выставленных на широких полках вдоль стен. В душе он был недоволен миссией, навязанной ему приятелем Ваном, и решил, что с гробовщиком не следует слишком церемониться и можно покончить дело проще. Он поправил свои массивные золотые очки на носу и, свысока поглядывая на гробовщика, ошеломленного неожиданным посещением столь высоких особ, спросил:
— Известен ли высокопочтенному господину Чжао-Го богатый и мудрый господин Ван-Чжи-Сунь, чья лавка, находящаяся по этой улице, ослепляет взоры прохожих своими драгоценностями?
— Конечно, известен, — ответил, заикаясь, Чжао-го. — Разве можно не знать благороднейшего господина Вана, благодеяния которого, словно солнце, освещают наш мрачный квартал…
— Так вот, — продолжал Чу-У, — мы являемся посредниками высокопочтенного господина Вана, который мечтает о потомстве и усладе остатка своих дней лицезрением вашей прекрасной дочери Ин, благоухающей, подобно лану в императорских садах. Господин Ван поручил нам переговорить с вами об этом деле и условиться о выкупе.
Старый Чжао-Го вначале не поверил своим ушам от радости. Правда, он отлично знал, что у Вана имеется старуха-жена и наложница, что маленькой Ин несладко будет войти в дом третьей женой старика. Но зато, что за счастье сделаться родственником богача Вана, потомка мандарина! Да и выкуп, пожалуй, будет не маленький…
Однако он утаил радость и ответил уклончиво. Он откровенно признался сватам, что чрезвычайно польщен столь высоким сватовством, намекнул, что его ничтожная некрасивая дочь не стоит тех двухсот таэлей, которые необходимы ему сейчас для расширения дела, точно высчитал количество одежды и вещей, в которых нуждается маленькая Ин. Сваты, в свою очередь, удивились, зачем ему столько денег для мастерской, но вполне согласились с количеством приданого для Ин и дружески расстались с гробовщиком. Чжао-Го проводил их к выходу радостный и счастливый, с вежливыми поклонами.
Приблизительно через два месяца Ван-Чжи-Сунь прислал за маленькой Ин красный паланкин вместе с богатыми подарками. Целую неделю на улице грохотали гонги, плакали флейты, визжали худзины. Нищие и калеки квартала долго после того вспоминали вкусные яства и приятные отрыжки на свадьбе дочери гробовщика. А когда маленькая Ин села в алый, позолоченный венчальный паланкин, украшенный пестрыми гирляндами бумажных цветов и, под адские звуки веселой музыки, по пути к дому мужа, подсматривала в щелку на толпу, высыпавшую глазеть на улицу, ей казалось, что она самая счастливая под небом.
Неприветливо, со скрытой злобой встретили Ин старая жена и наложница Вана, обе почти однолетки, преждевременно состарившиеся, бездетные женщины. Старый Ван боялся их длинных языков, отчасти чувствовал свою вину перед ними и не смел им противоречить. И, хоть он петушился, выставлял наружу свое почтенное брюшко, старался смотреть молодцом, — но ему редко удавалось сохранить за собой авторитет, когда обе женщины вместе задавали ему концерт, рыдали и плакали навзрыд, как при покойнике. Он тогда бессильно мотал реденькой бородкой, слабо покрикивал на них своим женским визгливым голоском и кончал обыкновенно тем, что скрывался в своем темном алькове, заложив двери на крючок.
Ночи он безразлучно проводил с молодой наложницей в маленьком алькове на пышном кане, под шелковым балдахином, любовно вышитым когда-то первой женой в ее ранней молодости. Маленькой Ин очень нравился однообразный многозначительный стрекот сверчков и веселое пение влюбленных канареек над окном, красные атласные полотнища на стенах с большими золотыми иероглифами, — цитатами из благонравных писаний древних поэтов, художественно отделанная старинная мебель из черного дерева, перешедшая к Вану по наследству от прадеда — императорского мандарина. После нищенской обстановки гробовщика, небольшой дом мужа казался ей дворцом, а внутренний дворик, поросший сорной травой и редкими полевыми цветочками, где мирно покоились предки Вана, согревал ее маленькое сердце, радовал ее глаз, словно большой императорский парк. Она по-детски удивленно воспринимала любовь мужа, его бессильные старческие ласки. Она чересчур мало знала жизнь, чтобы понимать их, и еще меньше чувствовала… Но все же маленькая Ин любила мужа искренне и нежно, в смутной жажде любви охотно прижималась к нему своим теплым девственным телом, стройным и упругим, невольно опьяняла старика терпким вином своей юности, своим наивным восхищением…
За то, что Ин по ночам разделяла постель с хозяином, женщины на каждом шагу зло мстили ей. Они заставляли ее исполнять самые тяжелые работы по хозяйству, попрекали каждым куском, презрительно высказывались о ее происхождении, грубых манерах, высмеивали ее невежество и воспитание. Они не могли простить ей потраченных на ее выкуп денег, злились за расположение к ней старика и за многое другое, чего старухи никогда не прощают молодым женщинам. Вначале Ин пробовала жаловаться мужу на плохое обращение с нею старух, на свои обиды, просила у него защиты. Но старик на рассвете забывал свои обещания, данные молодой наложнице ночью, в пылу юных ласк в темном алькове. Он вовсе не был дурным человеком, но придерживался древнего обычая страны не вмешиваться в домашние распри женщин. Кроме того, хитрые старухи пользовались доверием Вана и представляли пред ним Ин в самых темных красках. По их словам выходило, что дочь гробовщика неисправимая лентяйка, грубая, невоспитанная особа, которая вопреки установленным правилам китайского благочестия не уважает старших, помыкает ими. Слабовольный Ван молча выслушивал жалобы своих подруг, кое в чем не соглашался с ними, но не смел громко упрекнуть их за плохое обращение с молодой наложницей. Он проводил все свои дни в лавке, среди освященных древностью богов и драконов, любил трогать иссохшими пальцами драгоценные, художественно исполненные статуэтки, фарфоровые безделушки, побледневшие от времени акварели великих мастеров, — постепенно проникся мирным духом древних философов, поэтов и художников.
