Послеобеденный кофе подают в большой нарядной гостиной, где уж дожидаются гости. К этому времени появляется вечно заспанный пианист и откалывает первый танец. Незаметно исчезают с маленьких столиков кофейные чашечки. Появляются вместо них пузатые солидные бутылки вин и ликеров. В общем гуле кавалеры быстро знакомятся с дамами, деловито сговариваются, сплетаются с ними, покачиваясь в первом фокстроте.

Марсель Дегранж вздрогнула со сна и машинально осмотрела темную комнату полузакрытыми, сонными глазами. Через узкие скважины ставень проникали радужные лучи, оттеняя предметы и мебель густыми, мохнатыми тенями. На камине, хрипло вздрагивая, монотонно тикали часы, напоминая однообразными, отрывистыми звуками что-то бесконечно старое, до боли надоевшее…

От этих звуков на Марсель повеяло знакомой привычной тоской, но где-то, глубоко в груди, жило неясное воспоминание о прожитой ночи. Она лениво потянулась под одеялом и закрыла глаза.

Но спать больше не хотелось. Отдохнувшее молодое тело ныло горячей истомой. Ей живо вспомнился вчерашний успех в театре, громовые аплодисменты. Она бросила взгляд в угол, за ширму постели, где стояли подношения — целый сад живых цветов в роскошно убранных корзинах, и сердце радостно забилось в ней, переполненное теплым, благодарным чувством к этим милым, незнакомым людям, которые так ласково приняли ее. Неясно, сквозь туман, показалось ей милое лицо Анри, такое мужественное, с черными жесткими усами, и ей страстно захотелось поцеловать его в губы, прижать к груди, снова, как когда-то, перебирать пальцами коротко стриженые на затылке густые волосы…

В эту минуту она в его образе воспринимала весь мир. И таким особенным казался он ей здесь, на чужбине, после трех лет разлуки, такой любимый, родной… И особенным казалось его имя, это милое, красиво звучащее, знакомое имя:

— Анри, милый Анри!..

Когда он вчера неожиданно вошел в ее уборную после спектакля, она не могла говорить с ним. Вся комнатка была наполнена поклонниками, молодыми и старыми, типичными завсегдатаями опереточных кулис, в смокингах и визитках, с уверенными нахальными улыбочками и масляными глазами… Он коротко приветствовал ее, поздравил с успехом и сейчас же удалился, даже не поинтересовавшись ее адресом, оставив ее растерянной в толпе чужих мужчин. Затем ее повезли на бал в «Карлтон», где уж танцевали все женщины труппы, и она до утра, без устали, танцевала, взволнованная успехом и неожиданной встречей.

Но тут же она вспомнила свою соперницу — Маделен, вырвавшую у нее Анри в Париже и в уме, как молния, быстро промелькнула мысль:

— А что, если она здесь, с ним!

От этой мысли ей стало вдруг холодно. Она укуталась до подбородка в одеяло; ее уж не радовали убранные корзины цветов в углу…

С улицы доносится отдаленный гул большого города. Где-то протяжно били в гонг, стучали в барабан, отчаянно скрипела худзина и эти резкие, незнакомые звуки сразу напомнили ей, что она в сказочной стране, в далеком Китае. Это сознание ободрило ее. Она вскочила с постели и, в одной короткой батистовой рубашке, выбежала на середину комнаты. Вальсируя босиком на мягком ковре, она запела парижскую шансонетку:

К ней опять вернулось веселое, беззаботное настроение. Танцуя, она приблизилась к цветам в углу, перецеловала нежные лилии и чайные розы, издававшие тонкий, влажный аромат, внимательно прочитала незнакомые английские и португальские имена поклонников на визитных карточках, неуклюже подвешенных на проволоке к корзинам, и позвонила бою — приготовить ванну и подать завтрак. Оттого ли, что она плохо говорила по-английски, или оттого, что из-за ширмы выглядывали ее обнаженные руки и ноги, стройные и упругие, точно вылитые из белоснежного мрамора, бой долго стоял среди комнаты и тупо хлопал глазами, как ошеломленный. Марсель расхохоталась и, высунувшись из-за ширмы, мимикой показала ему, чего она хочет.

Выкупавшись, она освежила тело терпкой струей «Оригана» и несколько минут стояла нагая перед зеркалом с распущенными золотыми волосами, любуясь упругой гибкостью своих членов, таких молодых и нежно-округленных, сверкавших матовой белизной. На стук боя она едва успела юркнуть в первое попавшееся прозрачное, шелковое кимоно и взобралась с ногами на широкий диван у столика, где был сервирован завтрак. Бой — Фу-Чи, — молодой красивый китаец в белом европейском костюме, неловко прислуживал ей, тупо бродил по комнате, бесцельно переставляя предметы, сдувая пыль, вкрадчиво впиваясь глазами в полуобнаженную молодую женщину, вдыхая опьяняющие запахи духов, сладких цветов, ароматного кофе и еще чего-то, специфически-женского, приятно кружившего ему голову. Марсель словно читала невысказанное желание боя и это забавляло ее. Она жевала острыми белыми зубами полусырой кровавый бифштекс, видела в зеркале напротив побледневшее красивое лицо Фу-Чи за спиной, его дрожащие руки и еще больше, невзначай, обнажала холеное тело из распахнутого кимоно, сидя с ногами под себя на диване, почти совсем нагая… Бой, как бабочка вокруг огня, двигался по комнате пьяный, со сдерживаемым дыханием и мутными глазами. Марсель, притворяясь, что не замечает его волнения, холодно-равнодушным голосом отдавала ему приказания, делала свой утренний туалет перед зеркалом.

Сентябрьское солнце стояло высоко в небе, горячее, не душное, а пропитанный рыбой и тиной ветерок со стороны Желтого моря, с Bund'а, разносил привет с севера. В вышине деревьев трещали кузнечики, где-то вдали играли гаммы на пианино, тихо шушукались бои на лестницах и в коридоре. Марсель поднялась этажом выше, к подруге — Клодин, маленькой, прекрасно сложенной брюнетке-танцовщице и, захватив по пути товарища по труппе, толстого, пожилого комика Ронсара, — они втроем отправились на автомобиле осматривать город.

Они пробирались среди моря оголенных до бедер, коричневых тел. Накаленные каменные здания дышали огнем. Вокруг, резко перекликаясь, рыскали рикши, по всем направлениям, стеная, шныряли кули, гнусаво распевали продавцы и плаксиво клянчили нищие. Пестрые полотняные вывески с кричащими иероглифами придавали улицам яркий, красочный колорит, ослепляли экзотической, своеобразной красотой. Марсель восторженно увлеклась яркой, бытовой жизнью улицы. Она то и дело вскрикивала, по-детски хлопая в ладоши, тормошила подругу и толстого комика, закоченевшего с сигарой в зубах на мягком уютном сиденье, порывалась идти пешком по грязным, зловонным лабиринтам китайского города. В пути болтали о делах труппы, перемывали косточки подругам. Клодин, знавшая о прошлой связи Марсель с Анри, поспешила передать ей, что он женился на Маделен, имеет с ней ребенка и на днях они вместе выезжают в Манилу, куда их приглашают в кабаре. Сверх всякого ожидания, эта неприятная новость совсем не подействовала на Марсель. Напротив, она даже чересчур спокойно выслушала рассказ подруги и, как ни в чем не бывало, упросила своих спутников зайти в китайскую кумирню по пути.

В небольшой дворике было полутемно и сильно пахло едким дымом сжигаемых посеребренных бумажных лоскутков, — символической денежной жертвы богам. Перед деревянными, пестро разрисованными богами, в больших ящиках с песком, были вставлены дымящиеся, фосфорические свечи, распространявшие удушливый запах. Молящиеся, в большинстве — китаянки, на коленях перед избранным богом неистово стукались лбами о каменный пол, молитвенно сложив руки, тыкали в песчаный ящик купленные тут же, у монахов, свечи или бросали в горящий медный жертвенник нанизанные на веревке пучки картонных раковин — жертвенных денег, оклеенных серебряной бумагой. На короткий миг вспыхивало яркое пламя и серый угарный столб дыма возносил жертву небесам…