В глубине антикварной лавки улыбается во весь широкий рот деревянный, позолоченный Будда, поджав под себя массивные ноги, выпучив вперед высокий живот с жирными складками и необыкновенно естественной пуповиной… Рядом с Буддой стоят большие терракотовые вазы, голубые, с причудливыми китайскими рисунками драконов, фантастических зверей и хрупкими фигурками китаянок в узеньких, пестрых штанишках и курточках. На длинных бамбуках, подвешенных к потолку, висят ряды красочных китайских костюмов и блуз, шитых золотом, серебром и разноцветными шелками. На полках выставлены шахматные доски, отделанные перламутром, с резными фигурками из белой и черной кости, дорогие письменные приборы из старинного серебра и бронзы, вазы, вазочки и безделушки древней китайской работы. В черных ящиках, обитых ярким бархатом, красуются чайные сервизы из прозрачного фарфора с красивыми пестрыми рисунками из китайской мифологии и истории. Со стен глядятся широкие, пестро разрисованные веера, шелковые скатерти, ширмы и акварели, — произведения китайских художников.
За черной конторкой, вблизи улыбающегося Будды, хозяин, — худой, маленький старичок с реденькой козлиной бородкой и длинными седыми усами, тонким широким носом и высокими скулами, с глубоко сидящими под лбом зелеными глазками и красными, словно обожженными веками, — тонкими костлявыми пальцами с длинными острыми ногтями щелкает черные косточки миниатюрных китайских счетов. На голове у него черная, круглая, атласная шапочка-ермолка. На носу поблескивают золотые пенсне, во рту золотые зубы, сквозь тонкий белый шелк халата просвечивает массивная золотая цепь часов на груди, на пальцах дорогие перстни, горящие в темноте жуткими огоньками, в левое ухо вдета серьга со свисающим на тоненькой золотой цепочке бриллиантом величиной в горошинку…
В углу, над окном, в миниатюрных плетеных клеточках трещат сверчки. Приказчики вокруг деловито стирают пыль с вещей, суетятся, стараются не попасть на глаза хозяину. Когда в лавку входит покупатель, к нему бросается кучка людей и каждый исполняет одну, строго определенную ему роль. Один подставляет стул-табуретку, другой бежит за чаем, третий — почтительно отвешивая необходимое количество поклонов, церемонно приветствует покупателя. Хозяин издалека, между счетом, наблюдает за порядком, грозно поблескивая золотыми украшениями и стеклами пенсне, такой маленький и страшный рядом со смеющимся Буддой…
Покупатель важно глотает зеленый чай из фарфоровой чашечки и лениво, с видом знатока, осматривает поднесенные предметы. Приказчики вертятся вокруг него на цыпочках, расхваливают шепотом товары. В прохладной полумгле доносятся с улицы звонки трамваев, гул автомобилей и каркающие, гортанные напевы продавцов. Все так же жужжит фэн под потолком и звонко стрекочут сверчки в клеточках над окном…
В японском квартале дома низкие, в большинстве отгороженные деревянными заборами. Сквозь забор виден игрушечный садик, миниатюрный фонтан, а иногда белый мостик над искусственным возвышением, величиной в узенькую скамеечку. Перед высоким порогом, устланным светлыми циновками, стоят ряды гетт[4] и японских туфель, состоящих из соломенных подошв и тоненьких тесемок для пальцев. Во мгле клетушек маячат вдали смуглые, нагие тела обитателей…
Улицы в японском квартале оживлены и пестрят разноцветными кимоно и яркими шелковыми оби. Изредка раздаются грустные звуки кото или неожиданно прозвучит нежный, мелодичный альт гейши, томный и жгучий, похожий на свежий, только что сорванный цветок в тропическом саду. Деревянные гетты отчетливо постукивают по камням. Из школ возвращаются ученики и ученицы, серьезные черные крошки, с ранцами через плечо, в миниатюрных пестрых халатиках-кимоно и красных юбочках, с металлическими гербами на фуражках с широкими козырьками. По улице знакомые церемонно раскланиваются, привычно сгибая туловище, быстро вдыхая воздух, глотая слова в знак почтения. Хмурые темные лица мужчин мгновенно оживляются вежливой улыбкой и необыкновенно блестят белые и вставные золотые зубы под редкими черными усами.
Выставки в окнах пестрят кимоно, японской обувью и игрушками. У входа, с пола поднимается невысокое возвышение, устланное циновками. В углу стоит миниатюрный письменный столик. На циновках сидит на корточках смуглая, хрупкая мусмэ в пестром распахнутом кимоно, из которого выглядывает нежная девичья грудь с торчащим кверху острым коричневым соском. На стенах, в окнах и на тоненьких полочках выставлены изящные крошечные вещицы и игрушки, прелестные изделия черных, похожих на больших жуков, маленьких людей…
У серых, узорчатых ворот китайской кумирни, за четырехугольным столом, покрытым красным шелком с золотыми иероглифами, высокий бледный китаец в синем халате с красными отворотами и шестиугольной шапочке поджидает клиентов. На столе, на видном месте, стоит продолговатая коробка туши из черного дерева, с полдюжины тонких и толстых кисточек и огромная пирамида свернутых розовых папирусов с черными иероглифами. В небольшой деревянной клетке, отгороженной на два этажа, внизу — грызут корку две белые мышки, а вверху, над ними, купаются в глиняной чашечке, весело чирикая, две желтенькие канарейки с нежными розовыми клювами. Ворожея окружает куча детей, китаянок и китайцев. Временами, решительно, с сжатыми губами, безмолвно выдвинется к красному столу бледно-желтая китаянка с высоким животом и впалыми глазами, выложив вперед медный копер и, вздрагивая всем телом от волнения, благоговейно наблюдает, как поочередно белая мышка и желтая канарейка вытаскивают из груды розовых папирусов ключи к тайнам ее судьбы. Ворожей, опустив со лба на широкий плоский нос железные очки, сравнивает оба папируса и тоненькой кисточкой выводит на бумаге тушью красиво закругленные иероглифы, вкратце излагая женщине решение богов. Толпа вокруг почтительно смотрит и неслышно дышит. Вслед за женщиной к красному столу опять продвинется кто-нибудь с зажатым в руке медным копером и лишь оглушительные удары в гонг и бешеный барабанный бой молящихся в храме плывут над головами толпы, застывшей в ожидании.
Из модного магазина направляется к серому автомобилю молодая женщина в дымчатой тюлевой тунике. Маленький ножки, обутые в крошечные туфельки, упруго ступают по асфальту тротуара и гордая, непринужденная походка напоминает движения принцессы во вражеском стане. За нею спешат бои с пакетами и картонками. Она усаживается на передке рядом с шофером и маленькими холеными руками, унизанными кольцами и браслетами, сверкающими на солнце миллионами пестрых огней, берется за руль.
Лицо у женщины чуть-чуть продолговатое, бледное, словно выточенное из мрамора. Черты строго-правильные, нежно округленные. Глаза влажные, серо-голубые, задумчивые. Рот небольшой, алый, а капризно оттопыренная верхняя губа показывает ряд маленьких, ровных зубов, беленьких и прозрачных, похожих на драгоценные камушки в дорогой оправе. Волосы пышные, пепельно-золотые вкрадчиво манят из-под широкой светлой шляпки, отделанной страусовыми перьями.
Поворот руля и щелк мотора. Маленькая ножка нетерпеливо нажимает рог и улица оглашается рычаньем раненого зверя, покрывающим гул и грохот, звонки трамваев, гнусавые выклики продавцов и однообразный стон кули…
Впереди рассыпаются по сторонам кареты и рикши. Машина круто поворачивает и величественный серый автомобиль покорно слушается маленьких ручек, бледных и тонких, таких трогательных на стальном колесе руля. Мужчины по обеим сторонам улицы останавливаются по пути, словно притягиваемые магнитом, и долгими, восхищенными взглядами провожают мчащийся автомобиль. Некоторые из них почтительно кланяются женщине, снисходительно улыбающейся им в ответ гордой, царственной улыбкой. На перекрестках полицейские-индусы, завидя серый автомобиль, безжалостно бьют толстыми палками выбившихся из сил полуголых лампацо, останавливают уличное движение, чтобы пропустить вперед молодую женщину с пепельно-золотыми волосами. Гордо откинувшись на мягкую спинку сиденья, она всматривается в даль красивыми близорукими глазами, ежеминутно тревожно нажимая педаль гудка и, вместе с нею, несется по улице оглушающий дикий рев, сметающий на пути людей и животных. Наконец автомобиль останавливается у парадного входа большого трехэтажного здания американского дома терпимости. Женщина привычным движением нажимает пуговку звонка и приказывает появившемуся бою отнести в ее комнату покупки…
