Светлана прекрасно знала, что имел в виду Рокотов. Прекрасно знала. Ведь он был свидетелем той пошлой сцены, когда она на весь мир кричала о своей любви к Иванову.

— Меня радует, Владимир Дмитриевич, — все так же сдержанно ответила. — Что я должна делать?

Рокотов ввел её в курс дела, рассказал о задаче, которую ей придется решать.

— Не знаю, справлюсь ли, — с сомнением проговорила Светлана. — Я ведь даже в самодеятельности не играла.

— А театр Макарова?! Вы прошли такую великолепную школу, что ваши сомнения мне кажутся совершенно беспочвенными.

— Там было несколько иное. Театр мод, это ведь не драматический. Но у меня ничего не остается, как согласиться.

— Я уверен, что у вас все пролучится.

— Поживем — увидим, — философски заключила она. — Когда я должна приступать?

— Завтра привезут документы из Москвы об «окончании» вами пять лет назад Щукинского училища и рекомендательное письмо из Тамбовского театра, где работает небезызвестная вам Лидия Холодова.

— А почему я «переехала» в Новосибирск?

— У вас серьезно заболела «мать». Больную мать мы вам обеспечим. Еще есть вопросы?

— Нет.

— В таком случае, вы переходите в полное подчинение Сергея Ивановича. Свяжитесь с ним.

И закружилась голова Светланы. А взор был устремлен мимо Рокотова, куда-то далеко, далеко...

* * *

...Предрассветную тишину благословенной Вергилии взовали удары набата, возвестившие жителей о трагической и безвременной смерти любимой жены бесстрашного рыцаря Ланцелота несравненной Катрин принцессы Новелотты. Второго дня на праздник Благодарения небесному Отцу нашему она была укушена бабочкой Мауханной. Со всей Вергилии и остального мира были созваны лучшие лекари, но, увы, спасти принцессу они оказались бессильны. Промучившись два дня, она умерла в страшных муках и страданиях, сожалея лишь о том, что не оставила любимому мужу наследника.

Утром следующего дня был открыт доступ к телу усопшей. И потянулись вереницы скорбных людей к замку Ланцелота, выстраиваясь в бесконечную очередь. Многие плакали, не стыдясь своих слез. Все любили кроткую красавицу Катрин, но более всего сочувствовали Великому рыцарю, уже не раз спасшему страну от безобразных драконов, избравших Вергилию для своих постоянных кровавых пиршеств. В этой очереди стояла и Марианна, виконтесса Дальская. И в её прекрасных глазах блестели слезы. Но то не были слезы печали. Нет. То были слезы надежды. Ей было стыдно признаться даже самой себе, что она испытывает радость от того, что так все случилось. Около неё крутился шут короля, коварный и мерзкий Толецнал, вот уже несколько лет добивавшийся взаимности Марианны, и нашептывал ей всякие пошлости. Но вот она увидела Ланцелота и... И мир перестал для неё существовать. Она смотрела в его суровое, скорбное и постаревшее лицо, и готова была умереть от любви и обожания к нему...

* * *

— Светлана Анатольевна, что с вами? — услышала она голос Рокотова. Она даже вздрогнула, приходя в себя. Черт знает, что твориться! Ответила:

— Все в порядке, Владимир Дмитриевич. — Встала, одернула китель. — Разрешите идти?

— Да-да, пожалуйста, — ответил он несколько смущенно. С его подчиненной что-то явно происходило. У неё только-что было такое лицо, такое... Дурак Сергей, и не лечится. Где-то умный, а где дурак-дураком. Точно.

Светлана думала, что сердце её разовется на части от волнения перед дверью его кабинета. Чтобы справиться с взбунтовашими нервами, она обругала себя самыми нелицеприятными словами и решительно постучала.

— Да, входите, — услышала знакомый голос.

И она вошла. И увидела его, сидящим за столом. Сколько же они не виделись? Почти полгода. Он постарел. В волосах прибавилось седины. Резче обозначились скорбные складки в углах рта, делавшие его похожим на схимника. «Он все ещё переживает смерть жены», — машинально подумала.

— Здравствуйте, Сергей Иванович, — проговорила она чужим деревянным голосом.

— Здравствуйте, Светлана Анатольевна! — радушно проговорил Иванов, улыбаясь. Встал. Подошел. Пожал руку. — А вы все хорошеете. Глядя на вас, начинаешь понимать, — до чего ещё несовершенен человек.

Козицину покоробил этот дежурный пошловатый комплемент. Она, вдруг, разозлилась и пожалела о том, что приняла предложение Рокотова.

...В огромном розово-перламутровом кресле, напоминающим раковину мидии, сидел толстый лысый старик. Его пронзительный умный взгляд бледно-серых глаз, светившийся дружелюбием и приязнью, долго, будто щупальца осьминога, ощупывал мое лицо, фигуру. Ректор академии ордена наисветлейший Анкендорф был именно таков, каким я его и представлял. Он принадлежал к числу самых могущественных людей ордена и имел чин главного рыцаря. Главных рыцарей всего пятеро. Выше их лишь Великий рыцарь ордена.

— Здравствуйте, рыцарь! Рады вас видеть! Мы наслышаны о ваших подвигах во имя единства и братства «Белой лилии» и очень за вас рады. Присаживайтесь. — Он указал на свободное кресло, стоящее напротив. Пока он говорил его полное лицо, исполненное значимости и царственного величия, оставалось неподвижным.

— Здравствуйте, Наисветлейший! — ответил почтительно. — Мне приятно слышать, что мои скромные заслуги, замечены и нашли отклик в вашей душе.

Подошел. Преклонил колено. Поцеловал его большую дряблую и вялую руку. Затем, сел в кресло. Огляделся. Стены огромного ректорского кабинета представляли собой остекленные книжные стеллажи, сплошь заставленные книгами в дорогих, тесненных золотом переплетах. «Камю», «Платон», «Ницше», «Аристотель», «Плутарх», «Кант», «Гегель», «Бердяев», «Гераклид», — прочел я на некоторых корешках. Книги, в особенности такие, всегда вызывали во мне страх и мистический ужас, а люди, их читающие, — уважение. Неужели же все это он прочел?! Недаром главный идеолог ордена считался одним из образованнийших людей.

— Как вам понравилась наша академия? — перебил мои размышления ректор.

— Очень понравилась. Она великолепна. И учебные помещения. И общежитие. Все на высшем уровне.

— Мы рады, что вам понравилось. Не желаете ли кофе?

— О, я не знаю, Наисветлейший. Мне не хотелось бы доставлять вам лишение хлопоты, — разыгрывал из себя пай-мальчика, чем удивил и развеселил Анкендорфа. Он даже рассмеялся. Складки тучного подбородка заходили ходуном. Смех скрипучий, неприятный. Видно, смеялся он не часто.

— Мы представляли вас себе несколько иным. Нам рассказывали о вас, как о решительном и самоуверенном молодом человеке. — Он хлопнул в ладоши и негромко сказал: — Акмолина! Два кофе, пожалуйста!

Через минуту дверь открылась. Молодая, красивая девица вкатила перламутровый столик, на котором стоял серебряный кофейник, две точно такие чашки, на тарелке лежал фигурный шоколад. Расположив столик между нашими креслами, она взяла кофейник и наполнила чашки. На ней было красивое облегающее мини-платье, обнажающее крепкие ноги и подчеркивающее развитую грудь. По кабинету поплыл тонкий аромат дорогих духов. Девица меня волновала. Ректор это заметил.

— Она сегодня ночью придет к вам в комнату, — сказал он. — Придешь, Акмолина?

— Как прикажите, Ваша светлость, — стрельнула она синими глазками в мою сторону. И взгляд этот был опытен и многообещающ.

Мой зверь зарычал от неистового желания. Я был вынужден прикрыть глаза, чтобы скрыть свое состояние и усмирить зверя. Девица все видела и все поняла. Победно виляя бедрами, вышла из кабинета. Кофе оказался как раз таким, какой я любил — крепким и несладким.

— А что же вы не берете шоколад? — спросил ректор, отправляя в рот очередную конфету.

— Я не ем сладкого.

— Завидуем. А мы не можем удержаться. — Он провел рукой по объемному животу. — Видите, к чему привел сей предмет нашего сладострастия. — Посмотрел на меня насмешливым взглядом. — А у вас, как мы заметили, иной предмет? Н-да.