Мать в одиночку отправилась с ними на охоту, они взяли след оленя и гнали его, готовясь к первой в своей жизни атаке, как вдруг из засады на отставших дочерей набросился их приемный отец и перекусил одной из них позвоночник. Напал на вторую, а в это время олень, которого они гнали, перешел в нападение и подцепил рогами мать. Отец ранил вторую дочь, сцепился с пришедшим на выручку сыном, а олень ушел, вероятно, недоумевая в душе, что за бес вселился в его извечных недругов. Раненая в живот мать закричала из последних сил, и тем остановила смертоубийство. Муж ее взвыл и умчался в лес, а сын и подраненая дочь подползли к умирающей и, как могли, облегчали ей последние мучительные часы жизни. А потом вернулись в племя, принеся в стаю два трупа — матери и дочери. Там они узнали, что их ждет еще один мертвец: отец, замученный собственным безумием, покончил с собой, бросившись со скалы.

Старики залечили раны брата и сестры, собрали совет и порешили на нем: изгнать. «Порченную кровь нельзя оставлять в стае», — так решили они, и не сомневались — кровь рожденных в насилии брата и сестры испорчена. Им дали время собрать пожитки, поделились пищей и проводили до границ угодий. Пообещали: «вернетесь — убьем». С тем брат с сестрой ушли.

И случилось все это, добавил чужак слушавшим его спутникам, еще когда его дед был переярком.

«Я понял, — сказал на это белый длинноволосый Айониным голосом. — Ваша стая прогнала их, в другие они не пошли и, видно, вступили друг с другом в брак, не найдя себе иной пары. А тот, кто стал приемным отцом вам, братья, и убийцей настоящему вашему отцу, — он, стало быть, потомок тех двоих с порченной кровью. Тот самый, кто превратил Праматерь в чудовище».

На этих словах он содрогнулся и крепче прижал к себе беременную невесту.

«Большая задача стоит перед нами, братья, — сказал он. — Большая, нелегкая задача. Праматерь дала вам бога, и обещала дать еще, для каждого племени, но одних только богов, сказала она, недостаточно. Богам понадобятся жрицы, верные спутницы, и только вдвоем с ними боги смогут вершить праведный суд. Плохая смерть просочилась в наш мир, братья, и предотвратить этого мы не сумели, поэтому теперь на страже порядка встанут боги и их жрицы, те, кто добровольно согласятся принести себя в жертву общему. Жертвуя малым, мы будем спасать большое от злой гибели, будем защищать Праматерь и ее Колыбель, которую она создала для нас, для того, чтобы из нее могли рождаться благие боги, Темные, как она сама. Они станут нашим законом, братья, и будут решать за нас. Если же они не справятся, на смену им явится Светлый бог и наступит закат времен».

Помрачнев, выслушали его братья, и чужак, и беременная невеста, — и каждому были понятны слова, которые он говорил. А потом они четверо дали белому и длинноволосому клятву верности, и двое из них возвратились в родные племена, а двое остались — служить первому богу и сопровождать его в странствиях. А детеныши, которых родила первая жрица на берегу Колыбели богов, положили начало роду стражей-шаманов, оберегающих бессменно чертог Первоматери, Темной, той, что зовется в миру Алсатией, Пребывающей Изначально.

— Таково предание, — сказал старый шаман Солю, — и теперь ты знаешь столько же, сколько знаем все мы. Сделало ли тебя это знание счастливым?

— Нет, — отвечал ему Соль, — ни вот столечко. Но что же случилось, — продолжал он, обводя взглядом задумавшегося, нахохлившегося, как старый ворон, шамана, дремлющую у колен Волчицу, невозмутимых вожаков соседских стай. — Что же случилось сейчас, когда смерть ушла из мира, а волки стали лакомой добычей для несытых? И как тот, кто прозван Светлым богом, тот, кто все тут разрушит, как он может помочь избыть скверну из здешних краев? Что он должен, что он способен для этого сделать? Или, может, преданье лжет?

— Не знаю, — буркнул старик, а Волчица, не открывая глаз, прижалась к Солю покрепче и вздохнула. — Ты Светлый, неправильный бог, откуда мне знать, что ты можешь или должен сделать? Голосам Отцов это тоже неведомо. Может быть, другие боги сумели бы подсказать тебе ответ, но они ушли, ушли давно, и, может быть, их уже нет в этом мире. Может быть, ты последний, явился, чтобы прибрать наши истлевшие кости.

— Не слушай его, Соль, — вмешалась Волчица и клацнула зубами на деда: не сгущай! — Мне было видение, был голос, Ее голос, и он… в нем не было безнадежности. Надежда есть: для нас, для всех, в ком бьется еще живое сердце, — она есть, но только я… я тоже больше не слышу Ее голоса. Но это лишь потому, что теперь появился ты, и говорить Она будет тоже только с тобой!

Акмэ подняла голову, встречаясь взглядом с Солем, как и всегда, решителен и тверд был взгляд ее лазоревых ярких глаз. Она верила, и бесстрашна была в своей вере, даже полчища несытых, окруживших волчьи угодья, даже смерть дяди на испытательных ловитвах ее не пугали.

— Ты дал теткиному волчонку душу, — сказала Волчица значительно. — Сделал то, что боги делают. Значит — сможешь спасти. Ты сам сказал, что знаешь, что нужно сделать.

Теперь все четверо смотрели на него, Волчица снизу вверх, с убежденностью, волки — с ожиданием. А Соль, подумав: все не так, — сказал им, чутко ловящим каждое его слово:

— Спасти, или нет — это слишком туманно, Акмэ, слишком неточно. Как побороть несытых, взявших угодья в кольцо, — другое дело, здесь способ известен. Надо уничтожить их главного, того, кто всем заправляет. Уничтожить его до того, как он доберется до вас. Один из его ближайших слуг был упокоен на этой охоте, и он… его память перешла, как трофей. Он помнил о том, как лет пятнадцать назад его господин разрушил соседний барьер. Была резервация… другие угодья, другого племени, лошадиных; несытые не сумели пробраться туда, и решили действовать иначе. Они устраивали пожары, отравляли реки, трудились полвека, как проклятые, не покладая рук. И в конце концов они добились цели — разрушили барьер. Но только лишь потому, что в его пределах в живых не осталось никого из простых людей. Несытые вскрыли преграду ценой гибели целого народа, но, думается, они просто отрабатывали приемы. За вас… за туман они возьмутся во всеоружии. И потому — чтобы не допустить этого — нужно нанести упреждающий удар. Сейчас Молоха… самого главного из несытых нет поблизости, но он узнал, что вы решили дать отпор, и поспешит вернуться, уж можете поверить. А вас… волков слишком мало, преграда слаба. Нужно ее расширить, укрепить. Но вот как это сделать, если шаманов, обладающих очищающей силой, всего четверо и один из них немолод? Как это сделать, вожди?

Грозный Лай и Молчун переглянулись и уставились на деда Акмэ. Он ничего не говорил, вытянув к огню кривые, крепкие, заросшие седой шерстью ноги. Волчица не шевелилась, прижавшись щекой к колену Соля, и он ощутил вдруг, что она закаменела.

— Как это сделать, мудрые мужи? — повторил Соль свой вопрос.

Грозный Лай катнул желваки и отвернулся, а Молчун, глянув сочувственно, стыдливо опустил голову.

— Просто, — скрипливо и неохотно произнес, наконец, старый шаман, не глядя. — Очень просто, Светлый. Нужно позволить Мудрой матери зачать новых вождей.

Соль, точно громом пораженный, уставился на него.

— Кто же не позволяет ей? — охрипшим вдруг голосом спросил он.

Волчица под его ладонью затаила дух, сжав в пальцах мех на его штанах так крепко, точно боялась, что ее насильно оттащат от Соля.

— Ты, — подняв голову и глядя прямо в глаза, отвечал шаман. — Ты, Светлый, и ее слепая любовь к тебе.

Соль опустил голову, чтобы погладить Волчицу по теплой бархатной шерстке, и жрица вновь задышала. Он с грустью подумал: любовь. Ах, вот что. Значит, на битву с Молохом ему придется идти одному.

И, спустя два года, когда ждать дольше уже не имело смысла, он пошел. И оказался тем, кого столь прозорливо провидели в нем Клавдия и Грозный Лай, — тем самым, кто все разрушил».

Глядя вниз, на свои ладони, лежащие на коленях, Соль замолчал. Я провела по ветхой странице дневника пальцем, ощущая гладкость карандашного рисунка и змеящиеся выпуклости знаков, выведенных тушью. Вздохнула. Хотела ли я услышать больше того, что он рассказал? Достаточно ли мне, чтобы сообразить самой?