Но от этого симпатии Хирелу не прибавилось. Впрочем, Саревану не было до этого никакого дела.

— Завтра, — сказал он, уже засыпая, — мы пересечем границу Асаниана.

Несмотря на то что воздух и одеяло были теплыми, Хирел вздрогнул. «Так скоро?» — пронеслось у него в голове. Слишком большая неожиданность, чтобы сохранять душевное спокойствие. Однако все его существо было охвачено ликованием.

Граница не обозначалась ни стеной, ни каменной насыпью. И тем не менее местность переменилась. Перед ними раскинулись зеленые равнины Ковруена, пропитанные теплом и светом лета, с богатыми пастбищами и обильными полями, пересеченные широкими мощеными дорогами, предназначенными для императоров, и усеянные святилищами тысяч разнообразных богов. Саревану пришлось уступить требованиям цивилизации: он обернул свои чресла тряпицей. Хирел натянул штаны и самую легкую рубашку, ненавидя самого себя за испытываемое неудобство при прикосновении ткани к телу. Но кое-чего он добился: он мог идти по дороге босиком, а его обувь лежала в мешке. Ему было бы еще приятнее, если бы рядом не шагал босоногий и почти нагой Сареван, превосходно чувствовавший себя.

Люди — крестьяне на полях, пешеходы на дорогах — таращились на варвара. В этой стране, да и во всем мире, не было ничего подобного ему. Никто не заговаривал с ним; те, к кому он приближался, отворачивались и поспешно удалялись.

— Они до такой степени скромны? — спросил Сареван, стоя на дороге со своей напоминающей язык пламени косичкой и отливающей на солнце смуглой кожей.

— Они считают тебя дьяволом, — ответил Хирел. — А возможно, богом. Но лишь один из тысячи, если ему вдруг взбредет такое в голову, может пожелать стать похожим на тебя.

Сареван гордо поднял голову, словно хотел поспорить, но ничего не сказал. И не сделал ни малейшего движения, чтобы прикрыться. Ни одна вещь в мире не могла бы сделать его меньше или бледнее либо лишить его гриву этой призывной яркости.

Хирел нахмурился.

— Было бы намного разумнее, если бы ты снял ожерелье. — Нет.

Это прозвучало так решительно, что не нуждалось в повторении.

— Я могу назвать его символом рабства. Возможно, люди поверят мне.

— Возможно, твой отец даст клятву верности Солнцерожденному. — Сареван перекинул через плечо свой мешок и продолжал путь. — Я никогда ни на что не полагаюсь, я надеюсь только на бога. — То есть на суеверие и ложь.

Сареван остановился и проворно повернулся на пятках. — И ты веришь в то, что говоришь?

— Я это знаю. Богов нет. Есть лишь мечты, желания и страхи, которые наделили именами и лицами. Любой мудрый человек это знает, да и любой священник тоже. Идея божества выгодна, когда простые люди не находят ничего лучшего, чем поклонение ему.

— Ты веришь в то, что говоришь? — повторил свой вопрос Сареван. — Бедное дитя, пойманное в ловушку этого скучного мира, такого логичного и такого слепого. Губы Хирела искривились.

— По крайней мере я не испытываю постоянного страха чем-нибудь оскорбить какое-то божество.

— Разве можешь ты, простой смертный, оскорбить бога? Выходит, ты просто не знаешь Аварьяна.

— Я знаю то, что необходимо знать. Он — это солнце. Он требует, чтобы ему поклонялись как единственному богу. Его жрецы не имеют права прикасаться к женщине, а жрицы не должны знать мужчин, иначе они сгорят в пламени. И если это не наказание за оскорбление бога, то как ты сам назовешь это?

— Мы поклоняемся ему, потому что он — солнце, потому что его свет помогает миру увидеть свое истинное лицо. Мы поклоняемся лишь ему, потому что он единственный, он великий властелин всего, что движется в его свете, точно так же, как его сестра — королева ночи. Наши клятвы перед ним — это тайна и святыня, а нарушение клятв — слабость, низость и предательство веры. Бог держит свое слово; мы можем по крайней мере пытаться следовать его примеру. — Значит, ты девственник?

— А, — нисколько не смутившись, произнес Сареван, — ты хочешь знать, настоящий ли я мужчина. А просто глядя на меня, ты этого понять не можешь? — Ты — мужчина.

«Девственник», — подумал Хирел. Он смотрел на Саревана и пытался представить себе, что этот взрослый мужчина никогда, ни единого раза не упражнялся в высочайшем и приятнейшем из искусств. Это изумляло и приводило в ужас. Это до крайности противоречило самой природе. Хирел немного расслабился.

— А, я понял. Ты говорил о женщинах. Вероятно, тебе нравятся мальчики.

— Если бы это было так, львенок, ты уже знал бы об этом. Дерзкие глаза. Насмешливые. Бесстыдные. И он гордился тем, что он именно таков. Он чужак во всем. При виде его и при мысли о нем у Хирела вставал ком в горле.

— Я служу моему богу, — гордо сказал Сареван. — Мне случалось бывать в его присутствии. И я знаком с его сыном.

— Сын Аварьяна. — Хирел чувствовал во рту горечь, но она была слабее, чем прежде. — Могущественный король. Человек, завоевавший мир с помощью умной легенды. Говорят, он маг, великий мастер иллюзии.

— Но недостаточно великий, чтобы породить самого себя. — Да ладно, — сказал Хирел. — Все знают правду. Князь Хан-Гилена прижил его от жрицы из Янона, а потом устроил его брак с принцессой, то есть его единокровной сестрой, в результате чего и появилась империя, которой управляют из-за трона.

— Если следовать твоей логике, то у императора Асаниана и у Солнцерожденного есть кое-что общее: оба они женились на своих сестрах. Но он все-таки правит своей империей, хотя злопыхатели и пытаются преуменьшить его величие, утверждая, что он — марионетка Красного князя. — Ледяная ирония Саревана обжигала. — Дитя, ты знаешь много слов и много сказок, но до истины так и не добрался. Если бы ты видел господина Ан-Ш'Эндора и взглянул на моего бога, то тогда, и только тогда, ты смог бы верно судить о них.

— Тебя бесит, что я не желаю принимать твою ложь и не намерен склонять голову перед твоим богом. — Меня бесит, что ты не способен видеть очевидное. Сареван резко развернулся, и косичка хлестнула его по боку. Хирел наслаждался вкусом победы: наконец-то эта невыносимая маска сорвана. Но всю радость убивал страх, что он прогнал этого варвара, этого чужака и насмешника, которого по крайней мере знал в лицо. А кому еще он мог довериться в этом чужом краю, где оказался один и без оружия и где за любым камнем мог скрываться враг. Хирел пустился вдогонку за быстро удаляющейся фигурой.

Пройдя четверть мили, Сареван сбавил темп, но не удостоил Хирела ни словом, ни взглядом. На его лице застыло угрюмое и дикое выражение. Как ни странно, от этого он стал казаться моложе, хотя по-прежнему напоминал пантеру перед прыжком.

— Может быть, — наконец заговорил Хирел, — твой Аварьян и существует как способ понять Первопричину, о которой говорят философы.

Никогда еще Хирел не был так близок к тому, чтобы принести извинения. Но Сареван пропустил его слова мимо ушей. Проклятый надменный варвар! Ему нужно все или ничего. Аварьян с его диском, лучами и палящим жаром и то, как ему удалось зачать ребенка, не превратив его мать в пепел, — все это, по мнению жреца, выше понимания обычных людей. Хирел всплеснул руками от возмущения. Возможно, этой паутины из лжи и легенд достаточно для простого человека, для какого-нибудь низкородного дикаря. Но Хирел — принц и ученый и не станет пресмыкаться. Он опять позволил Саревану вырваться вперед, а сам пошел, как ему было удобно, следуя изгибам дороги, все дальше и дальше уводившей его на запад.

Хотя в этих отдаленных провинциях города встречались нечасто, на их пути лежал один из них, достаточно крупный для внутренних княжеств империи. Теперь святилищ и гробниц было все больше, их украшали белые надгробия и памятники, увешанные приношениями. Глядя на них, легко было определить самые свежие и самые богатые: над ними летали птички, роились мухи и драгоценным блеском сияли стрекозы. Сквозь дымку Хирел разглядел вдали стену, к которой лепились домики.

— Шон'ай, — сказал Сареван.