Меланта Джирл отсалютовала командиру корабля полной рюмкой.

— Приветствую вас, капитан! Вы опоздали на ужин.

— Примите мои извинения, Ройд, — сказал Кароли де Бранен.

Невидящий взгляд призрака упирался в стену.

— Отпустите его, — раздался голос из репродукторов. — Если мое поведение настолько вас страшит, я сам открою свой великий секрет.

— Он действительно за нами наблюдал! — ахнул мужчина-лингвист.

— Выкладывайте! — поторопила технолог; мучительные подозрения переполняли ее. — Кто вы?

— Мне понравилась ваша догадка о газовых гигантах, — начал Ройд. — Увы, истина менее величественна. Я обыкновенный гомо сапиенс. Мне шестьдесят восемь лет. Голограмма, которую вы созерцаете, есть изображение настоящего Ройда Эриса, только в несколько более молодом возрасте. С тех пор я немного изменился.

— Вот как? — Кибернетик отерла остатки кофе с лица. — Зачем тогда столько таинственности?

— Начну со своей матушки, — продолжил Ройд. — Сначала «Летящий в ночи» принадлежал ей: она была автором проекта, согласно которому корабль был построен на космической верфи Ньюхолма. Мать была независимым коммерсантом, притом преуспевающим. Она сколотила состояние благодаря готовности выполнять нестандартные заказы, удаляться от известных маршрутов, летать с грузом месяцы, а то и годы, нарушая неписаные правила своего ремесла. Это рискованно, зато несравненно более прибыльно. Матери не было дела до того, как часто она и ее подчиненные бывают дома. Домом для нее стали ее корабли. Она редко возвращалась на планету, где уже побывала раньше.

— Настоящая любительница приключений, — предположила Меланта.

— Нет, просто мать избегала людей. Выражаясь мягко, ее к ним совершенно не тянуло. Заветной мечтой этой женщины было избавиться от команды. Разбогатев, она претворила мечту в жизнь. Ее овеществленной фантазией стал «Летящий в ночи». Взойдя на его борт на Ньюхолме, мать никогда больше не соприкасалась с живыми людьми, никогда не ступала на поверхность планет. Все свои дела она вершила с борта корабля. Да, она была безумна, зато жила интересной жизнью даже в своем добровольном затворничестве. Какие миры представали ее взору, Кароли! Сколько бы она вам поведала! Вы пришли бы в полный восторг! Но матушка уничтожила почти все свои записи, опасаясь, как бы после ее смерти кто-нибудь не извлек из ее опыта пользу или, того хуже, удовольствие. Ничего не поделаешь, характер…

— А вы? — спросила технолог.

— Строго говоря, я не вполне корректно называю ее своей матерью. Жизнь была дарована мне «пробирочным» методом. После тридцати лет одиночества на борту корабля она заскучала. Мне надлежало стать ее компаньоном. В ее власти было сделать из меня безупречную игрушку. Однако у нее не хватало терпения на ребенка и не было желания растить меня самостоятельно. Эмбрионом я был помещен в капсулу с питательным раствором. Моим наставником стал компьютер. Мне надлежало выйти из капсулы по достижении половой зрелости, когда я уже мог бы стать собеседником.

Однако планам моей прародительницы не суждено было сбыться: через несколько месяцев после появления эмбриона она умерла. Впрочем, она успела ввести в систему программу на случай такого поворота событий. Корабль вышел из прыжка, двигатели были заглушены. Одиннадцать лет он дрейфовал в межзвездном пространстве, пока компьютер формировал из меня человека. Так я унаследовал «Летящий в ночи». Покинув «кокон», я несколько лет постигал управление кораблем и разгадывал тайну собственного появления на свет.

— Потрясающе! — простонал де Бранен.

— Да, — согласилась женщина-лингвист. — Но вы еще не объяснили, почему предпочитаете изоляцию.

— По-моему, все и так ясно, — возразила Меланта Джирл. — Хотя менее совершенным моделям нужно, пожалуй, более доходчивое объяснение.

— Мать ненавидела планеты, — сказал Ройд. — Ей внушали отвращение запахи, грязь, бактерии, погодные явления, сам облик людей. Поэтому она создала для нас безупречно стерильную среду. Ее также не устраивало тяготение. Она привыкла к невесомости и отдавала пред-почтение этому состоянию. В этих условиях я был рожден и взращен.

Мой организм полностью лишен естественного иммунитета. От контакта с любым из вас я тяжело заболею, а то и погибну. У меня слабые, атрофированные мышцы. Эффект искусственного тяготения, созданный сейчас на «Летящем в ночи», хорош для вас, а для меня это страшное мучение. В настоящий момент я сижу в парящем кресле и тем не менее испытываю боль. Вот вам одна из причин, почему я нечасто беру на борт пассажиров.

— Значит, вы разделяете отношение вашей матушки к человеческой породе? — спросила психиатр.

— Вовсе нет! Я отношусь к людям с симпатией. Я смирился со своей природой, но это не мой выбор. Я могу испытать вкус нормальной человеческой жизни только косвенно, через ощущения своих редких пассажиров. В такие моменты я, можно сказать, упиваюсь их чувствами.

— Если бы вы всегда поддерживали на своем корабле состояние невесомости, то могли бы чаще перевозить пассажиров, — заметил биолог.

— Верно, мог бы, — вежливо отозвался Ройд. — Однако я обнаружил, что люди не слишком любят путешествовать в невесомости. Продолжительное парение вредно для их здоровья и настроения. Конечно, я мог бы напрямую наслаждаться обществом своих гостей, даже не вставая с кресла и не снимая скафандра. У меня был подобный опыт. Оказалось, что это ограничивает мое участие в общении. Я превращаюсь в уродца, в ничтожество, предмет жалости. Поэтому я предпочел изоляцию.

В салоне «Летящего в ночи» воцарилась тишина.

— Мне очень жаль, что так случилось, Мой друг, — сказал, обращаясь к призраку, Кароли де Бранен.

— И мне жаль, — пробормотала психиатр, наполняя шприц эспероном. — Ваш рассказ звучит довольно правдоподобно, но правдив ли он? То, что мы слышали, — не доказательства, а голословные утверждения, пускай вполне связные. Голограмма может утверждать что угодно, называть себя хоть порождением Юпитера, хоть компьютером, хоть военным преступником, хоть носителем смертельной заразы… —

Женщина быстро подошла к распростертому на обеденном столе телепату. — Он по-прежнему нуждается в лечении, а мы — в доказательствах. Лично я не желаю больше трястись от страха. Мы сможем прямо сейчас с этим покончить. — Психиатр повернула безвольную голову своего пациента, нашла артерию и прижала к его шее шприц-пистолет.

— Нет! — сурово произнес голос из репродуктора. — Прекратите! Это приказ. Вы находитесь на моем корабле!

Психиатр опустила шприц. Все увидели ярко-красное пятнышко на шее телепата.

Юноша уже приподнимался на локтях.

— Сосредоточься на Ройде! — велела психиатр строгим профессиональным голосом. — У тебя получится. Все мы знаем, какой ты молодец. Сейчас, благодаря эсперону, с твоих глаз спадет пелена…

Бледно-голубые глаза испытуемого смотрели бессмысленно.

— Я должен приблизиться… — пробормотал он. — Да, у меня первая категория. Вы знаете, как велики мои возможности, но на таком расстоянии…

Она обняла своего подопечного за плечи, погладила по голове.

— Эсперон позволит тебе преодолеть любое расстояние. Ты чувствуешь, как наливаешься силой? Как проясняется твой взор? — В голосе женщины звучала непоколебимая уверенность. — Помни об опасности! Ступай, найди ее! Ты умеешь видеть сквозь стены. Расскажи нам о Ройде. Правдива ли его история? Ответь нам. — Призывы медика звучали теперь как магические заклинания.

Телепат сбросил ее руку и сел.

— Да, я чувствую… — Он широко распахнул глаза. — Тут что-то не так. Ужасная головная боль… Мне страшно!

— Не бойся! — подбодрила психиатр. — От эсперона не болит голова, наоборот, он улучшает самочувствие. Тебе ничто не угрожает. — Она опять погладила своего пациента по голове. — Скажи, что ты видишь.

Телепат перевел взгляд испуганного ребенка на призрак Ройда, облизнул губы.

— Он…

И тут его череп взорвался, словно граната.

По прошествии трех часов экипаж собрался, чтобы обсудить ситуацию.