Рассмотрим основные вехи этой борьбы.

Уже большинство немых отечественных НФ-фильмов были посвящены именно этой теме — использованию капиталистами науки в антигуманных целях. В этих агитках, по наивной традиции, фамилии героев часто совпадали с фамилиями актеров, да и сюжеты не блистали разнообразием. Как правило, нехорошие буржуи (типа шагиняновского Чиче из «Месс Менд») пытались обмануть доверчивых ученых (вроде кулешовского Подобеда из «Луча смерти»), и все ради того, чтобы применить против Советской России страшное оружие — сильнодействующие бактерии, разрушительные лучи или парализующий газ («Наполеон-газ», «Коммунит — русский газ»), но в последнюю минуту катастрофу предотвращали положительные герои. Сатирически-приключенческая форма, иногда с элементами пародии, впрямую была связана с литературным направлением того времени, т. н. «Красным Пинкертоном». Социальный заказ времен нэпа надолго остался востребованным…

Тема «Гибели сенсации», первого советского звукового НФ-фильма, была позаимствована у Карела Чапека. Правда, дальше поверхностного плагиата авторы не пошли. Аббревиатура РУР стала расшифровываться не как «Россумский Универсальный Робот», а как «Риплевский Универсальный Рабочий». РУРы стали просто метафорой власти: пока ими управляла буржуазия — царил капитализм, но как только командование по радио перехватывал пролетариат — совершалась революция.

Сегодня проверку временем выдержали только сами РУРы. Художник Б. Дубровский-Эшке сконструировал 12 роботов двухметрового роста, с электромотором, управляемым изнутри человеком. Мировых аналогов такому «реквизиту» нет до сих пор. Забавно, что в 60-е годы умельцы из НИМ (научно-техническое творчество молодежи) скопировали роботов с экрана. Показательная метаморфоза: от притчи Чапека — через сталинский агитплакат — к комсомольским игрушкам эпохи застоя.

В послевоенные годы наступил период фантастики «ближнего прицела». Советской НФ предписывалось «не отрываться от земли» в прямом и переносном смысле слова. Актуальность того или иного произведения определялась степенью приближения к текущим народнохозяйственным проблемам. Совет «поближе к жизни» на практике обернулся требованием «подальше от фантастики». В результате за 15 лет (с 1941 по 1956) не было поставлено ни одного НФ-фильма. Элементы фантастики, правда, непринципиальные, присутствовали лишь в политическом памфлете «Серебристая пыль» по агитпьесе С. Якобсона «Шакалы». Эта самая «пыль» (аналог нейтронной бомбы) в сюжете легко заменялась на любое реальное оружие. Профессор Стил, потеряв сына, тут же становился пацифистом.

В 60-е годы, когда в НФ-литературу влилась новая кровь, кинематограф по-прежнему хронически отставал. Известный деятель научпопа И. Васильков писал: «Научная фантастика оттесняется на периферию большого киноискусства, а крупнейшие мастера кино чураются этого жанра, как второстепенного, якобы не имеющего прямого отношения к искусству».

За реабилитацией жанра в кино обратились к классическому наследию литературы. Как раз тогда после длительного перерыва были переизданы книги А. Беляева, в том числе его лучший роман «Человек-амфибия». Экранизацию сделали В. Чеботарев и Г. Казанский (создатель «Старика Хоттабыча»). Научные и социальные идеи у Беляева всегда были взаимосвязаны на уровне фабулы. Один из соавторов сценария, знаменитый драматург А. Каплер, развил мысли профессора Сальватора до социальной утопии «подводной республики». Благодаря великому актеру Н. Симонову, его персонаж стал более живым и трагичным, чем в романе.

Но даже ему не удалось затмить успех главного героя. Ихтиандр в исполнении молодого В. Коренева стал для 60-х, как теперь говорят, «секс-символом». Его искренний протест против отеческой опеки, его фантастическая свобода в морской стихии, его почти вольтеровское простодушие в проявлении чувств и, наконец, его пижонский шейный платок — все это было для советского зрителя глотком свежего воздуха. И в то же время его природная неприспособленность к цивилизации — с ее огнями реклам и стонами джаза (шлягера всех времен «Эй, моряк!») — была так трогательна и понятна каждому живущему по эту сторону «железного занавеса».

Бешеный успех фильма, как водится в нашей стране, произвел обратный эффект. Красноречивы названия статей — «Красота или красивость», «В погоне за экзотикой», «Плач по Ихтиандру», в которых торопливые писаки обвиняли авторов в бесхребетности и аполитичности. Особенно досталось за подражание Тарзану, который был тогда притчей во языцех (хотя сам Беляев не отрицал влияния Бэрроуза). Хорошо еще, что не вспомнили американскую «Тварь из Черной Лагуны» (1954), чей костюм отличался от ихтиандровского только маской. На самом деле типичная ситуация западного фильма — «красавица и чудовище» — была у наших вывернута наизнанку. Морской дьявол не убивал Гуттиэре (неотразимую 18-летнюю А. Вертинскую), а спасал от акулы.

Двухсерийный телефильм по беляевскому «Продавцу воздуха» был тоже осовременен — действие перенесено из сибирской тайги 20-х на тихоокеанский остров 60-х. Идея «продажи воздуха», как метафора и научная гипотеза одновременно, была актуализирована. Воздух, украденный у человечества и ему же продаваемый, конечно же, ассоциировался с гонкой вооружений. Стилизация под хронику усиливала эффект. Однако, в отличие от «Человека-амфибии», здесь не удалось преодолеть плакатность беляевских героев (не помогло участие П. Кадочникова, Г. Стриженова и Е. Жарикова).

После Беляева настал черед другого НФ-классика — А. Толстого. Его «Гиперболоид инженера Гарина» был экранизирован дважды. Первый раз — на студии Горького в соответственном «юношеском» стиле. Зарубежный криминальный жанр, который Толстой пародировал, киношники восприняли чересчур серьезно (старательно стилизовали «ретро», даже вставили кадры из английского фильма «Облик грядущего» по Уэллсу). Единственным, кто спасал картину, был Е. Евстигнеев в главной роли. «Гарин у Толстого, — говорил он, — сам в какой-то степени актер, он выдумал себя — международного авантюриста — и старается играть эту роль». Как и Толстой, Евстигнеев высмеивал «фюрерство», но его голос в фильме так и остался одиноким.

Авторы второй экранизации — «Крах инженера Гарина» — попытались исправить ошибку предшественников, даже переименовали гиперболоид в просто «аппарат», но, увы, перестарались. Метафору фашизма, воплощенную в главном герое, они заменили на привязку к конкретной исторической ситуации: в сериале появились немецкие промышленники, национал-социалисты и даже… масоны (впрямую не названные, как и положено секретному обществу). Стремление сценариста С. Потепалова и режиссера Л. Квинихидзе выглядеть большими антифашистами, чем Толстой, привело к массе сюжетных натяжек и неубедительному финалу. Фильм опять спас исполнитель главной роли — О. Борисов, сыгравший позера и истерика, стремящегося к власти и не желающего осознать собственное ничтожество.

Полузабытая повесть А. Насибова «Безумцы» была посвящена, как сказали бы сегодня, «зомбированию». Всегда заманчивая для фантастов тема секретных опытов третьего рейха позволяла порассуждать о манипуляции чужим сознанием. Герой «Эксперимента доктора Абста», фашист-ученый, эдакий «немецкий доктор Моро» с помощью лоботомии превращал людей в животных и в конце сам становился их жертвой. Естественно, не обходилось без вмешательства советского офицера (которого сыграл С. Десницкий — будущий пилот Пирке). Сегодня фильм смотрится по-другому, и идея о праве сильного управлять слабыми приобретает совсем иные краски. Но в те годы подтекст был слишком глубоко зарыт, поэтому фильм прошел практически незамеченным.