Девчонки сидели и внимательно смотрели на старика.

- Дня за четыре до того, как я тебя нашёл, случилось затмение солнца. Первый раз я такое видел, чтоб посреди бела дня ночь настала. Глафира, помню, всё крестилась у иконы, тоже страшно ей было. Вот значит, после этого затмения все те дни я ходил, и на душе как -то неспокойно было, всё в лес меня тянуло. А тогда по телевизору много разного показывали: то про этих драконов, что по озеру плавают... то русалку на берег выкинуло, морда страшенная, зубы длинные, острые, прям как у чудища какого -то. А все говорили, что она красавица. то про людей исчезающих. Вот и думал, нагляделся я на всякую чертовщину, вот и мается душа - ан нет. Тянет в лес, хоть что ты делай. Не вытерпел, встал на лыжи и пошёл на охоту. Ну, про то, как волчицу встретил, рассказывать не буду, а вот про то, как она тебя вытащила из своей норы, повторюсь. Вот, значит, вытащила она тебя и смотрит на меня. Я, следовательно, подошёл, хотел уж было тебя на руки взять, да смотрю, шерсть на холке у неё дыбом встала. Обмер я, думаю, сейчас бросится на меня. А она пасть раззявила, клыки показывает - рычит, да вижу, не на меня, морду к земле опустила, а глаза косятся в сторону. Вот и я глянул, а там.

Дед замолчал, даже через столько лет у него слегка тряслись руки от воспоминаний о том дне, и холодные мурашки страха покрыли морщинистую кожу. Найдя в себе силы, он продолжил:

- Вот, значит, поднимаю я голову, смотрю, а там стоит волк. Я даже обомлел от его вида, ростом повыше меня будет. Морда и холка чёрные, а сам весь серой шерстью покрыт, но чуть длиннее, чем у наших волков. Крупный, жилистый, глазища жёлтые, и с таким вниманием он меня рассматривает, будто человек. А я от испуга с места сдвинуться не могу, будто прирос к земле-матушке. Ну, думаю, вот и смертушка моя пришла, а когда он подошёл ко мне, то я уже и с жизнью попрощался. Да только ты так кричишь обиженно, аж душу твой крик рвёт на части. Вот, значит, подходит этот самый волк, ткнулся носом в тебя, поднял морду на меня, а я вижу, слеза бежит у него из глаз, прям как у человека. Посмотрел он на меня, потом на тебя, повернулся и рванул в лес. А ты аж заходишься в плаче. Смотрю, волчица стоит, волчата её повылезли из норы, отпустил страх, не тронул зверь лесной. схватил я тебя и бегом. Да только вот что я тебя скажу, Зариславушка, и прими ты мои слова с умом - прощался с тобой тот лесной неведомый зверь. Как будто своё дитё отдавал, оттого и плакал.

- Так почему неведомый, сам ведь сказал, что волк, только больше.

- В том и дело, Зарюшка, зверь тот не с нашей земли -матушки. Нашим зверям далеко до него, таких волков, выше меня ростом, я не встречал, да и не слыхивал о таких. И как гляну в твои глаза, так его сразу и вижу. Вот такие дела, ладушка ты моя. Сказать о таком я не мог даже Фёдору, да и вы молчите. Всё равно не поверят, а ещё посмеются.

Слава сидела задумчивая, в глазах струилась боль, она представляла себе таинственного зверя.

- И куда же он убежал?

- Да кто ж его знает, но выжить в нашем мире ему вряд ли удалось.

При этих словах сердечко Славки сжалось, от щемящей тоски по неизвестному ей зверю. В носу защипало, слёзы подступили к глазам.

- Ты чего, Зарюшка, вот дурень, расстроил тебя, так чего ж слёзы лить по безвестному зверю? А?

- Не знаю, деда, жалко мне его, ой как жалко, - и Славка, уже не сдерживая слёз, расплакалась. А вместе с ней расплакалась и Алька.

- Вот стрекозы, море развели, а ну быстро чайник ставить!

И он, вытерев им обеим носы своей рубахой, развернул и слегка подтолкнул девчонок в сторону печки. Они похлюпали немного, но вскоре успокоились и стали расставлять на столе кружки, а Макар сходил в кладовую и принёс банку малинового варенья.

- Нате вам, сластёны, побалуйтесь вкусненьким.

Девчонки сразу повеселели, но его рассказ сильно их потряс. Было видно, что мыслями они там, в далёком ноябрьском дне, и всё пытаются разгадать тайну большого одинокого волка с жёлтыми глазами, так похожими на глаза Зариславы.

Когда попили чаю и убрали со стола, Алька, посмотрев на деда, сказала:

- А моя мама говорила, что я тоже родилась в день, когда солнце поглотила тьма.

Макар весь напрягся, никогда ещё эта необыкновенная девчушка не рассказывала о себе.

- А издалеча вы с матушкой пожаловали?! - спросил он встревожено, и девочка принялась рассказывать.

Мама не говорила, откуда мы. Я мало что помню из своего детства. Мама держит меня за руку, и мы с ней идём по мокрым улицам. Сильный студёный ветер продувает насквозь моё старенькое пальто. Я съёживаюсь, пытаясь хоть как -то заслониться от холода. На мне сапоги, местами сильно порванные, и от этого ноги насквозь мокрые. Я устала от вечной ходьбы, моё тело продрогло, но я как будто ничего не замечаю, потому что голод сводит судорогами мой живот. Я смотрела на спешащих куда -то людей, никто из них не обращал на нас никакого внимания. Помню, от отчаянья я схватилась за мамино пальто и со слезами на глазах и мольбой в голосе просила её остановиться. Но её лицо было отрешённым, и она как будто меня не слышала.

Наконец, мы дошли до какого-то полуразрушенного строения. Дверей не было, в рамах выбиты стёкла, ветер гулял по пустым комнатам брошенного дома. Кругом мусор, оборванные обои на стенах и всё тот же ветер, гоняющий сухую коричневую листву по голым грязным доскам. Мама зашла в одну из комнат, где на полу валялся матрас, поверх которого было брошено одеяло и большой плюшевый мишка. Потом я узнала, что им пользовались вместо подушки. Но на тот момент это была моя первая игрушка, с которой можно было поиграть. Вы даже не представляете, как я была счастлива, наконец, прилечь и поспать, пусть даже и на голодный желудок. Рамы в окне давно не было, но, к счастью, оно оказалось заколочено досками и картоном, и поэтому дождь и ветер не задували в маленькую комнатку, ставшую нашим убежищем на некоторое время.

Мы переночевали там первый раз, а утром мама ушла, наказав мне строго -настрого, чтобы я никуда не уходила. Я была послушным ребёнком, да и, если честно, мне никуда совсем не хотелось никуда идти. Большую часть времени я спала, обнявшись с мишкой, забыв о голоде. Мама пришла уже ближе к вечеру, принесла мне горячих котлет и пюре. Они так вкусно пахли, что я до сих пор помню запах жареного мяса и жёлтой, сдобренной маслом толчёной картошки. Но у меня не хватало сил встать, и тогда мама стала меня кормить с ложечки, а сама сидела и смахивала слёзы рукой. Когда она меня накормила, я спросила у неё, а почему у нас нет дома? А она погладила меня по голове и сказала, что у нас нет документов. А если она появится со мной в том здании, где их выдают, то меня заберут и никогда уже не вернут. А она не может меня отдать, потому что безумно любит и умрёт от горя.

- Потерпи, моя малышка, потерпи, - говорила она, - будут и у нас дом и тёплая постель, ещё немного осталось. Вот подкопим денежек немного и уйдём из этого дома, а сейчас поспи, я спою тебе колыбельную.

И я закрывала глаза и слушала её дивный успокаивающий голос. В полуразрушенном доме мы прожили до первых сильных морозов. Мама уходила каждый день и, когда возвращалась, всегда приносила еду, а в один день принесла тёплые вещи. Она положила их на матрас и сказала:

- Пора, Алькирия. Пора нам отсюда уходить. Выследили нас.

- А кто нас выслеживает? - спросила я тогда у неё.

- Очень злые тёти послали за мной сыщика. Я кое -что у них забрала и теперь они хотят это вернуть.

А я спросила:

- А почему ты забрала у них это?

И она ответила:

- Они убили твоего папу.

Больше она не говорила со мной на эту тему. Мы ушли под вечер, а она всю дорогу оглядывалась, и лицо её было встревоженным. Выйдя на дорогу, мама подняла руку. Мимо нас проезжали большие машины, а я закрывала глаза от страха. И хотя мама останавливала большие машины, остановилась обычная маленькая, и водитель спросил маму, куда нам. Мама сказала - в Москву. Дядечка открыл дверь, и мы с мамой сели в машину. После нескольких часов блужданий по городу я уже порядком замёрзла. В машине было тепло, мама разговаривала с водителем, и мне было хорошо и спокойно, я согрелась и уснула. О чём они разговаривали дорогой, я не знаю, но привёз он нас в большой кирпичный дом.