На этом человеке был богатый охотничий костюм с вышивкой, а массивная золотая цепь, называвшаяся тогда фанфаронкой, несколько раз обвивала его шляпу с султаном из страусовых перьев. Эту фанфаронку ввели в моду авантюристы, возвращавшиеся из Новой Испании, и как ни была она смешна, горделивые кастильцы с восторгом принялись ее носить.

Спутник этого человека был гораздо моложе его, но одет столь же богато. Черты его лица казались сначала такими обыкновенными и незначительными, что наблюдатель прошел бы мимо, не обратив на них никакого внимания, но его маленькие серые глазки, полуприкрытые густыми бровями, сверкали хитростью, а линия рта с тонкими и насмешливыми губами совершенно опровергла бы предположение физиономиста, подумавшего бы, что человек этот недалекого ума и посредственных способностей.

Старший из всадников поклонился во второй раз.

— Милостивый государь, — сказал он, — я герцог Пеньяфлор. Та, кому вы спасли жизнь, подвергая опасности собственную, — моя дочь донья Клара Пеньяфлор.

Граф был уроженец Лангедока и говорил по-испански так чисто, словно на родном языке.

— Я очень рад, — ответил он с любезным поклоном, — что послужил орудием Провидению и сохранил дочь отцу.

— Мне кажется, — заметил второй всадник, — следовало бы оказать помощь донье Кларе; милая кузина наверняка серьезно пострадала.

— Не беспокойтесь, — ответил граф, — причиной обморока было всего лишь волнение. Если не ошибаюсь, мадемуазель уже начинает приходить в себя.

— В самом деле, — сказал герцог, — я, кажется, видел, что она сделала легкое движение. Лучше ее не трогать и дать опомниться, таким образом мы избегнем потрясения, последствия которого очень опасны для созданий нервных и впечатлительных — таких, как моя милая дочь.

Все это было сказано холодным, сдержанным и размеренным тоном, весьма отличающимся от того, какой должен был употребить отец, дочь которого чудом избежала смерти. Молодой офицер не знал, что и думать об этом истинном или притворном равнодушии. Но это была только испанская спесь. Герцог любил свою дочь так сильно, как только позволяла его высокомерная и честолюбивая натура, но ему было неловко проявлять свои чувства при посторонних.

— Милостивый государь, — продолжал герцог после минутного молчания, посторонившись, чтобы представить сопровождавшего его господина, — имею честь рекомендовать вам моего родственника и друга, графа дона Стенио де Безар-Суза.

Оба поклонились. Граф не имел никакой причины сохранять инкогнито, он понял, что настала минута сказать, кто он такой.

— Господа, — сказал он, — я граф Луи де Бармон-Сенектер, капитан флота его величества французского короля и командир фрегата «Эригона», в настоящее время стоящего на якоре в бухте Альхесираса.

Услышав имя графа, герцог страшно побледнел, брови его нахмурились, и он бросил на графа странный взгляд. Но смятение его продолжалось не более секунды, необыкновенным усилием воли испанец сумел скрыть в глубине сердца чувства, охватившие его, придал своему лицу прежнее бесстрастное выражение и с улыбкой поклонился. Лед был растоплен, эти трое узнали друг в друге людей благородного происхождения, их обращение друг к другу тотчас изменились, они сделались так же любезны, как прежде были холодны и сдержаны. Герцог первый возобновил разговор самым дружеским тоном.

— Вы, вероятно, пользуетесь перемирием, объявленным некоторое время тому назад между двумя нашими странами, чтобы посетить эти края?

— Извините, герцог, я не знал, что враждебные действия между нашими армиями прекратились; я давно уже в море и не получаю известий из Франции. Случай привел меня к этим берегам. Несколько часов тому назад я укрылся в бухте Альхесираса, чтобы переждать, пока переменится ветер и позволит пересечь пролив.

— Я благословляю этот случай, граф, ему я обязан спасением своей дочери.

Донья Клара раскрыла глаза и, хотя была еще очень слаба, постепенно начинала вспоминать, что произошло.

— О! — промолвила она, вся трепеща, тихим и дрожащим голосом. — Без этого кабальеро я бы умерла.

Она силилась улыбнуться, устремив на молодого человека большие глаза, наполненные слезами, с выражением признательности, которое невозможно описать.

— Как вы себя чувствуете, дочь моя? — спросил герцог.

— Теперь я совершенно оправилась, благодарю вас, отец, — ответила она. — Когда я почувствовала, что Морено перестал повиноваться уздечке и понес, я сочла себя погибшей и от страха лишилась чувств… Но где же бедный Морено? — прибавила она через минуту. — Не случилось ли с ним несчастья?

— Успокойтесь, сеньорита, — ответил граф с улыбкой и указал на коня, — он цел и невредим и совсем успокоился. Вы можете даже, если вам угодно, без всякого опасения возвратиться на нем домой.

— Конечно, я поеду на добром Морено, — сказала донья Клара, — я нисколько не сержусь на него за его шалость, хотя она могла дорого обойтись мне.

— Граф, — сказал тогда герцог, — смею надеяться, что мы не расстанемся таким образом и что вы удостоите принять дружелюбное гостеприимство, которое я предлагаю вам в своем замке.

— К несчастью, я не хозяин своим поступкам, герцог; долг службы требует моего немедленного возвращения на фрегат. Уверяю вас, я очень сожалею, что не могу ответить на ваше благосклонное предложение иначе как отказом.

— Неужели вы так скоро отправляетесь в море?

— Нет, напротив, я надеюсь, — отвечал граф, сделав ударение на этих словах, — остаться здесь еще на некоторое время.

— Раз так, — возразил, улыбнувшись, герцог, — я не принимаю вашего отказа и уверен, что скоро мы увидимся и познакомимся поближе.

— Это мое живейшее желание, — отвечал молодой человек, украдкой бросив взгляд на донью Клару, которая покраснела и потупила глаза.

Граф простился со всеми и направился к Альхесирасу, между тем как всадники удалились шагом в диаметрально противоположном направлении. Капитан шел, задумавшись, вспоминая странное приключение, героем которого он так неожиданно сделался, воскрешая в памяти малейшие подробности, восхищаясь необыкновенной красотой девушки, которой он имел счастье спасти жизнь.

Постоянно занятый делами службы, почти всегда находясь в море, граф, хотя ему было уже около двадцати пяти лет, не любил никого, никогда даже не думал о любви. Женщины, которых он видел до сих пор, не произвели никакого впечатления на его сердце, мысли его всегда оставались свободны, и никакое серьезное чувство не смутило еще спокойствия его души. Поэтому с некоторым испугом, смешанным с удивлением, думал он о встрече, которая вдруг прервала его спокойную прогулку, и вдруг обнаружил, что красота доньи Клары и ее милые слова произвели на него сильное впечатление, что ее образ не оставлял его, и память его напоминала в самых мелких подробностях короткий разговор, который он вел с ней.

— Полно, полно! — сказал он, несколько раз покачав головой, как бы для того, чтобы прогнать докучливую мысль. — Я, верно, сошел с ума.

— Что вы говорите, капитан? — спросил Мигель, воспользовавшийся этим восклицанием, чтобы дать волю размышлениям, которые он горел нетерпением выразить вслух. — Надо признаться, эта молодая особа должна быть счастлива, что мы подоспели вовремя.

— Действительно, очень счастлива, Мигель, — отвечал граф, — без нас несчастная девушка погибла бы.

— Это правда. Бедняжка!

— Это было бы ужасно. Она так молода и хороша собой!

— Недурна, только я нахожу ее немножко худощавой и чересчур уж бледной.

Граф улыбнулся, услышав такую оценку красоты девушки. Ободренный матрос продолжал:

— Позволите ли вы дать один совет, капитан?

— Какой? Говори, не бойся.

— Бояться-то я не боюсь, черт меня побери, только мне бы не хотелось вас огорчать.

— Огорчить меня, Мигель? Чем?

— Вот видите ли, капитан, когда вы сказали ваше имя старому герцогу…

— Ну, что же случилось?

— Случилось то, что, услышав его, он вдруг побледнел как смерть, нахмурил брови да так страшно на вас посмотрел, что мне представилось, будто он хочет вас убить. Вам не кажется это странным, капитан?