Вернувшись на остров, д'Ожерон, не объявляя о своем присутствии, надел костюм флибустьера, сел со своими двумя людьми в ветхую лодку, в которую из всех щелей вливалась вода, сумел незаметно пройти среди многочисленных судов, и после семнадцатидневного путешествия, в котором он раз сто чуть не погиб, ему удалось высадиться целым и невредимым в Пор-де-Пе. Прибыв на Санто-Доминго, губернатор отправил одного из своих людей к Пьеру Леграну, старому флибустьеру, которого он давно знал, назначил ему свидание в гостинице и открыл ему свои планы, подключив к переговорам и своего племянника Филиппа, который имел большое влияние среди флибустьеров благодаря своей необыкновенной энергии, львиному мужеству, а особенно счастью, сопровождавшему все его предприятия.
Д'Ожерон внимательно следил за выражением беспокойства, которое внезапно появилось на лице молодого человека, когда было упомянуто о Черепашьем острове. Старик нахмурил брови и, устремив на молодого человека проницательный взгляд, спросил:
— Что это значит, Филипп? Ты колеблешься, не решаясь напасть на испанцев?
— Нет, дядюшка, — ответил Филипп с очевидным замешательством, — я не колеблюсь, сохрани меня Бог!
— Ты просто отказываешься, — добавил дядя с насмешкой.
Молодой человек побледнел еще больше, если такое возможно, при этой язвительной иронии.
— Вы не поняли смысла моих слов, дядюшка, — почтительно заметил он.
— Так объясни мне все откровенно, — сказал губернатор с нетерпением, — я должен знать, по крайней мере, что у тебя на уме.
Хотя уже и будучи стариком, д'Ожерон, все еще молодой сердцем и умом, сохранил со времен прежней отважной жизни вспыльчивость, которая при малейшем противоречии заставляла кровь бросаться ему в лицо и пробуждала в нем страшный гнев.
— Я очень хочу объясниться, дядюшка, но сделаю это с одним условием.
— С каким? Говори же.
— Вы должны выслушать меня спокойно и не сердиться.
— Где это ты видел, чтобы я сердился, черт побери! — вскричал раздражительный старик, ударив кулаком по столу так, что тот чуть не разлетелся в щепки.
— Вот видите, вы уже начинаете сердиться!
— Отправляйся к черту!
— С удовольствием, — ответил Филипп, делая шаг к двери.
Но дядя торопливо схватил его за полу камзола.
— Полно тебе, оставайся здесь и поговорим, — сказал он кисло-сладким тоном.
— Хорошо, лучше закончить этот разговор сейчас.
— Я тоже так думаю.
— Вы хотите взять Тортугу?
— Хочу.
— Чем?
— Как чем?
— Я полагаю, что вы не имеете намерения захватить остров в одиночку?
— Еще бы!
— Так что же вы собираетесь делать? Испанский гарнизон многочислен, офицер, командующий им, опытен, он всегда остерегается, прекрасно зная, что когда-нибудь мы вздумаем напасть на него врасплох; кроме того, остров отлично укреплен.
— Я знаю все это, дальше!
— Дальше?
— Ты что, хочешь сказать, что Черепаший остров неприступен?
— Я не хочу ничего сказать, нет, я только хочу заставить вас понять, насколько трудна эта экспедиция, особенно теперь.
— Почему же именно теперь?
— Потому, что все наши самые храбрые братья отсутствуют, и здесь никого не осталось.
— Я уже заметил это господину д'Ожерону, — вставил Пьер Легран, выбивая трубку об угол стола.
— А что я на это ответил?
— Вы ответили, что можно обойтись без отсутствующих.
— И опять скажу то же самое — слышишь, племянник?
— Прекрасно слышу, дядюшка.
— Ну, а хочешь ты услышать мое мнение обо всем этом?
— Мне будет очень лестно узнать его, дядюшка.
— Так вот мое мнение, милостивый государь: по причинам, мне неизвестным, но о которых, будьте уверены, я узнаю, вы не желаете, чтобы Тортуга была атакована.
— О, дядюшка! — сказал Филипп, краснея. — Как вы можете предполагать что-либо подобное?
— Полно, полно, племянник! Со мной увертки бесполезны, я достаточно стар, чтобы меня можно было обмануть.
Молодой человек сделал усилие над собой.
— Вы действительно предлагаете нам отнять остров у испанцев? — спросил он резко.
— Конечно.
— Если так, выслушайте меня, дядюшка.
— Ничего другого я не желаю. Вот уже целый час я приглашаю тебя говорить.
— Это дело слишком важное, — продолжал Филипп, — его нельзя обсуждать здесь, куда всякий может войти, и притом трактирщик ненадежен; в Пор-де-Пе полно испанских шпионов, наш план будет тотчас же известен неприятелю.
— Все это очень хорошо. Вот я люблю, когда ты так говоришь.
— Сохраните ваше инкогнито, дядюшка, ваше присутствие здесь должно оставаться в тайне, а мы с Пьером послезавтра созовем наших братьев на островок Мариго.
— Почему послезавтра? Почему на островок?
— Потому что на островке никто не сможет шпионить за нами, там мы будем чувствовать себя как дома и свободно поговорим.
— Хорошо, но послезавтра будет уже поздно.
— Нужно время, чтобы предупредить наших друзей; кроме того, нам нужны достоверные сведения о состоянии обороны Тортуги.
— Правда, но кто нам доставит эти сведения?
— Я, черт возьми! Я проберусь на остров, и — можете быть уверены! — от меня ничто не ускользнет.
— Мы отправимся вместе, — с живостью сказал Пьер.
— Благодарю, но я отправлюсь один, так будет гораздо лучше, один человек всегда может спрятаться, двое же рискуют попасть в засаду.
— Как хочешь, друг.
— Ну как, решено, дядюшка?
— Да, решено, Филипп, ей-Богу, ты настоящий молодец! Теперь мне жаль, что я сердился на тебя.
— Ба-а! Забудьте об этом, дядюшка, я уж и сам не помню.
— Решено, послезавтра.
— Непременно.
— Только не дай себя убить.
— Не так я глуп! Испанцы меня не увидят.
— Что мы будем делать теперь?
— Уйдем. Становится поздно, и вам надо отдохнуть.
— Итак, ты предлагаешь мне гостеприимство, Пьер?
— Еще бы! Хорош бы я был в ином случае!
Пьер подозвал трактирщика, расплатился, и все трое встали, чтобы уйти. В ту минуту, когда они дошли до дверей, молния прорезала темноту, и страшный удар грома сотряс стекла.
— Ого!.. Это еще что такое? — спросил д'Ожерон.
— Начинается ураган, — ответил Пьер, — он собирается уже два дня. Я жалею о судах, которые пытаются пристать к берегу в подобную бурю.
— Ш-ш! — остановился вдруг Филипп, с живостью наклонив голову вперед. — Вы слышали?
— Что такое? — спросили они.
— Пушка!
— Как пушка? — вскричали они с беспокойством.
— Слушайте! Слушайте!..
Все прислушались. Прошло несколько секунд, потом дважды раздался слабый звук, в происхождении которого опытные моряки не могли ошибиться.
— Это пушка! — вскричали они.
— Погибает судно!
— Да, да, — сказал д'Ожерон, печально качая головой, — это сигнальная пушка: ветер гонит судно к берегу, и на нем знают, что погибли, но кто попытается помочь им в такую бурю?
— Я, если не найдется никого другого! — благородно вскричал Филипп.
— Мы! — повторил Пьер, спокойно снимая свое красивое вышитое платье и старательно складывая его, чтобы не испортить.
— Да вы с ума сошли, друзья мои, — увещевал их д'Ожерон, — вы двадцать раз утонете, прежде чем доберетесь до этого судна. Притом, откуда вы знаете, что это наш корабль? Это, верно, какой-нибудь испанский галион, которого прибило к берегу.
— Тем лучше, дядюшка! — весело заметил Филипп.
— Тем лучше?! Почему?
— Потому что мы его захватим, — ответил Филипп, смеясь.
Д'Ожерон, загнанный в тупик этим ответом, опустил голову, сложил руки на груди и пожал плечами. Такая смелость превосходила все, что он видел до сих пор.
— Ах, как я сожалею в эту минуту о Питриане! — воскликнул Пьер.
— Почему же, сударь? — спросил работник, внезапно появляясь в дверях.
— А! Ты здесь, мой милый? Добро пожаловать; ты, верно, колдун.
— Никак нет, но я догадывался, что буду здесь нужен, и пришел.
— И правильно сделал. С тобой и моим приятелем Филиппом, я уверен, мы преуспеем.