Сарио появился сразу после того, как прозвучал обеденный гонг.

– Любопытные новости, – весело сообщил он, словно в очередной раз принес последние сплетни. – Ассамблея Временного Парламента приняла конституцию, которая будет в течение ближайших двух или трех дней представлена Великому герцогу Ренайо как высочайшее достижение вместе с заявлением, что они собираются объявить выборы в Парламент.

Под мышкой он держал свернутую бумагу для рисования. Элейна взяла листы, разгладила и положила на стол.

– Что это такое?

– Рохарио до'Веррада. Наконец-то я его увидел. Теперь он влиятельный член Парламента. Если выборы в следующем месяце действительно состоятся, его почти наверняка изберут. – Сарио рассмеялся. – До'Веррада заседает вместе с простолюдинами!

– А что вы собираетесь делать? – дерзко спросила Элейна. Потом, не в силах справиться с собой, схватила карандаш и добавила несколько штрихов к рисунку. – Это не правильно. Вот так, неужели вы сами не видите? В нем есть сила, которую вы не сумели показать.

Наступило молчание. Она подняла глаза на Сарио” – вдруг поняв, что впервые поправила своего учителя.

Он вырвал карандаш из ее руки, склонился над наброском и… ничего не сделал. Просто молча смотрел на рисунок.

Наконец он выпрямился.

– Я вижу. – Его лицо сохраняло непроницаемое выражение. – Матра Дольча! – воскликнул он так, словно забыл о присутствии Элейны. – Чтобы за все эти годы я нашел только одного, и тот оказался лишенной Дара женщиной! Тебе, я полагаю, это покажется забавным, милая.

Элейна покраснела, но тут же поняла, что он обращался не к ней. Тогда к кому? При каких обстоятельствах она слышала такой же голос?

"Еще не пришло время освободить тебя, любимая”. Любимая… Сааведра.

Конечно.

Сарио прислушался к чему-то и быстро ушел, но дверь за собой запереть не забыл. Весь этот долгий день Элейна провела одна, размышляя о живой женщине, заключенной внутри картины.

Когда на двор опустились сумерки, а в ее комнате начали сгущаться тени, Элейна услышала далекое пение – нежными голосами санктас пели Гимн Цветению, пели для девочек, ставших девушками.

«Матра Дольча, смилуйся над Агустином. Ведь каждая девушка рано или поздно становится женщиной, пожалуйста, он тоже имеет право на жизнь, на жизнь мужчины… Какой бы она ни была… Иллюстратор не может иметь детей, да и умереть ему суждено молодым… Не все равно, пожалуйста, сжалься над ним, Матра Дольча!»

В замке повернулся ключ. Слегка приоткрылась дверь.

– Нет! – закричал Сарио. – Нет! Я запрещаю! Послышался слабый голос Великого герцога Ренайо:

– Я… я думаю, вам следует послушать Верховного иллюстратора Сарио. Да, я так считаю. Но, по правде говоря, Сарио, вы должны признать… традиции… для молодой женщины сидеть взаперти… как мы можем отказать в просьбе достойным санктас?

Чья-то уверенная рука решительно распахнула дверь. Конечно! Грихальва не имеют власти над екклезией. На пороге появилась Беатрис и три санктас в мантильях, источавших аромат розовой воды. За ними стояли энергичный Сарио и бледный, потерявший всякую уверенность в себе Великий герцог. Их сопровождала стража, но никто из солдат не осмеливался поднять руку на пожилых санктас, чьи лица и руки были покрыты глубокими морщинами, а с плеч ниспадали накрахмаленные белые одежды.

– Пойдем, ниниа, – сказала одна из них.

Другая взяла Элейну за руку и вывела из комнаты, словно она была не взрослой женщиной, а малым ребенком. Сарио ругался. Улыбка Беатрис стала еще прелестнее. И она шла за ними, а санктас сильными чистыми голосами пели гимн “Кровь Матери дает нам жизнь”. Во дворе их ждала карета с кучером. Беатрис помогла санктас занять задние сиденья.

– Портрет… – воскликнула Элейна, приходя в себя. Только сейчас она сообразила, что и в самом деле спасена.

– Он здесь.

– Не копия…

– То, что тебе нужно, – здесь. Элейна, садись! Нам надо спешить. Элейна села в экипаж, но никак не могла прийти в себя. Карета с грохотом покатила по скрытому аркой туннелю, ведущему к задним воротам. Благодаря присутствию санктас им разрешили выехать из Палассо, а потом пропустили через баррикады, превратившие улицы Мейа-Суэрты в настоящий лабиринт. Впрочем, настроение в этот день у всех было радостным и праздничным.

– Нового цветения вам, благословенные санктас! – закричала стайка девушек, когда карета проезжала мимо.

Санктас благословили их. Карета двинулась дальше. Из гостиниц и домов доносились пение и смех.

– Почему все так счастливы? – спросила Элейна. От обретенной свободы у нее слегка кружилась голова. Перед глазами все еще стояли выбеленные стены комнатки, в которой ее держал Сарио, и бесконечные портреты в Галиерре.

– Скоро снова соберется Парламент, – сказала старейшая санкта. – Они счастливы, потому что Матра благословила их.

– Вы так думаете? – проявила любопытство Беатрис. – Нас ждут большие перемены.

– Так говорит Матра: все, чего касается ее рука, расцветает под ее благостью.

– Даже Сарио Грихальва? – пробормотала Элейна. Беатрис наклонилась к Элейне и прошептала ей на ухо:

– Вы любовники?

Элейна содрогнулась. Разве их не связывает нечто большее, чем узы плоти? Но об этом она не могла говорить даже с Беатрис – ей было невыносимо стыдно.

– Почему санктас решили нам помочь? – спросила она, не ответив на вопрос сестры. – Они не жалуют Грихальва, а ты – любовница. Они же всегда восставали против такого положения вещей.

– Я их попросила. Что бы они обо мне ни думали, санктас полны сострадания.

Наконец они подъехали к освещенным факелами воротам Палассо Грихальва. Им навстречу выбежали слуги, под руководством Беатрис забрали огромный портрет, завернутый в покрывало, и унесли внутрь. Беатрис искренне поблагодарила санктас. Они благословили ее, и карета укатила в ночь.

Элейна и Беатрис торопливо зашагали к центральному двору. Впереди пылали факелы, их мерцающее пламя разгоняло мрак. У входа в большой зал стояла женщина. Она взглянула на них и стремительно шагнула навстречу.

– Беатрис! Благодарение Матре, ты приехала! – Это была их мать. Элейна собралась с силами. – Элейна! Матра эй Фильхо, наши молитвы услышаны. Мой несчастный малыш спрашивал о тебе. – Диониса взяла Элейну за руку и повела за собой.

Мать выглядела уставшей и измученной. Элейна покорно последовала за ней, пораженная изменениями, происшедшими с Дионисой. Беатрис чуть-чуть от них отстала.

Вскоре они вошли в небольшую боковую комнату. Отвратительный запах гниющей плоти перебивал все остальные. Не говоря ни слова, Диониса протянула дочерям носовые платки. Элейна прикрыла нос. Беатрис решительно подошла к кровати.

К Агустину.

Возле постели на коленях стояла санкта и молилась. Элейне было достаточно одного взгляда на обгоревшие руки, лицо и закрытые глаза – Агустин забылся беспокойным сном – и глотка спертого воздуха, чтобы пожелать только одного; скорейшей кончины своего несчастного брата. Ее платок уже промок от слез.

Санкта посмотрела на Беатрис, опустившуюся рядом с ней на колени, кивнула и повернулась к Элейне.

– Вы его старшая сестра? Он спрашивал о вас, но я дала ему снотворное. Надеюсь, он проспит много часов, я молюсь об этом.

– Еще есть надежда? – севшим голосом спросила Элейна.

– Нет. Мне очень жаль.

– Я останусь, – сказала Беатрис. – Ты знаешь, куда тебе нужно идти, Элейнита?

– Да. – Элейна вышла из комнаты. Мать последовала за ней.

– Правда ли, что Сарио убил Андрее? – осторожно спросила Диониса. Казалось, она боится услышать правду.

– Да. Я должна идти к Вьехос Фратос.

К ужасу Элейны, мать согласилась без всяких возражений. Она молча вернулась в комнату Агустина.

Элейна по лестнице поднялась в ателиерро. “Чудовище. Чудовище. Чудовище”. Каждое слово совпадало с каждым новым шагом, с каждой новой ступенькой. “И я ничуть не лучше, раз согласилась у него учиться”.

По приказу дяди Дамиано впустил Элейну. Иллюстраторы стояли вокруг портрета Сааведры, рассматривали детали и спорили между собой. Их осталось так мало. И они казались такими слабыми, особенно по сравнению с силой, исходившей от Сарио. Ничего удивительного в том, что он презирает их. Ничего удивительного в том, что он хочет восстановить былое могущество Грихальва.